Подруги, по-прежнему улыбаясь, замотали головами.
– Ну, нет так нет-с. Позвольте горчички… – и, не дожидаясь реакции, чуть наклонившись вперед, он ловко схватил двумя пальцами, горчичницу. Так же ловко намазав первый кусок и отправив в рот, старичок простонал от удовольствия. – М-м-м, зря, ей богу зря отказываетесь. Правда, горчичка чуть залежалась, да уж тут виню себя. М-м-м, – повторил он, – чудо-с! – и также торопливо, как и говорил, приступил к салату. – А салатик-то хорош, хорош… и хлебец пахуч! – продолжая нахваливать все, к чему прикасался, мужчина причмокивал, обсасывал или просто покачивал головой от удовольствия. Впечатление, что он рад всегда, независимо от обстоятельств, забавляло.
"Счастливый человек", – грустно подумала Полина, наблюдая за быстрыми манипуляциями рук и мимикой лица.
Старичок, взяв двумя пальцами салфетку, вытер рот, наклонился к ним и, таинственно щурясь, тихо проговорил:
– Что расскажу… в прошлом веке, да-с, уже в прошлом, – повторил он, закатив на секунду глаза, будто делая какие-то вычисления, – такую горчинку раз подавали, доложу вам. У дружка моего, Пьера, я с непривычки, помниться, солидно-с так хватил, – рассказчик выдержал паузу и громко рассмеялся: – Три дня видеть не мог! Три дня-с! Как вам пассажик?! Вот смеху-то было, среди наших! Какие умельцы на Руси жили! Какие умельцы!
– Так уж у Пьера?! Там вроде позапрошлый век-то!
– Да-с! Не поверите! У самого!
Все трое расхохотались.
Соседние столы тоже повеселели. "Эй, а нам расскажите?" – неуверенный голос, долетев из зала, еще больше рассмешил троицу.
– А вы кем работали, чем занимались? – еле сдерживая смех, поинтересовалась Елена. Ей всё больше нравился вечер, общество, в котором они оказались, и веселый говор вокруг. Казалось каким-то ниспосланным чудом все беды и неприятности, что обрушились на нее, семью, вызвавшие неудобства в жизни знакомых, отошли куда-то при одном появлении добра, радости и человеколюбия.
– Я-то? – Старичок по-прежнему улыбался. – Палач. Казнил… прошу прощения…
Лица вытянулись.
– Да, да, не удивляйтесь, казнил. Кому-то же надо это делать? Вот вы, простите, возьметесь? Ан, нет. Чистильщик, потомственный селекционер, так сказать-с, в последней инстанции! – Мужчина искренне рассмеялся. – Потомственный! И продолжаю! – весело добавил он.
– Что продолжаете?! Я не понимаю… – Елена откинулась на спинку.
– Соединять милая, человека и его тень. Да-с!
– Так отменили! – воскликнула ошарашенная Полина, не слыша последних слов.
– Увы, увы. Без работы не останусь никогда. Правда, с дружком с моим-то горчичным – примилейшей души был человек, – старичок снова закатил глаза, – не вышло. Надоть было какую каверзу придумать… да вот-с, не сподобился. Нет-с. Удалили меня, послан исправлять. – Искренняя досада вдруг выступила на лице. – Да и куда же вы без хирурга! Куда, милаи вы мои? – Он вдруг склонился к руке Лены: – Браслетик у вас очаровательный, ракушечки… не уступите? За ценой не постою.
Женщина отдернула руку.
– Тогда в обмен… завтра и поднесу… вряд ли устоите, – и приятная улыбка вновь засияла на лице.
Елена продолжала улыбаться, принимая всё за шутку.
Если бы не знать, о чем шел разговор, если просто наблюдать за столом, как это и делали многочисленные постояльцы, которые приняли и подхватили веселое настроение троицы, можно было бы сказать, что собеседник рассказывает дамам нечто захватывающее и они вот-вот должны выплеснуть в зал заразительный смех. Такой ожидаемый.
Происходило то, что в жизни происходит с нами каждый день, каждую минуту: видим, но не слышим, или наоборот; чувствуем, но не хотим принять за чувства. Любим, но отталкиваем. Противное же – собираем. Как верим, что говорят о музыке Вагнера. Или рекламе крема для сохранения кожи… Верим советам простоватых свах "нагуляться" из редкой по цинизму телепередаче. И поддаемся, и поддаемся, и тлеем.
