- Таких, как я, больше нет! - вскидывается Кэм, и оба государственных мужа устремляют на Роберту вопросительные взгляды.
Та кладёт вилку и отвечает, осторожно подбирая слова:
- Кэм, ты как-то сравнил себя с концепт-каром. Наши дорогие сенатор и генерал подразумевают, что концепция им нравится.
- Понятно.
Прибывает основной заказ. Кэму приносят говяжью спинку - любимое блюдо какой-то части его мозга. Первый же кусочек напоминает ему о свадьбе сестры. Кэм не имеет понятия ни кто его сестра, ни где состоялась эта свадьба. У сестры были светлые волосы, но воспоминаний о её лице в его мозгу нет. Кэм задумывается: был ли у этого парнишки - у любого из составляющих его парнишек - шанс получить "нарядную" форму? Ответ, конечно же, "нет", и Кэм чувствует себя оскорблённым за своё "внутреннее общество".
Тормоза на мокрой дороге. На них надо нажать очень осторожно, не то эту беседу занесёт неизвестно куда.
- Это очень щедрое предложение, - молвит Кэм. - И я польщён вашим вниманием. - Он прочищает горло. - Я понимаю, что вы принимаете мои интересы близко к сердцу. - Он смотрит в глаза сначала генералу, затем сенатору. - И всё же это не та дорога, которую я бы выбрал на данном... - он подыскивает обтекаемое "вашингтонское" выражение, - этапе.
Сенатор, вперив в Кэма взгляд, произносит:
- Не то, чему бы ты хотел посвятить себя на данном этапе?.. - Недавняя оживлённость пропала из его голоса.
Роберта тут же вмешивается, предсказуемая, словно хронометр:
- Кэм хочет сказать, что ему требуется некоторое время на обдумывание.
- Помнится, Роберта, ты говорила, что дело в шляпе?
- Э... если бы вы подошли к вопросу несколько деликатней...
Генерал властно воздевает длань, призывая к молчанию:
- Похоже, вы не совсем в курсе, - веско говорит он. - Позвольте мне вам всё объяснить. - Он ждёт, пока Кэм положит вилку, и продолжает: - До прошлой недели вы считались собственностью "Граждан за прогресс". Но они продали свои права на вас за весьма значительную сумму. Вы теперь собственность армии Соединённых Штатов.
- Собственность? - переспрашивает Кэм. - Что вы хотите этим сказать - "собственность"?
- Ну-ну, Кэм, - говорит Роберта, пытаясь исправить положение, - это всего лишь фигура речи...
- Это не просто фигура речи! - взрывается Кэм. - Это вполне конкретное явление, которое, согласно эксперту по истории в левом полушарии моего мозга, было объявлено вне закона в 1865 году!
Сенатор начинает закипать, но генерал сохраняет хладнокровие.
- Это касается индивидуумов, каковым вы не являетесь. Вы - подборка из очень специфических кусков, каждый из которых имеет определённую денежную стоимость. Мы заплатили более чем стократ за тот уникальный способ, с помощью которого эти куски подогнаны друг к другу; но в конечном итоге, мистер Компри... - генерал делает паузу, - куски - это всего лишь куски.
- Ну что, получил? - ехидно вставляет сенатор. - Хочешь уйти? Валяй, уходи. Вот только эти самые куски оставь здесь.
Кэм не может контролировать своё дыхание. Десятки разных реакций внутри него соединяются в единую вспышку. Перевернуть бы стол, и пусть тарелки летят в морды этим господам!
Собственность!
Он для них просто собственность!
Самые худшие его опасения стали явью. Даже люди, восхищающиеся им, смотрят на него прежде всего как на предмет потребления. На вещь.
Роберта, увидев выражение лица Кэма, хватает его за руку:
- Смотри на меня, Кэм! - приказывает она.
Он подчиняется, в глубине своего существа понимая, что устроить сейчас скандал означает капитально навредить самому себе. Пусть Роберта успокоит его.
- Тридцать сребреников! - выпаливает он. - Брут! Розенберги!
