- Вы слишком упрямы. Не надо так упорствовать. Иначе вас раздавят. Пеките ваши булочки… Пока вам позволено, - в ее глазах светилось неприкрытое торжество.
- Ах, булочки… - Орас заулыбался, его лицо сделалось откровенно глупым. - Вы их любите? Мой личный рецепт. Хотите, я буду присылать вам свежие каждое утро к завтраку? Только пусть Олежка…
- Он безнадежен, - отрезала Ольга Степановна. - Сам Господь Бог не сможет включить его мозг. А ваши булочки жрите сами!
- Погодите! - окрик Ораса заставил ее остановиться - в этом человеке по-прежнему чувствовалась сила. - Я… я принес вам… Вот!
В руке его мелькнул бархатный футлярчик. Раскрылся. Внутри сверкало кольцо с чудной многогранной каплей, наполненной синими огнями. Ольга Степановна замерла, пригвожденная, завороженная, околдованная…
- Уникальная работа, - с придыханием проговорил Орас. - Эта булочка вам больше нравится? - И опять глупое самодовольное выражение мелькнуло на его лице.
Ольга Степановна энергично захлопнула футлярчик и спрятала в сумочку. Она умела брать взятки как причитающееся ей по праву.
- Я уже предупреждала: спасти вашего сына не может никто. Но вы можете приобрести установку и растить вашего овощ дома. Только поторопитесь с приобретением - больничная установка не может обслуживать вас бесконечно. И учтите - в историю болезни занесено, что мозг мертв. Разумеется, я всегда пунктуальна в таких вопросах. Я указала, что аппарат работает только по вашему настоянию, и вы обязаны за все заплатить.
- Но пока он работает, Олежка жив! Для меня жив! - крикнул Орас с неподдельной страстью.
Но не смотря на всю страстность, ни единой капли энергопатии не вытекло из его души.
- Хорошо, оплатите счет, и эта неделя в вашем распоряжении, - милостиво кивнула головой Ольга Степановна и шагнула к двери.
- Надеюсь, вам понравился подарок, - Орас заискивающе улыбнулся.
Он откровенно переигрывал, но она этого не замечала.
- Не ходите за мной! - ее глаза сверкнули, потом - взмах ресниц и снисходительная улыбка. - Не забывайте - деньги значат далеко не всё.
Едва цоканье ее каблучков замерло в коридоре, Орас бросился к палате Олежки. Семилетов ждал его в коридоре. Он нервничал и мерил маленький закуток широкими шагами.
- Я уже сделал ему укол, - сообщил Семилетов. - И ввел дополнительную дозу лекарств, понижающих внутричерепное давление…
- Когда он очнется?
- При такой травме как минимум необходимо четыре, а то и пять инъекций. О Господи, если кто-нибудь узнает!
- Никто не узнает.
- А эта девушка, что дежурит, на нее можно положиться? - никак не мог успокоиться Семилетов.
- Разумеется. Вы же видели: она здесь круглосуточно, даже спит в палате, там есть вторая кровать. Еду ей присылают из моего кафе. Идемте скорее! Я подсунул маленький презент нашей врачихе. Но мы должны следовать за ней в зоне устойчивого сигнала. Скорее, я же сказал! - они уже заскочили в лифт и ехали вниз.
- Вы всех подчиняете себе, - сказал Сергей, морщась. - Либо подчиняете, либо делаете своими врагами. Я знаком с вами менее суток, а уже чувствую себя вашим рабом.
- Я просто плачу людям, - пожал плечами Орас. - Это добровольное рабство. Скорее! - воскликнул он, выскакивая из лифта и оглядывая стоянку машин. - Ее тачка уже уехала.
- Я должен ехать с вами?
- Разумеется.
- Зачем?
- Может понадобиться ваша помощь.
- О, Господи! Мы проиграем. Нас двое против целого ордината Лиги.
- Мы выиграем. И те, против кого мы играем - вовсе не ординат… Они лишь хотят заполучить ординат себе. Это большая разница…
- Не вижу никакой разницы…
- Да перестаньте вы наконец ныть! Это невыносимо!
- Я не ною, а прогнозирую. Я понимаю - вас многие любят. Но многие и ненавидят. Даже ваша жена.
- Надо же, какой наблюдательный!
Орас уверенно вел свой "Форд" по ночным улицам. Впереди смутно маячили огоньки врачихиной "шестерки". Если она едет домой - Орас проиграл. Если в тайный лагерь, где держат Еву и Кентиса - выиграл. Он верил, что выиграет.
- Да уж, об этом нетрудно догадаться, - бубнил под ухом Семилетов. - Странно только, что она не любит своего сына…
"Значит, заметил", - усмехнулся про себя Орас.