– Ну, девчата, мне пора, рыбку-то забрать ввечеру надо, дабы не залежалась в гостях. Народец-то еще тот! Порубят головки-то – и псам, и псам! Прям как я. Подмена-с! Ха-ха!.. – он подмигнул Полине, – с собой допустить нельзя… никак-с. Так что до завтра, до завтра. Вот работенку-то вы подкинули… вот подкинули! Первый раз до исполнения встречаюсь… – старик поднялся. – Ой-ли?.. – и неожиданно всплеснул руками, – вам ведь в кино пора! Кино обратно крутим громко!., чуть не забыл, надо же… чуть не забыл предупредить.
Он закачал головой.
Незнакомец, который так и не назвал своего имени, раскланялся и растаял… буквально, растаял на глазах изумленных подруг.
– Нет, ты видела? А? – Полина тоже откинулась на спинку и задвигала бровями, не то возмущаясь, не то от удивления. – Чистильщик! Мать… его. Мусорщик! Еще кино какое-то приплел. Ну и денек! Отдохнули!
Они вышли из зала.
Елена, задумавшись, едва переступала ногами, и этим сдерживала решительный шаг подруги. В очередной раз, повернувшись к ней, Полина бросила:
– Мы идем? Или у тебя другие планы?
– Послушай, я говорила… видела сон…
– Еще ты? Оставь! Ради бога оставь! – раздраженный взгляд Полины скользнул вдоль коридора позади.
– Я бы рада, но что делать с этим? – Лена протянула струну.
– Откуда?
– Сон.
– Мистика какая-то. Может, напутала чего?
– Уже не знаю…
– Ой, я вспомнила! – почти вскрикнула Полина и тут же, медленно продолжая идти, стала рассматривать стальную пружинку. – Да ты ведь говорила о какой-то струне, тогда, в детстве! А еще про мужа… моего Валентина что-то плела. После кино… А про фильм… ты же ничего не помнила! Как будто не смотрела…. Точно! Да мы потом в магазин побежали, к манекену. Ну, вспоминай!
– А его там не было! Я еще смеялась, что ты фантазерка! – Елена остановилась. – И этот дядька, в шляпе, тоже про манекены…
– Да, осталась тогда полной дурой. Столько лет возвращалась… Ведь недавно, как замуж вышла, подумала: вот совпадение! Даже побоялась тебе сказать. А потом и забыла… – Полина, тоже остановилась, растерянно глядя на спутницу. – И этот, за ужином, про кино…
– Бред какой-то. Ты же говорила, что его давно нет там? Кинотеатра.
– Да я в любой бред поверила бы на твоем месте дорогая! А вдруг?
– Вдру-уг? – протянула Елена, – ты хочешь сказать…
– И что? Что делать-то? Едем!
– В кинотеатр?
– Если еще стоит… закрыт был месяца два как…эх! Но попробуем.
Всем своим видом, тоном, Полина показывала, что догадывается, где кроется ответ. И не на вопрос "что случилось с Еленой?", а уже на вопрос "Что происходит?". И почему.
– Тогда конец… – в голосе Елены послышалось отчаяние.
– Едем! – Твердо повторила женщина. – Но завтра. А сейчас – спать.
Полина решительно двинулась вперед.
– Да и заявление на отпуск надо увезти на кафедру, – согласилась Елена, чем и повергла в маленький шок подругу: "Какая проза! Хотя рационально. И ведь опять же – помнит! Пожалуй, в мадам что-то меняется. Тогда точно надо торопиться".
Через тридцать минут, когда она вышла из душа, Лена уже спала. Но Полина, прежде постаралась вспомнить до мельчайших подробностей тот далекий день, затерявшийся в детстве, который заявил о себе через столько лет двумя встречами. Неожиданными, странными встречами. Женщина подспудно, очень осторожно, словно боясь чего-то, стала нащупывать связь между болезнью подруги, давним походом в кино и сегодняшним днем. Но ей страшно было думать об этом – со всем, что произошло, а еще хуже – могло произойти. С ней, с сыном, мужем… да мало ли с кем? У нее вдруг появилось твердое основание для такого вывода: разговор с манекеном в бутике, о чем и напомнила Елена.