- Я не предательница! Я верна тебе, Кэм. Эта сделка была совершена за моей спиной. Я в такой же ярости, как и ты, но мы должны попробовать с честью выйти из положения.
У него всё плывёт перед глазами.
- Травяной холм!
- Нет здесь никакого заговора! То есть, я знала о сделке, когда везла тебя сюда, но понимала также, что рассказать тебе о ней было бы ошибкой. - Роберта меряет сенатора и генерала гневным взглядом. - Потому что если бы ты избрал военную карьеру, то вопрос о собственности не всплыл бы вообще никогда!
- Шило из мешка! - Кэм заставляет себя дышать медленнее; пламя внутри постепенно превращается в тлеющие угли. - Закрыть конюшню! Лошади уже вырвались!
- Что это ещё за чёртова околесица? - рявкает сенатор.
- Тихо! - обрывает его Роберта. - Замолчите вы, оба!
Генерал с сенатором и вправду замолкают - и то, что Роберта парой слов затыкает им рот, ощущается как маленькая победа. Независимо от того, кто и чем владеет, эти двое здесь не главные. Во всяком случае, не на данном этапе.
Кэм знает, что если откроет рот, то из него опять посыплются метафоры - таким манером он разговаривал в первые дни после своего сплетения. Ну и пусть.
- Кот, - говорит он.
Генерал с сенатором оглядываются по сторонам: какой ещё к чёрту кот?!
- Нет. - Кэм суёт в рот кусочек говядины. Заставляет себя успокоиться и говорить нормальным языком. - Я имею в виду: неважно, сколько вы за меня заплатили. Если я не оправдаю ваших надежд, плакали ваши денежки.
Сенатор всё ещё в недоумении, но генерал кивает:
- Вы хотите сказать, что мы купили кота в мешке.
Кэм проглатывает очередной кусок.
- Золотую звезду генералу.
Сенатор и военный переглядываются и неловко ёрзают. Вот и хорошо. Именно этого ему и надо.
- Но если я буду делать то, что вы хотите, все получат желаемое.
- И мы опять там, с чего начали, - говорит Бодекер. Терпение его заметно истощается.
- Зато теперь мы по крайней мере понимаем друг друга.
Кэм обдумывает ситуацию. Бросает взгляд на Роберту - та едва руки не заламывает в ожидании его решения. Затем он поворачивается обратно к высоким чинам:
- Порвите ваш контракт с "Гражданами за прогресс". Аннулируйте его. А потом я подпишу свой собственный контракт, согласно которому буду делать всё, что вам от меня надо. Тогда получится, будто я это решил сам, а не вы меня купили.
Все трое, похоже, сбиты с толку.
- А это возможно? - спрашивает сенатор.
- Ну-у, чисто технически он пока ещё несовершеннолетний... - тянет Роберта.
- Чисто технически я вообще не существую, - напоминает ей Кэм. - Не так ли?
Нет ответа.
- Значит, - говорит Кэм, - сделайте так, чтобы я существовал на бумаге. И на той же самой бумаге я подпишусь и отдам свою жизнь в ваше распоряжение. Потому что это будет мой выбор.
Генерал смотрит на сенатора, но тот лишь пожимает плечами. Тогда Бодекер поворачивается к Кэму и произносит:
- Мы подумаем над этим и вернёмся к нашему разговору.
• • •
Кэм стоит в своей комнате в вашингтонской квартире, уставившись на закрытую дверь.
В этот таунхаус он возвращается после своих многочисленных встреч и конференций. Роберта называет это "возвращаться домой". Но у Кэма нет чувства, что это его родной дом. Усадьба на Молокаи - вот где дом, а он там не был уже несколько месяцев. Он подозревает, что вернуться туда ему не позволят. Это всё же были для него больше ясли, чем резиденция. Именно там его сплели. Именно там он узнал, кто он такой, и научился управлять своим "внутренним сообществом".
