- Ты вообще не страдал, - жестко проговорил "ПП", перейдя внезапно "на ты", и улыбка сползла с его губ. - Ты всего лишь изображал страдания. Разбитая машина, дешевый мордобой - далеко не те муки, которые могут принести успех. Особенно, если вечером, после всех огорчений приходишь домой, запираешься в мастерской и, воображая, что никто не знает об этом, изливаешь свою муку в рисунки. Сначала просто тушь и перо, потом гравюры, можно немного побаловаться и офортами. А потом ты открываешь новую технику травления. Неожиданно получается потрясающий эффект. Ты делаешь отметку в своем дневнике: "дымчатая линия… воплощение раздвоенности мира…" И рядом еще одна пометка: "выставка!" С восклицательным знаком. Так или нет?
Кентис побледнел как мертвец. Шрам на его обезображенной щеке начал дергаться.
- Откуда… - прошептал Кентис и не договорил.
- Ну, это наша тайна, мой дорогой, - вновь изобразив доброжелательность на лице, сообщил Петр Петрович. - Ты понял, что создал нечто новое. Тебя устраивал имидж тунеядца, живущего на подачки отца. Ты играл роль погонялы и мартинария, а на самом деле был занят тайной работой. Только почему ты это скрывал?
Кентис судорожно сглотнул и ничего не ответил. Торопливо вытащил из кармана платок и прижал к щеке, стараясь скрыть продолжавший дергаться шрам.
- Твои работы здесь, - "ПП" похлопал по черной папке на столе. - ВСЕ работы. По два оттиска с каждой пластины. Совершенно согласен с тобою: не стоит тиражировать шедевры, - "ПП" раскрыл папку и вынул первый лист. - Учиться в художественном лицее и уйти за три месяца до окончания, не слишком ли сумасбродно? Разумеется, единственный, подающий надежды сын - слишком опасно для главы ордината, к тому же еще и мэра. Достаточно немножко подрезать сыночку крылья, сделать калекой, и папочка шлепается в грязь, из князя превращается в ничтожного мартинария. Другое дело - сынок-дебошир, пьяница, вечно плетущий интриги, которого отец публично проклинает. Кому придет в голову искать здесь слабое место Старика? Всем кажется, что он так уязвлен, так страдает, что и сам по себе вот-вот упадет. Остается лишь немного подождать. Несчастному отцу сочувствуют, его жалеют. А он, хитрец, и не думает падать! Он играет роль, как и его сынок! Великолепный дуэт! Ловкая уловка! Не сам ли Старик придумал ее, а тебе осталось подыграть?
- Кому-то очень хотелось занять место отца в Лиге, - прохрипел Кентис.
- Именно. И этому неведомому "кому-то" надоело ждать, - и Петр Петрович швырнул лист в огонь.
Мгновенно мелькнула перед глазами загадочная серебристо-серая поверхность оттиска, как чье-то лицо за стеклом промчавшейся мимо машины. Плотная бумага несколько мгновений дрожала под напором пламени, потом огонь вспорол ее в сердцевине, бумажная плоть закрутилась лохмотьями, вспыхнула оранжевым и исчезла, осталась лишь мумия, которая плясала в огне, пока не рассыпалась.
Кентис смотрел на огонь как завороженный, лицо его корчилось в такт переплясам пламени, а руки сжимались и разжимались…
- Какое наслаждение - смотреть на огонь, - воскликнул "ПП", почти дословно повторяя брошенные когда-то Кентисом слова. - Я знаю: ты сейчас думаешь про себя: "Зачем этот дурацкий спектакль? Оттиски можно восстановить - ведь пластины надежно спрятаны в резиденции мэра". А вот тут-то у тебя и вышла промашка, - истязатель самодовольно хихикнул. - Нам ничего не стоило их раздобыть.
Кентис вскочил, но парень, стоящий возле камина, одним быстрым движением швырнул его на пол.
- Теперь ты понял наконец, ЧТО означает подлинное страдание мартинария?
Всё новые и новые листы летели в камин…
- Помилуйте, - пробормотал Кентис, корчась от боли и не в силах подняться. - Вы жжете деньги… тысячи… быть может миллионы…
- Дорогой мой, цена произведений искусства - вопрос спорный, - равнодушно отозвался "ПП", - зато настоящее страдание бесценно.