Как и была в халате, она взяла телефон и тихонько вышла в коридор.
– Дмитрий! – Валентин Львович зашел в комнату молодого человека, когда тот раскладывал постель. – Опять курил?.. – и чтобы отвести подозрения в неприличных действиях, протянул куртку. – Воняет как пепельница. А как обещание матери?
– Да я редко… совсем уже, – ответил Дмитрий виновато, забирая одежду.
– Ты же помнишь, я рассказывал про моего знакомого. Известный врач, в пятьдесят насмотрелся многого. "Человек, прокуривший три года, не бросит никогда! Главная тайна табачных компаний – "бросить курить невозможно"!.. – говорил он. – Но люди всегда будут уверены в противном. Курящий может бросить на год, на три… в его практике был случай – на пятнадцать лет. Но снова начнет! Любой, если внимательно присмотрится к своим знакомым лет в сорок, а таких набирается сотни, поймет, что ни один из них курить не бросил. А все примеры – временная завязка".
Укоризненный взгляд обещал продолжение.
– А немец, фирмач, помнишь? Это уже для меня было новостью – я был уверен, что пивная нация уж по кружке-то каждый день опрокидывают. Что сказал? – "у нас курят и пьют пиво каждый день только дети люмпенов". Рабочих, значит. Я и слово-то такое забывать начал. Люмпен-пролетарий. Стрёмным считается, как ты говоришь. Подумай.
– Подумаю… – уныло ответил парень.
Валентин Львович постоял несколько секунд в нерешительности. Арсенал средств был исчерпан. Ничего иного он позволить себе не мог. Сын Полины так и не стал ему родным. Всё случилось слишком поздно.
В зале раздался телефонный звонок. Мужчина махнул рукой и направился к телефону.
– О, ну как вы там. Мы… – он посмотрел в сторону комнаты, где только что состоялся неприятный разговор, – нормально. Нет, не звонили. Завтра? Уже? Так скоро? Ну, ждем… хорошо.
Полина осторожно вошла в номер, заперла дверь и на цыпочках пробралась к постели.
И тут, находясь на полпути ко сну, в том прекрасном состоянии дремоты, когда начинают исполняться самые трогательные, порой несбыточные наяву желания, она увидела всё:
Сеанс закончился. Две девочки, лет двенадцати, Поля и Лена вышли на улицу.
– Гоблины уже достали, – уныло произнесла первая. – И ничего такого… что манекен обещал. Неужели показалось? – девочка виновато посмотрела на подругу. – Нет, правда, я не обманывала, – отметая всякое подозрение, но все-таки с опаской произнесла она. – Ты же видела дождь утром?
Лена пожала плечами, явно занятая другими мыслями:
– А я, Поля, не помню о чем фильм. Послушай… разве ты не потеряла меня?
– Когда?
– Сегодня, в кино?
Они прошли еще несколько шагов, прежде чем подруга сообразила:
– Ты о чем?
– А я видела твоего мужа, Валентином зовут… – как-то отстраненно, думая о своем, тихо ответила та.
– Ну, ты, Ленка, даешь! Как брякнешь, чего-нибудь. – Полина даже остановилась. – Да, что с тобой?
– Ни-че-го. – Девочка помолчала. – А еще… я знаю, кто будет моим… мужем.
– Кто?
– Не скажу… Там все ищут какую-то струну…
– Да ладно прикалываться! – Поля махнула рукой. – Слушай, я же тебе говорила про манекена, сегодня утром? Пойдем, покажу. Да спросим его… – она засмеялась, не веря уже ни себе, ни словам.
– Я думала ты шутила, придумала…
– Постой, что это у тебя? – Полина уставилась на нее и осторожно, словно опасаясь чего-то, потрогала зеленый бархатный платок, повязанный галстуком.
– Подарок… – Лена рассеянно поправила бархат.
– Не может быть! Ты же его не одевала. – И тут же забыв об том, крикнула: – Бежим, я покажу тебе такой же!
Подруги бросились вперед.