Генерал Бодекер при всей своей неприязни к слову "бёф", которым обзывают кадетов, в отношении Кэма не считает нужным прибегать к эвфемизмам и называет его "внутреннее сообщество" просто "кусками".
Кэм не знает, кого презирать больше: Бодекера за то, что купил его плоть; "Граждан за прогресс" за её продажу или Роберту, чья воля сделала возможным его, Кэма, существование. Кэм по-прежнему стоит и смотрит на закрытую дверь. На ней, то есть в стратегически точно рассчитанном месте, чья-то неизвестная рука развесила полную парадную форму морской пехоты - сияющие пуговицы, наглаженные стрелки... Нарядно, как сказала бы Роберта.
Что это - угроза или приманка?
Кэм ничего не говорит Роберте о форме, когда спускается вниз на ужин. Со времени встречи с сенатором и генералом на прошлой неделе они ужинают у себя в таунхаусе - так важные персоны наказывают их, выражая своё к ним безразличие.
В конце ужина экономка вносит серебряный чайный сервиз и помещает его на стол. Роберта, урождённая британка, не может жить без Эрл Грея.
За чаем Роберта и преподносит Кэму свою новость.
- Мне нужно тебе кое-что сообщить, - говорит она, пригубив чай. - Но обещай, что будешь держать себя в руках.
- Хорошенькое начало для разговора, - отзывается он. - Попробуй ещё раз. И чтобы с улыбками и звоном майских колокольчиков.
Роберта набирает побольше воздуха, ставит чашку на стол и произносит:
- Суд отклонил твоё прошение о праве собственноручной подписи на документах.
Кэм едва не выворачивает обратно всё, что съел, но овладевает собой.
- Значит, по мнению суда, как личность я не существую. Ты это имеешь в виду? Что я просто объект, как вот эта ложка? Или я больше похож на чайник? - Он бросает ложку и хватает чайник. - Да, правильно. Стоит себе чайник, исходит паром, и никого его пыхтенье не интересует!
Роберта отталкивается от стола - ножки стула со скрежетом едут по полу.
- Ты обещал держать себя в руках!
- Ничего подобного! Ты просила, но я ничего не обещал!
Он грохает чайником о стол, и плеснувший из носика Эрл Грей заляпывает белую скатерть. Экономка, ожидающая в сторонке, в испуге ретируется.
- Это всего лишь юридическое определение, только и всего! - убеждает Кэма Роберта. - Ну и что, что они не признают тебя самостоятельной личностью! Я, например, точно знаю, что ты - нечто большее, чем считают эти крючкотворы!
- Потогонное предприятие! - шипит Кэм, и на этот раз даже Роберта не может догадаться, что он имеет в виду. - Твоё мнение ничего не значит, потому что ты всего лишь швея на конвейере, стачавшая меня из кусков!
Негодование вздымается в ней, словно океанский вал.
- О нет, я не просто швея!
- А кто?! Скажешь, что ты моя создательница? Может, я должен псалмы тебе петь? Или ещё лучше - может, мне вырвать своё украденное сердце и возложить на твой алтарь?!
- Прекрати!
Кэм весь сжимается на стуле - перекрученный клубок нервов, ярость, направленная на всех и вся.
Роберта пытается высушить своей салфеткой пятно растекающегося по скатерти чая - задача невозможная. Кэму приходит в голову странная мысль: если бы скатерть по закону наделили правами личности - ей бы понравилось, что какая-то салфетка пытается забрать у неё законную добычу - чай?
- Я хочу кое-что показать тебе, - говорит Роберта. - И когда ты увидишь это, тогда ты, возможно, посмотришь на всё несколько иначе.
Она поднимается, уходит на кухню и возвращается с ручкой и чистым листом бумаги. Сев за стол рядом с Кэмом, она отворачивает скатерть и кладёт лист на сухой участок стола.
- Напиши здесь своё имя.
- Чего ради?
- Увидишь.
Кэму неохота спорить. Он берёт ручку и аккуратно выводит "Камю Компри".
- Хорошо. А теперь переверни листок и напиши снова.
- Да к чему всё это?