Кентис перевернулся на спину, обхватил голову руками и вдруг захохотал. Он бил ногами по полу, как капризный ребенок, дергался всем телом и смеялся, прижимая руки к груди, будто хотел заткнуть ту черную рану, в которую проваливалась его душа. Постепенно смех перешел в судорожную дрожь. Мне показалось, что вместе с Кентисом вибрируют пол и стены. У меня самой застучали зубы.
Вынести это дольше было невозможно. Не соображая, что делаю, я бросилась к камину, схватила несколько листов, упавших с краю и не успевших загореться. И тут же почувствовала, как сильные руки толкают меня в спину - прямо на горячие угли камина. Я завизжала и попыталась податься назад. Бесполезно! Жар опалил лицо, а кроссовки начали тлеть. Хорошо еще, что на мне были новенькие джинсы и Орасова куртка. Пытаясь удержаться, я оперлась рукой о противоположную стенку камина. Но кирпичи раскалились, и я с воплем отдернула руку. Боль была такая, что весь мир перекосился: камин лопнул, и из черной прорези плеснуло огнем в комнату. Все загорелось - огонь горел внутри и разъедал внутренности…
Кто-то схватил меня за волосы и рванул назад… Это последнее, что я помню…
4
Окно маленькой палаты было закрыто белым экраном и не пропускало солнца. Крошечное тело на слишком большой кровати казалось безжизненным. Новое импортное оборудование, занимавшее большую половины комнаты, работало вполсилы: несколько приборов успели умереть, так и не начав работать, хотя Орас платил за работы всей чудо-установки. Молоденькая медсестра дремала, сидя на стуле возле кровати. Заслышав шаги, она встрепенулась, поправила замысловатую накрахмаленную шапочку, приколотую так, чтобы не помять роскошные каштановые кудри, и сообщила бодрым голосом:
- Все по-прежнему.
- Госпожа Орас приходила? - Андрей не мог оторвать взгляда от беспомощного тельца на кровати.
- Нет, ни разу. Но сегодня позвонила, чтобы спросить, работает ли установка.
Орас согласно кивнул в ответ, как будто ожидал заранее услышать нечто подобное.
- Проследи, чтобы нам не мешали.
Девушка понимающе кивнула и вышла, прикрыв за собою дверь. Сквозь матовое дверное стекло была видна ее тень, скользящая по коридору.
- Вы обещали ей собственный массажный кабинет? - усмехнулся Сергей. - Приятно наблюдать подобную преданность.
Орас не ответил. Его даже не покоробила неуместная веселость Сергея. Просто в этой комнате он буквально заставлял себя произносить каждое слово. Лицо Олежки с закрытыми глазами, с нахлобучкой из белой шапки бинтов, равномерно-розовое, кукольное, было слишком неподвижным даже для спящего ребенка. Всякий раз, подходя к кровати, Орас касался ладошки малыша. Рука была теплой, но при этом абсолютно неподвижной. Чтобы отдал сейчас Орас, чтобы маленькие пухлые пальчики таким знакомым жестом вцепились в его ладонь!..
Семилетов взглянул на экран приборной доски и нахмурился.
- Сколько дней мальчик без сознания?
- Четвертые сутки.
- Мне нужна история болезни.
Орас протянул ему папку в пластиковом переплете и, поймав удивленный взгляд Сергея, уточнил:
- Это копия.
- Я ошибся, - опять неуместно хихикнул Сергей. - Девушка получает от вас в подарок как минимум собственную фирму по обслуживанию больных на дому.
"Не волнуйтесь, ваша фармацевтическая фабрика будет не хуже", - хотел сказать Орас, но не сказал - не смог.
- Но всех вам не удастся купить.
- О чем вы?
- Кто-то из врачей… как бы это сказать… возможно связан с вашими… или нашими общими… врагами.
- Олежку лечит лучший врач в клинике - Ольга Степановна.
- Возможно. Но я бы при такой травме ввел гораздо большую дозу понижающих внутричерепное давление препаратов. Вы меня поняли?
Орас кивнул.
- Когда я смогу забрать Олежку домой?