– Нет, девочки, вы что-то путаете. Да, стояло два манекена, но неделю как унесли. Место понадобилось… Да, вроде с зеленой шалью… или платком. Да вот же, как у тебя!.. – спокойно заметила женщина, указывая на грудь Лены. – Сегодня утром? Не может быть… Простите, у меня много работы.
На улице, когда они медленно брели на обещанные пироги, думая, что скажут Андрейке, Лена улыбнулась, взяла огорченную подружку за руку и оставалась задумчивой весь день. Полина же, которая и сбила всех с толку, чувствуя вину и тем расстроенная, не обратила на задумчивость никакого внимания. В день, с которого все и началось.
Старый "Ягуар" ни за что не соглашался становиться "стареньким", как ласково называла его Полина. Она категорически отказывалась поменять авто. Своё несогласие с первым и благодарность за второе машина, как и прежде, выразила грозным рыком, которым и разбудил сегодня добрую половину постояльцев.
"Скажите, как пройти на Красную площадь?" – услышал г-н N за спиной. Рядом стояла пожилая женщина не то с внуком, не то с внучкой.
– Сейчас спуститесь в переход, выйдите к Александровскому саду и прямо до конца.
Пара удалилась.
"Этот вопрос задавали здесь столетия назад и будут задавать столько же", – подумал г-н N, но тут же задержал дыхание от неожиданной мысли:
"Где наше сердце, милок?" – вот что спрашивала женщина того, кто давно и напрасно путал сердце родины с лицами сменяющих друг друга в высоких кабинетах людей. Лицами и сердцами несчастных, ни в чём невиновных, обреченных на казнь людей.
Старый кинотеатр
За стеклом мелькали сопки, деревеньки. К одной из них – Большой Речке, об этом подруги, конечно, не знали, Самсонов в студенчестве, вместе с Иваном, здоровым, полным парнем из тех мест, летели точно также, только в другой машине. За телевизором. Ванька сказал, что родители купили новый. Такие вещи в каждой комнате общаги, которая считалась уже приличной, имей она занавески, не стояли, и хоккей – почитаемую всеми без исключения игру, – приходилось смотреть в холлах. Прекрасные виды Ангары лишь укрепляли поднятое настроение парней.
Родители встретили радушно. Мать накрыла на стол. Она то и дело бросала взгляд на одного из новых друзей, с кем вот уже второй год сын просыпался, делил дежурства по кухне, сессии, отмечал праздники. О чем прежде знала лишь по рассказам своего чада. Выпили. В конце обеда отец вызвал отпрыска на разговор, и визит приятелей, неожиданно скоро, был завершен погрузкой двух кулей картошки на пропитание вместо заветного ящика с экраном. Здраво рассудив, что для учебы оно полезнее, глава семейства втихую, потому как был еще и директором местной школы, надавал подзатыльников сыну, чтоб впредь советовался, и отправил их с богом обратно.
– Куда ты летишь?
Полина, не обратив внимания на реплику, и, словно делая одолжение, начала размышлять вслух:
– На "Волжской" – Валентин говорил, что снесен. И "Мира" на Байкальской уже нет… – Она перечисляла старые кинотеатры. – А до нашего "Художественного" власти ручки-то шаловливые – не доходили. Как ждал. Догоняешь? А мы балду били три дня.
– Не сглазь.
– Послушай… – женщина повернула голову к Елене, – тот мужик, ненормальный, что с куклами, сказал… манекен говорит только с детьми… – Полина что-то быстро соображала, – так, если ты не помнишь ничего, то и осталась той, кем была в детстве! И он вынужден будет разговаривать с тобой!
– Кто?
– Да манекен же! Если повстречаем! – Она рассмеялась.
– Где?!.. – буркнула подруга и тут же вскрикнула: – Держи руль!
Мимо с возмущенным воем пронеслось серебристое купе "Тойота Пщвик".
"У Юльки Мишиной, в Лос-Анжелосе, такая же, – подумала Елена и как-то спокойно удивилась своей памяти. – Юлька… магия своеобразной красоты которой, очаровала одного знакомого. Даже это помню!" Но другие мысли тут же отвлекли ее.
