Запись в тетради
Невероятно, но факт - в один прекрасный день мы все стали знаменитостями. В субботнем номере газеты нашей лаборатории, блуждающим токам отведена половина страницы.
Газета висит в вестибюле института. Там толпа - подойти невозможно. Жора сбегал в киоск, притащил целую пачку, раздал каждому по газете, а один номер прикрепил к "Так держать!" у стола Хатаева.
Тот пришел, глянул как ни в чем не бывало, ну, вроде это висит его очередная поздравиловка, и уселся за свой скрипучий столик просматривать бумаги.
Железный человек!
Я наблюдала - он ни разу не оглянулся, не поискал себя взглядом, а ведь, о нем там целая четверть, если не треть.
А я читала, и у меня было странное ощущение - все там как будто правильно - и про токи, и про лабораторию, и все как будто не про нас, а про кого-то другого. Про какую-то другую Женю Буртасову, которая делает сложнейшие расчеты, про какого-то другого Кима, про какого-то другого Вадима Николаевича. Это, наверное, с непривычки - впервые в жизни читала о себе в газете.
Читала, и сердце, стучало, аж в голову отдавало… Смешно и странно… Какая же это магия заключена в печатных буквах!
И вдруг все стало таким значительным, - все, что мы делаем, все, что должны сделать. Оказывается, это научный подвиг, без этого не может жить человечество, и если мы не избавим его от блуждающих токов в ближайшее время, то бог знает что может с ним случиться!..
Вот только о том, что мы делали до сих пор, сказано как-то между прочим, что ли. Да, конечно, отдается должное Лаврецкому, это он создал лабораторию, он даже за свои средства строил приборы. Но сейчас это все уже ни к чему, сейчас нужны уже другие организационные формы, другие методы, и поэтому пора обратить на лабораторию серьезное внимание.
В общем-то мы действительно оказались в центре внимания, - до обеда мы только и делали, что принимали поздравления из всех отделов, а потом удостоились даже посещения директора. Он пришел в сопровождении Ганиева и еще целой свиты и раздавал всем нам благосклонные улыбки, а Хатаеву персонально пожал руку и говорил при этом что-то очень приятное. Ганиев тоже расплывался в улыбках, тоже говорил что-то невероятно возвышенное и вообще вел себя так, словно и в помине не было того собрания.
Потом они оглядели помещение, что-то посчитали, записали и ушли. А он провожал их до двери сдержанно-вежливый, холодновато-официальный, с некоторой даже скорбно-терпеливой миной на лице. Потом он вернулся за свой стол, оглядел бумаги и сказал с веселым сожалением:
- Не дадут нам сегодня работать!
И, как всегда, оказался прав. После обеда начались звонки. Звонили из водоканала, из магазина номер тридцать четыре, из трамвайно-троллейбусного парка и даже из детского сада. Всех интересовало, насколько опасны блуждающие токи и скоро ли мы их ликвидируем. Из детсада спрашивали, не страшно ли детям играть на земле, из магазина - не может ли от блуждающих токов быть пожара, и, как говорил Жора, они, видимо, очень рассчитывали на блуждающие токи… Жора вначале с удовольствием отвечал на все звонки, с ангельским терпением объяснял, что к чему, но к концу дня настроение явно упало, он попросил Хатаева заменить его. Потом Федора вызвали к директору, и мы перестали снимать трубку вовсе.
15
- Не мешало бы съездить к шефу, а, ребята? Где он сейчас лежит? - Жора переносил картотеку, к ней давно уже не обращались, она занимала место, и он решил снести ее в угол. Тащил, и вдруг вспомнил про Лаврецкого - картотека тоже ведь его детище.
- Так как, ребята, может, съездим, газету ему отвезем…
- Вот этого и не стоит делать, - отозвался со своего места Гурьев, - лишнее волнение. Ему это сейчас ни к чему.
- Ну, какое же это волнение! Наоборот. Порадуем Старика, расскажем…
- Я был у него вчера, - негромко сказал Федор, продолжая сверять какие-то бумаги, - показал газету, рассказал обо всем.