- Мы еще даже не начали лечение! Вы хоть понимаете, как я рискую?
- Не больше меня.
Семилетов со вздохом открыл портфель, достал пакет со шприцами, пузырек спирта и металлическую коробку с ампулами доновитала. Орас неотрывно следил за руками врача, пока пластмассовый корпус шприца наполнялся розоватой жидкостью. Сергей подошел к телу Олежеки, и Орас отвернулся.
"Почему так тяжело? - изумился он непереносимой тяжести горя. - Я так же мал и беззащитен, как и мой малыш. Я - один…"
Он видел себя со стороны нагим и жалким, лежащим посреди Звездной площади, с оплетенными медицинскими трубками руками и ногами, с воткнутыми в кожу иголками. Почему-то никто не обращал на него внимания. Люди перешагивали через него, порой равнодушно скользнув взглядом по лицу. От холодного камня ломило спину, во рту пересохло, но он не мог ни двинуться, ни закричать - даже моргать у него не было сил.
Может быть, вся загадка русской души в том, что пережитое горе прорастает корнями сквозь душу, мы холим и лелеем его в памяти, мы гордимся и возвышается именно им. И чем больше жертв и боли замешано в нашей победе, тем величественнее она нам кажется. Легкие победы не впечатляют. Войны запоминаются не блестяще выигранными сражениями, а тысячами и миллионами убитых. На костях покоятся наши столицы и наши храмы. И все мы, даже князья и успешники, несем на себе, как отраву, проклятое клеймо мартинария… общее клеймо… Орас невольно тронул руками ладонь - нет, клеймо не проступило. Князь не желал пока что менять свою ипостась.
- Что с вами? - Сергей положил ему руку на плечо.
Орас вздрогнул и замотал головой.
- Кажется, грезил наяву, - он бросил взгляд на неподвижное тело малыша, будто надеялся отыскать первые признаки благотворного действия лекарства. - Всё в порядке?
- Да. Но через двенадцать часов я должен вновь сделать укол. Если кто-нибудь узнает…
- Теперь вы не можете отступить, - сухо сказал Орас. - Вы в самом деле уверены, что лекарства не были введены намеренно?
- Уверен, - кивнул Сергей.
Орас подумал - не поставить ли в палате круглосуточную охрану. Но тут же отказался от этой мысли: для всех остальных малыш давно труп, и появление охранника лишь привлечет ненужное внимание. Андрей подошел к постели и вновь погладил мягкую неподвижную ладошку ребенка.
- Олежек, я тебя спасу, - шепнул он. - А ты спаси меня.
И ему показалось, что пальчики малыша в ответ слегка дрогнули. Разумеется, это только показалось. Пока.
5
Катерина собиралась уходить, но почему-то медлила. Ждала. Стояла посреди гостиной и натягивала на руки тончайшие лайковые перчатки. Сначала одну, потом другую. И снимала… Потом вновь натягивала перчатку. Сегодня ее наряд был неожиданно скромен: темно-коричневый, спортивного покроя костюм и маленькая ярко-красная шляпка. Лишь бриллиантовые капли в ушах, каждая дороже бесподобного "Форда", говорили о том, что скромность - всего лишь очередная прихоть. Едва Орас вошел, Катерина отвернулась, давая понять, что ни о чем с мужем говорить не собирается.
- Куда собралась? - спросил Андрей, хотя обычно он не задавал подобных вопросов. - Неужели тебя это интересует? - Катерина одарила его улыбкой, больше похожей на брезгливую гримасу.
Она была уже у дверей, когда ее настиг очередной вопрос:
- Ты к Олежке?
Она замерла, но лишь на секунду, потом передернула плечами и, не оборачиваясь, бросила:
- Это бессмысленно.
- Он еще жив! - невольно вырвалось у Ораса, хотя по дороге домой он решил, что ни в коем случае нельзя намекать жене о внезапно явившейся надежде.
- Ах, ты надеешься, бедный! - она обернулась и окинула его презрительным взглядом, будто окатила холодной водой. - Зря. Пусть лучше умрет, чем живет калекой. Для тебя лучше, - добавила она с нажимом.