Что Полина стала воспринимать всерьез далекие, казалось, от реальности события, вовсе не радовало. Впрочем, и не огорчало. Однако Елена тут же замолкла, явно не собираясь обсуждать их; совсем недавно они вызывали подозрения в ее "нормальности". Тем более, когда одна из них за рулем. Однако мысли о том визите, о странностях, да уже и многое другое, о чем Елена не уведомила подругу, жужжащим роем, путаясь и толкаясь, кружились в голове, возвращая совсем иную память. Раздражая лишь отсутствием ответа. Такие моменты выдавала отстраненность. Но откуда это было знать Полине! Всё в те дни списывалось на переживания.
– Так с чего ты взяла, что он стал бы разговаривать со мной? – равнодушно, как могло показаться со стороны, спросила Лена.
– Кто?
– Манекен.
– Для неторопливых умом повторяю: потому что с детьми! – раздраженный голос не учитывал ее размышления. – Но сначала в кинотеатр! – Подтвердила вчерашнее намерение подруга, и, сигналя джипу впереди, на их полосе, притопила педаль. Очередная пара изумленных глаз осталась позади. Мелькнул залив, пароход-музей, плотина и через десять минут они были в центре города. Миновав узел связи, в котором много лет в "междугородке" отработала тетя Тамара, подруга матери, ныне живущая в Москве, затем цирк, она повернули направо. Светофор долго не давал "зеленый".
– Заело, что ли? – нетерпеливо бормотала Полина, думая, как много знакомых перебралось за эти годы в столицу. И зачем? Москва ей не нравилась. И не только суетой… не суетой, а столпотворением, сумасшествием, безразличием к людям, как казалось каждому попавшему в ее водоворот, но и постоянной "неубранностью", неухоженностью в длинной весне – так получалось, что в другое время там она бывала редко. Весной же, пролетом в уже зеленеющую Европу, Полина с мужем останавливались в столице на пару дней.
В Иркутске снег всегда лежал до последнего, таял быстро, а тепло наступало так же скоро.
Светофор дал "зеленый", и через три минуты они припарковались у бывшего "Гиганта". Перебежав, нарушая правила, улицу, женщины оказались у кинотеатра. Дверь была заперта. "На месте… уже хорошо, – удовлетворенно похлопав по двери, отметила Полина, – не зря ехали". Энергичная не по характеру, а по требованиям жизни, она, даже окажись по-другому, не признала бы столь длинный путь ошибкой, а искала бы кнопку вызова. И нашла: кнопка стонала, вдавленная до упора. Всё было напрасно. Они уже собрались уходить, как дверь со скрипом отворилась, и недовольный мужчина с бородой, в низко надвинутом кепи, показался в проёме.
– Вы по дополнительной смете?
– Да, да, по ней! – Полина уверенно прошла внутрь. Елена машинально следовала за подругой. – А вы кто?
– Сторож. Кому же туточки быть-то? – недовольный голос мужчины прогудел за спиной. Лязгнул засов. – Как на ремонт закрыли, так и сижу бобылем, хе-хе. – Усмешка показалась натянутой и безрадостной, глаз совсем не было видно. – Вот сегодня сказали, вы подойдете. Ну, а я в том кабинете устроился, – он кивнул направо, вглубь коридора. – Вы уж распоряжайтесь сами…
– А как попасть в зал? – видя запертые двери, быстро сориентировалась Полина.
– Дык, ключ есть… как же… без ключа-то. Сейчас принесу.
Сторож заковылял к себе.
– Ну, ты даешь! А если "те" придут?
– Ну и что? Не ювелирный, поди. Переживут.
Подруга уперла кулачки в бок, и сумочка жалко повисла за спиной, словно прячась от стыда и неуемной решительности хозяйки.
– А что ты хотела? Чтоб я правду сказала? Мол, знаете, дедушка, вот здесь, в этом зале, однажды приключилась сказка? И нам хорошо бы повторить? Не разделите компанию?
Елена согласно кивнула.
– Вот… сейчас и отопрём… – мужчина направился через фойе к зрительному залу.
Створка больших дверей с облупившейся краской раскрылась и, пискнув ржавыми петлями, встала на полпути.
– Всё. Дальше не идет. Да вам хватит, – уже веселее проворчал старик, и, поворачиваясь, чтобы уйти, оглядел их снизу доверху, будто оценивая.