Все онемели на какое-то мгновение. А Федор продолжал:
- Обрадовался Старик. Мы с ним обо всем договорились. Привет просил вам передать.
Они сидели подавленные. Они обсуждают - полезно будет или вредно, можно ехать или нельзя, а он уже съездил преспокойненько, поговорил от их имени, все рассказал, обо всем расспросил…
- Слушай, ну ты бы хоть заикнулся, что ли, - мрачно сказал Жора. - Мы бы, может, его тоже порадовали. Персиков каких-нибудь передали…
- Виноват, ребята, но… Не обижайтесь. Это был сугубо деловой разговор.
- Позвольте, но ведь у него что-то вроде инфаркта - вмешался Гурьев, - я был там две недели назад, меня даже в палату не пустили…
- Сейчас кризис миновал. Все идет нормально. А разговор у нас был короткий и плодотворный. Как говорится в официальных коммюнике: "Стороны пришли к взаимовыгодному соглашению".
- Федор Михайлович, вы говорите какими-то устрашающими загадками.
- Да, вот именно, Федор Михайлович, - Жора язвительно произнес имя и отчество, - что-то вы темните последнее время…
Федор оторвался от бумаг, обвел столы своими бледно-голубыми глазами и сверкнул обезоруживающей улыбкой.
- Ладно, так и быть, скажу. Я не должен этого говорить до поры до времени, но я надеюсь, что это не выйдет за нашу дверь…
- Ким, закройте, пожалуйста, нашу дверь! - Это Женя.
Но Федор даже бровью не повел, будто ничего не слышал. Он продолжал невозмутимо:
- Так вот… Есть проект: в связи с повышенным интересом к нашим последним работам преобразовать нашу лабораторию в самостоятельный отдел. А в перспективе- самостоятельный институт. Представьте - это будет первый в стране Институт защиты от блуждающих токов.
- Вот это да… - выдохнул Жора.
- Помолчи!
- Лаврецкому, - продолжал Федор, - предложено занять место…
- Заведующего, - подсказал Жора.
- Нет, чтобы снять с него организационную суетню, ему предложено место главного научного руководителя.
- А заведовать кто будет?
- Пока неизвестно, - сказал Федор.
- Легко догадаться, - тихо, почти шепотом сказала Женя.
Но Хатаев, как видно, услышал. Или понял, о чем они думают.
- Да, - сказал он, - это не исключено. Мне предлагают занять должность заведующего. Игорь Владимирович тоже одобряет. Но я еще не решил.
С тех пор, как перестали выезжать в горы, Ким обычно выходные дни проводил дома. Телефона сюда еще не протянули, дозвониться по автомату почти не удавалось, поэтому с Женей обычно договаривались накануне и встречались где-нибудь ближе к вечеру в центре.
Но в этот раз она ушла неожиданно, ни на кого не глядя, договориться они не успели. Ким валялся на тахте, читал, настроение было неуютное. Погода уже начинала портиться, затяжная осень подходила к концу, в стекла ударял ветер с дождем.
Ким встал, подошел к окну. Сквозь мутные стекла видны были одинаковые, похожие на спичечные коробки, крупнопанельные дома со странными плоскими крышами. До сих пор как-то не удавалось к этому привыкнуть, чего-то не хватало глазу, непонятно было, куда девается, дождь с этих плоских, залитых битумом крыш.