Сделалось очень больно. Вряд ли Катерина когда-нибудь любила его, но прежде все же старалась держаться в рамках вежливости. Внезапная вспышка холодной неприязни поразила Ораса. Уж слишком на поверхности была причина.
- Моя звезда закатывается? - спросил он громко и набрал побольше воздуха в легкие, пытаясь разогнать боль в груди.
Катерина как будто опомнилась.
- Что тебе от меня надо? - проговорила она с раздражением, но уже без прежней злобы. - Я тебе всё отдала! Впрочем, ты никогда ничего не мог оценить по-настоящему, - она торжествующе взглянула на мужа так, будто произнесла не очередную банальность, а некое откровение
- А тебе-то что надо?! - крикнул Орас в ответ, но дверь уже захлопнулась.
Он отдал бы многое за любовь этой женщины. Всю жизнь он хотел доказать ей, что достоин ее любви. Катерина не обладала ни богатством, ни связями, не сделала карьеры, и все же рядом с нею Орас всегда чувствовал свою второсортность. Каждым жестом, каждым движением и каждой фразой она напоминала, что снизошла до него. Поначалу его восхищало, что он получил этот почти недостижимый приз, потом это стало приводить в ярость. Он не пытался разобраться в душе Катерины, но со свойственным ему упорством старался сделать из нее то, что ему нужно. Однако все усилия шли прахом, и он наконец понял, что должен отступить.
Орас усмехнулся: стоит ли думать о Катерине теперь? Он прошел к себе в кабинет и отпер сейф. Достал черный бархатный футлярчик. Открыл - не любоваться - лишь проверить - на месте ли кольцо. Потом вынул из ящика крошечную горошину и спрятал ее под бархатную подкладку. Стоял, сжимая футляр в руке.
"Мы подарим это кольцо маме?" - отчетливо услышал он голос Олежки.
Ему показалось. что внутри него сорвалась какая-то пружина, и хрипя принялась раскачиваться в груди, вцепляясь в живую ткань острым своим обломком. Похожие на лай рыдания сорвались с его губ. Чтобы не упасть, он прислонился к стене. Что-то знакомое было в этом хрипе, рвущемся из груди, и в холоде, ползущем по спине от каменной стенки. Что-то, прежде не соединимое, теперь слилось намертво. Он силился вспомнить - что, и наконец вспомнил…
Он только что приехал в город и открыл магазин. В деньгах он был ограничен. Отыскалась квартирка. Маленькая, но очень приличная. В центре, недалеко от Звездной. И совсем по смехотворной цене. Вставая утром, он каждый день слышал за стенкой странный звериный вой. Поначалу он думал - воет запертая собака. Но потом порой стал прорываться человечий голос, и явственное: "Ой, мамочки… Олюшка, как я тебя любила…" и так каждое утро с регулярностью гремящего по утрам будильника. Потом он узнал, что в соседней квартире прежде жили мать, дочь и семидесятилетняя бабка. А потом пятнадцатилетняя девочка погибла в автокатастрофе. Милое женское царство, в которое внезапно ударила молния. И теперь, проводив осиротевшую дочь на работу, каждое утро старуха металась по пустой квартире и выла в голос. Этот вой поразил Ораса. Не ужаснул, а именно поразил. Он стоял неподвижно, вслушиваясь и неясные, смутно долетающие сквозь стену причитания. Они то удалялись, то приближаясь, становясь столь отчетливыми, что можно было разобрать каждое слово. В первый день он только слушал. Во второй, поднявшись утром, не раздумывая, шагнул к стене и прижался к ней спиною. Он почувствовал как мурашки пробежали по коже. А потом… странная теплая волна разлилась по всему телу. Он вновь отведал знакомой пищи - энергопатия была поглощена. Он не чувствовал себя при этом виноватым - к смерти этой девочки он не имел никакого отношения. Если бы в его силах было ее спасти - он бы не задумываясь сделал это. Но теперь уже ничего нельзя было сделать - из-за стены на него лился плотный удушливый поток, дарующий успех в будущем. И он не мог отказаться, заставить себя не поглощать пищу. Он - поглощал. Так прошло две недели. Две долгих недели прежде, чем энергопатии набралось достаточно, чтобы он смог совершить новый рывок.