- Сделай одолжение.
Кэм переворачивает бумагу и собирается писать, но Роберта останавливает его:
- Не смотри. На этот раз, когда будешь писать, гляди на меня. И говори мне что-нибудь.
- Что говорить?!
- Да что в голову придёт.
Кэм вперяется взглядом в Роберту и пишет своё имя, одновременно выговаривая подходящую цитату из своего тёзки: "Желание быть правым - признак недалёкого ума". Затем он вручает листок Роберте.
- Вот. Довольна?
- А теперь взгляни, что ты написал, Кэм.
Он смотрит на листок. Поначалу ему кажется, что всё правильно, что перед ним его подпись. Но тут в его голове словно щёлкает выключатель, и Кэм видит на бумаге нечто непонятное.
- Что это? Я этого не писал!
- Именно это ты написал, Кэм. Читай.
- Буквы какие-то корявые... Уил Таши... Таши...
- Уил Таши’ни, - произносит Роберта. - У тебя его руки и его двигательный центр в мозжечке, а также соответствующие участки в коре. Видишь? Это его нервные соединения и мышечная память позволяют тебе играть на гитаре и управляют тонкой моторикой.
Кэм не может отвести глаз от написанного. Выключатель в мозгу продолжает щёлкать: "Моя подпись. Не моя подпись. Моя. Не моя".
Роберта смотрит на него с бесконечным сочувствием.
- Как же ты можешь подписывать документы, Кэм, если даже твоя подпись тебе не принадлежит?
• • •
Роберте очень не нравится, когда Кэм выходит гулять в одиночестве, особенно по ночам. Но сегодня она не в силах его остановить.
Юноша быстро шагает по мокрой от дневного дождя улице, но у него такое чувство, будто он идёт в никуда. Что-то гонит его, не даёт оставаться на одном месте, словно ему тесно в собственной шкуре. Как там в рекламе? Да, вот оно: Биосистемический синдром дизунификации личности. Идиотское состояние, излечить которое можно только с помощью расплетения.
Все его мечты, все намерения уничтожить "Граждан за прогресс", стать героем, достойным любви Рисы, ничего не стоят, если он всего-навсего вещь, собственность армии. Роберта заблуждается. Это не просто юридическое определение, заморочка крючкотворов-законников. Как она не понимает, что когда кто-то даёт тебе определение, ты теряешь способность определять себя сам? В конце концов он станет тем, чем его считают. Он станет вещью.
Ему нужно каким-то образом заявить о своём существовании вопреки любым утверждениям закона. Нужно что-то, чем бы жило его сердце несмотря ни на какие бумажные определения. Риса могла бы дать ему это. Но ведь её здесь нет...
А может, стоит поискать в других местах?
Кэм начинает обыскивать свою память в поисках мгновений духовной сопричастности. Вот его первая исповедь, вот бар-мицва, вот церемония, где его учат произносить "бисмилля". Он видел, как его брата крестили в греческой православной церкви и как сжигали тело бабушки на традиционных буддийских похоронах. Почти все религиозные верования представлены в его сознании - скорее всего, это сделано с умыслом. Наверно, таков был один из многих критериев, с которыми Роберта подходила к подбору его составных частей. Такая уж она дотошная.
Но которая из религий даст ему искомое? Кэм знает, что если он заговорит об этом с раввином или буддийским священнослужителем, то они ответят ему мудростями, которые лишь умножат вопросы. Типа: "Существуем ли мы потому, что другие воспринимают нас как таковых, или достаточно и нашего собственного суждения?"
Нет. Кэму нужна реальная и приземлённая догма, которая ответит ему конкретно: да или нет.
В нескольких кварталах отсюда есть католическая церковь - старая, с замечательными витражами. Во "внутреннем сообществе" Кэма набирается солидное количество верующих этой конфессии - достаточно для того, чтобы, вступая под своды храма, он ощутил почтение и трепет.
В церкви совсем немного народу - месса окончена, время исповедей подходит к концу. Кэм знает, что делать.