Дома стояли какие-то обновленные под дождем, намокшие розовые торцы и фасады потемнели, стали красными - бетон быстро впитывал влагу, краска сразу меняла цвет. Многие ругали эти дома. А Киму нравилась строгость и четкость линий, свободная застройка, нравилось, что они вырастали как грибы, и все новые и новые ребятишки бегают по аккуратным асфальтовым дорожкам. Он давно заметил, что люди, переселяясь из старых, прокопченных, захламленных квартир, сами становятся как-то чище, новее, что ли. Одеваются лучше и живут как-то иначе, во всяком случае так кажется со стороны. Он мог подолгу стоять у окна, разглядывая чужую жизнь, развертывавшуюся перед глазами, как в кино. Иногда он завидовал строителям и вообще всем тем, чья работа видна людям Вот приехали люди в новый дом - ну, поругают: плинтуса не подогнаны, обои отстают… Но дом-то есть дом, это каждому ясно. Или новый автомобиль. Даже новый сорт колбасы… А тут блуждающие токи - ни увидеть их, ни пощупать, ни понять даже толком, что это такое, кому все это нужно. Нет, прав все-таки Федор - легче делать свое дело, когда люди знают, зачем оно.
Показалось, что звонят у входной двери, но не пошел.
Алька дома - услышит. А может, это мать приехала с дежурства - нет ей, бедняге, покоя ни н дождь, ни в воскресенье.
Потом он услышал голоса. Алька уговаривала кого-то пройти, говорила, что у них полы еще не мытые. Кого это несет в такую погоду?
Дверь приоткрылась, Алька сказала:
- Ким, к тебе.
Он обернулся и увидел Женю. Она стояла в проеме двери в черном блестящем дождевике. Капли стекали по краям капюшона, и в волосах ее, упавших на лоб, тоже застряли дождевые капли.
Все это было так неожиданно, что он испугался даже, потом кинулся к ней, но она подняла голову, и он столкнулся с ее настороженным взглядом.
- Я к Лаврецкому еду, в больницу. Может, поедешь тоже?
- Да, конечно, - засуетился он, не зная, что делать раньше. - Я… Я сейчас оденусь… - Он пошел к двери, потом вернулся.
- А, может быть, посидим у меня. Чего это ты решила - в такую погоду?
Она опять подняла на него свои остро поблескивающие, чуть прищуренные глаза, и у него запершило в горле.
- Ладно, я быстро, - сказал он. - Посиди пока. Может, плащ снимешь, я посушу?
- Не надо, я так. Ты ведь не долго?
Он собрался, положил в карман плаща сигареты, спички, проверил, есть ли с собой деньги.
- Обедать не ждите, - сказал он Альке. - Едем к Лаврецкому в больницу. Они спустились по лестнице, вышли из подъезда и пошли между домами.
Здесь было сравнительно спокойно, чуть косой дождь равномерно сек спину. Но вот они вышли на открытое пространство, и тут же ветер подхватил и швырнул в лицо целую пригоршню дождевых капель. Они звучно ударились о клеенку, откатились, и опять ударились, словно твердые мелкие градины. Он поднял воротник, вытер лицо ладонью.
- Случилось что-нибудь? - спросил он.
- Ничего нового… А до сих пор, по-твоему, ничего не случилось?
Она отвернула голову от ветра, и он видел только блестящий конус ее капюшона.
- Не знаю, - сказал он. - По-моему, ничего. Во всяком случае ничего плохого.
- Ты в этом уверен? - Она резко обратила к нему лицо, оно было совсем мокрое.
- Не знаю, - пожал он плечами. - Мне кажется, все нормально. Даже здорово.
- Еще бы! Лаборатория удостоилась такой чести! Она будет самостоятельным отделом. Представляешь, на какую высоту поднял науку твой друг?!
- Не понимаю, чего ты злишься. Можешь его не - любить, но объективно он же сотворил великое дело.
- А во имя чего - ты думал? Наука его в этом деле, интересует или положение, возможность быть на виду, возможность действовать, создавать шум вокруг, чтоб все видели - это он, он сделал, он пробил, он организовал!..
Они уже вышли к остановке, и люди, ждавшие автобуса, стали оборачиваться - с такой негодующей страстью она говорила.
- Мне кажется, ты преувеличиваешь, - сказал Ким как можно более мягко и умиротворяюще. - Прежде всего не надо горячиться. Надеюсь, ты не собираешься говорить все это сейчас Лаврецкому?!