Тогда он получил во владение свое первое кафе на Звездной. А старуха по-прежнему плакала за стеной…
Звонок телефона заставил его очнуться. Ему казалось, что теперь в соседней комнате кто-то точно так же подслушивает, пытаясь впитать доносящиеся из груди Ораса хрипы. Но ведь там, за стеной, никого нет - там его собственная спальня. Может ли он питаться своим собственным горем и шагать наверх?
Телефон не унимался. Пересилив себя, Орас подошел к аппарату. Он знал, что сейчас ему сообщат нечто очень важное - он понял это после первой трели звонка. Он знал это точно так же точно, как много лет назад знал, что получит это кафе на Звездной
- Госпожа Орас уехала, не так ли? - спросил надтреснутый старушечий голос. - Я видела машину… Но можно и ошибиться.
- Она уехала, - отвечал Орас кратко.
- Я - Хохлова, - голос натужно закашлялся. - Вы очень-очень хорошо меня знаете, господин Орас. Я живу в доме на перекрестке. Тут, за поворотом. Когда-то мы были соседями.
Та старуха? Неужели это возможно? Он только что думал о ней, а теперь она сама ему звонит?
- … у меня в комнатке два окна, - продолжал пришептывать голос в трубке, - на первом этаже. Я уже давно никуда не выхожу, сижу возле окна и смотрю, как много нынче людей на белом свете. А перекресток между тем тот самый. Вы понимаете меня? Я четыре дня назад я тоже здесь сидела и очень хорошо всё видела…
Она видела как погиб его собственный сын. Или нечто большее?
- Что именно вы видели?
- Э, милый… Я человек старый, больной… всеми оставленный… дочка моя теперь живет в другом городе…
- Сколько?
- Учтите, следователю я сказала, что не видела ничего. То есть заснула… задремала… Но если вы захотите я могу сказать, что ошиблась и теперь вспомнила.
- Сколько?!
- Двести баксов. - Удивительно как старухи любят произносить это слово "баксы". - И приходите ко мне. Я не выхожу. Зато на месте всё расскажу подробно. Вы не пожалеете.
6
Ольга Степановна собиралась уходить домой. Она сняла и повесила в шкаф голубой халат, надела ярко-красное платье с глубоким вырезом на спине. В свои сорок пять она сохранила пристрастие к ярким цветам и экстравагантной моде. Благодаря пластической операции, массажу и косметике она выглядела тридцатилетней. Пожалуй, только глаза ее, слишком внимательные и жестокие, выдавали если не возраст, то характер.
Когда в дверь постучали, она укладывала сумочку. Вернее, задержавшись на секунду, разглядывала оригинальную брошь: бриллиант на срезе черного агата. Старинная работа. Ольга Степановна питала страсть к подобным вещам. В ее возрасте и с ее положением украшать себя бижутерией вульгарно. Она уже обдумывала новое платье - серебристый струящийся шелк, чуть присобрано на груди. Но в дверь постучали. Она не торопилась сказать "да" или "войдите". Она никого не ждала. Скорее всего, какой-нибудь раздраженный больной или не менее раздраженный родственник. Ольга Степановна подумала, что непременно сменит прическу и купит туфли на высоких каблуках. В дверь снова постучали. Она хотела выйти через запасной выход. Встречаться и говорить - увольте! Жить становилось все тяжелее, усталость то и дело по-медвежьи наваливалась на плечи. Пластические операции не помогают снять тяжесть с души. А ключ в замке забывчиво не повернут, и дверь отворяется…
Вошедшего Ольга Степановна знала, впрочем, как и почти все жители города.
- Я на счет установки "сердце-легкие", - сказал Орас, усаживаясь на стул, в то время как Ольга Степановна продолжала стоять - но это его, казалось, не смутило.
- Пришли дать согласие на отключение?
- Напротив!
- Вы просто тянете время и зря тратите деньги. Ваш сын давно мертв, а вы упрямо отнимаете жизни у других, не давая воспользоваться установкой. Откуда такой узколобый эгоизм? Вы всегда казались мне умным человеком.
- Не волнуйтесь, у меня хватит денег оплатить ваши счета!
Кожа вокруг рта слегка сморщилась и выдала возраст.