Она одарила его уничтожающим взглядом и только собиралась резануть что-то, как подошел автобус, и это выручило Кима, потому что брать автобус пришлось штурмом. Каким-то чудом Ким втиснул Женю, а сам остался на подножке, нажатый наполовину закрывшейся дверью.
Так они проехали три остановки - благо никто уже не пытался садиться: плащ Кима, развевавшийся снаружи, красноречиво сигналил, что это бесполезно.
Через три остановки перешли на троллейбус, стало просторнее, даже сели. Женя хмуро глядела в окно.
- Знаешь, - сказал он, - я вот думаю о том, что ты говорила. Даже если это так и его интересует не столько наука, а положение, которое она может дать, - даже в этом случае, объективно - для науки он делает полезное дело.
- Объективно? - Она невесело усмехнулась. - Война объективно тоже помогла науке - ускорила расщепление ядра. Но при этом она унесла пятьдесят миллионов жизней. Ты у них спроси, субъективно у каждого, что они думают о пользе для науки…
- Страшные аналогии, - вздохнул Ким. - Чего это ты так?..
- Ничего; Просто любую человеческую подлость стало так легко оправдать - объективно, видите ли, Е масштабе истории человечества и истории науки…
- Никакой подлости я не вижу. Наоборот. Если он берет на себя всю организационную часть…
Она опять посмотрела на него, и слова застряли у него в горле.
Они молча доехали до конца.
Дождь не унимался, люди жались под навесами ларьков, которых тут было множество, но все как один стояли наглухо закрытые.
- Купить бы чего-нибудь, - огляделся Ким и зябко поежился, - как-то неловко с пустыми руками.
- Ладно. Не в этом дело. Пойдем.
- Ты знаешь куда?
- Знаю,
Они прошли еще с полкилометра пешком, по асфальтовой дорожке, видимо, недавно проложенной здесь между ветвистых чинар. Листья, хотя и тронутые желтизной, все же были еще крепкие, они покачивались под ударами дождя, влажно поблескивая всеми своими оттенками.
- Хорошее место выбрали для больницы, - сказал Ким, - видно, большая больница, гляди, сколько народу идет.
- Большая.
- И все с кошелками. Слушай, нехорошо как-то…
- У меня апельсины есть, успокойся.
Они прошли в вестибюль, сдали верхнюю одежду, получили халаты, и тут Кимом овладела робость.
- Слушай, чего-то не по себе. Может, отложим этот визит? Растревожим Старика, наделаем беды…
Она впервые взглянула на него приветливо и тронула за рукав.
- Не волнуйся, я буду вести себя хорошо…
Лаврецкий лежал в небольшой двухместной палате с застекленной дверью почти во всю стенку. Она выходила на длинный общий балкон, опоясывавший полукруглое здание.
Он не сразу их заметил. Лежал, прикрыв глаза, с наушниками на голове, слушал что-то с напряженным лицом.
Они постояли в нерешительности у порога, потом присели на пустую кровать, он приоткрыл глаза и увидел их.
- В такую погоду! Да вы с ума сошли! Ну, спасибо, дорогие мои, очень рад вас видеть.
Он пожал им руки, счастливо улыбаясь, потом сел, снял наушники, нащупал ногами тапочки, подошел к балконной двери, отдернул занавеску. Стало светлее и как-то спокойнее, комната больше походила на гостиничный номер, чем на больничную палату.
Здесь стояли два легких, гнутых кресла, треугольный пластиковый столик, на стенах висели удобные бра.
- И долго вы так сидели? - спросил Лаврецкий, осторожно укладывая на тумбочку наушники.
- Минуты две.
- Вам еще повезло, вы так могли просидеть целый час.
- А что передавали?
- Четвертый концерт Паганини. Удивительная музыка, и передают ее крайне редко…
- У вас было такое лицо, - сказал Ким, - что мы не решились…
- Какое?
- Взволнованное. Вообще-то вам, наверно, вредно волноваться, не понимаю, как вам разрешают слушать такую музыку.
- Это волнение, так сказать, со знаком плюс. Оно помогает.
- А что вы считаете со знаком минус? - спросила Женя.
- Ну, всякие там передряги…
- Игорь Владимирович, - голос Жени странно зазвенел, - с каким знаком вы восприняли недавнее посещение Хатаева?
Лаврецкий застыл на мгновенье, видимо, не совсем понимая, о чем идет речь, потом заулыбался.
- А, ну, конечно, с плюсом. Я считаю, что все будет очень хорошо.
Ким торжествующе взглянул на Женю, но она даже бровью не повела. Она не спускала глаз с лица Лаврецкого. Она как будто забыла на нем свой взгляд, глядела пристально, не отрываясь, думала, вероятно, о чем-то своем и смотрела на Лаврецкого так долго, что тот, видимо, почувствовал неловкость.
- Вы что, Женя?
- Я, нет, ничего. Простите, Игорь Владимирович… Как здоровье ваше, мы ведь не спросили даже?
- Сейчас гораздо лучше. Ходить разрешили минут двадцать-тридцать… А вот в горы, как видно, вам уже без меня придется… - Он вздохнул.
- Ну, вот в это я уже не поверю, - сказал Ким. - Я думаю, тут дело как раз в том, что мы перестали ходить. Весной начнем - и все у вас как рукой снимет, вот увидите.
- Может быть. Ну, а пока блуждающими будем заниматься. Перспективы-то заманчивые открываются.
- Вы так считаете? - спросила Женя.
- Конечно. Хатаев вам разве не рассказывал?
- Так, в общих чертах. Намекал вернее.
- Ну что ж, по-моему, он своей энергией и напористостью пробивает великое дело. Институт! Честно говоря, я бы не решился ставить этот вопрос.
- А вам не кажется, что весь этот шум вокруг нас приведет к тому, что мы станем заниматься чем угодно, только не наукой? - Женя опять остановила на Лаврецком пристальный взгляд, и Лаврецкий некоторое время озадаченно смотрел ей в глаза.
- Не думаю, - сказал он наконец. - Конечно, весь этот шум к науке никакого отношения не имеет. Но для организационной стороны дела, вероятно, он был нужен, я так понимаю. Что вы скажете, Ким Сергеевич?
- Думаю, вы абсолютно правы. Так сказать, издержки производства, Тем более, что вам этим заниматься не доведется.
- Вот! Вот самое гласное, что меня привлекает в новом варианте. Организацией будет заниматься Федор Михайлович, у него к этому жилка есть. А нам останется наука, ее основные проблемы.
- И возможностей будет больше, - сказал Ким.
- Конечно, - подтвердил Лаврецкий. - А если я сумею сейчас уехать месяца на два, на три, уйти от текущих дел, осмыслить все, что накоплено нами за эти годы, выиграет в результате все-таки наука. Вы не согласны, Женя?
- Не знаю, может быть, вы и правы. Но, откровенно говоря, не по душе мне все это. Была у нас маленькая лаборатория, немногие знали о нас, - пожалуй, только специалисты, но мы занимались делом - это я точно знаю.
Она провела рукой по своим влажным волосам, прижала их к щеке.
- Спасибо, Женечка, - Лаврецкий наклонил голову, - мне особенно приятно, что вы так думаете. И все же… Слишком много накоплено, слишком мало отдано… Я просто физически ощущаю сейчас необходимость осмыслить, обобщить все, что мы получили за это время… Только бы сил хватило.
Они замолчали, и Киму показалось, что по лицу Лаврецкого словно тень прошла.
- А я уверен, что все будет хорошо, Игорь Владимирович! - Ким подошел к балконной двери, еще больше раздвинул шторы. - Поправляйтесь скорей, заканчивайте расчеты и выходите. Суетней всякой вам больше заниматься не придется - ее возьмет на себя Федор.
- Значит, на его долю вы только суету оставляете? - улыбнулся Лаврецкий. - Незавидная участь.
- Ничего. Он для этого, можно сказать, создан. В общем, я уверен - все будет отлично. Только вы быстрей поправляйтесь, Игорь Владимирович. И возвращайтесь!