Не станет же он объяснять первому встречному, что Олежка вовсе не родной сын Катерины. Когда они поженились, Катерина наотрез отказалась иметь детей. Уже тогда материально они ни в чем не были стеснены, кафе на Звездной только что перешло в собственность Ораса, и отказ жены привел Андрея в растерянность. Он искал причину, и слышал в ответ всегда одно и то же односложное "нет". На предложение посетить врача Катерина отвечала надменно: "Я здорова" и трясла у него перед носом упаковкой противозачаточных таблеток.
Он надеялся, что время на его стороне, и все уладится само собою - затикают "биологические часы", жена возжелает обзавестись наследником. Он водил Катерину в гости к знакомым, где были маленькие дети и тайком наблюдал за нею: не появится на лице супруги умильное выражение при виде двухмесячного малыша. Но всякий раз замечал лишь брезгливую гримасу. Он не выдержал и вновь завел разговор о ребенке. И опять в ответ прозвучало холодное "нет" и не последовало никаких объяснений. Орас рассвирепел и проорал в лицо Катерине:
- Мне нужен ребенок! Наследник! Кому я всё оставлю? Или ты надеешься - тебе? Так ты не получишь ни гроша, если у тебя не будет детей!
Он ожидал ответной вспышки, но вместо этого услышал поразительные слова, произнесенные совершенно ледяным тоном:
- Заведи любовницу. Любая баба родит тебе говнючка, если тебе он так необходим…
Орас опешил.
- Ты… серьезно? И не будешь ревновать?
- Нет.
В этот раз ее "нет" прозвучало отнюдь не так холодно, как прежде. Орасу даже почудилась в ее голосе скрытая радость. Хотя он и не понял до конца - чему же она радовалась - своей странной выдумке или тому факту, что супруг охотно принял ее предложение.
Он в самом деле последовал ее совету. Так на свет появился Олежка. Узнав о рождении ребенка Катерина пришла в странное возбуждение.
- У тебя родился сын… у тебя - сын, - повторяла она, загадочно улыбаясь.
- Я усыновлю его, - сказал Орас.
- Ну конечно! - она обвила его шею руками и торжествующе рассмеялась. - Наконец-то ты мой, - шепнула она ему на ухо, и кажется впервые в ее голосе послышалась нежность.
Орас был растроган. Он решил, что Катерина из-за какого-то врожденного недостатка не могла иметь детей, но из гордости скрывала свой порок. Теперь же она благодарила за то, что в ее жизни появится малыш. Их малыш! Бог мой, как он ошибался! Олежка появился, но Катерина относилась к ребенку равнодушно. Если не сказать большего…
Орас так и не смог ничего понять.
Тем временем машина, за которой они ехали, свернула на загородное шоссе. Ольга Степановна покидала город. Они выиграли первый раунд. Орас позволил преследуемой машине умчаться далеко вперед - всё равно ей некуда деться: сигнал передатчика сообщал, что "шестерка" врачихи по-прежнему мчится по шоссе, никуда не сворачивая. Так они ехали около часа, пока сигнал не сдвинулся резко вправо. "Шестерка" свернула с шоссе на грунтовку. Орас посмотрел на карту: дорога вела к бывшему зданию фирмы "Околасс", ныне закрепленному за инвалидным приютом. Однажды ему предлагали купить это безобразное строение и он даже ездил его осматривать. Но отказался. Хотя посредник намекал, что деньги могут быстро окупиться.
Что располагается там ныне, Орас не знал.
7
Мне снилась узкокоридорная больничка. Та самая, в глуши, куда меня приволок Сашка, еще надеясь на чудо. Но чудеса всегда случаются не с нами. Во сне, как и наяву, я лежала в коридоре на кушетке, а Сашка плакал, как когда-то, уткнувшись лицом мне в живот, где еще трепыхался в лопнувшем пузыре наш крошеный ребенок, которого скоро не станет.
- Ну что же это такое! - выкрикивал Сашка сквозь всхлипы. - Я уже привык к нему! Я его полюбил! Ну почему, почему его не будет?
За дверью с матовым стеклом слышались шаги и металлическое звяканье инструментов. Ожидалась казнь, отвратить ее было невозможно. Счет был простой - две жизни или одна, и выбирать было не из чего. Я обхватила Сашкину голову руками и, запрокинув лицо в золотом ореоле волос, прошептала:
- Сашка, ведь ты мартинарий, да?
Он беспомощно дернулся.
- Откуда ты знаешь?
- Знаю. Я теперь знаю всё.
- Я решил уйти, - доверительно сообщил Сашка. - Скоро. Очень скоро. Убегу от них навсегда.
- Но самоубийство запрещено! Мартинарий должен терпеть до конца, как бы ни было больно и страшно. Как же ты…
- А плевать! Плевать на запреты! Князья пожирают меня живьем. Я больше так не могу. Будь они прокляты!
Шаги в операционной приблизились, стеклянная дверь распахнулась, и на пороге появился Орас в светлом костюме в полоску, с пистолетом в руках. Он злобно оскалился и вскинул руку, целясь в непутевую и неживую уже (я-то это знала во сне) Сашкину голову. Но зная всё наперед, попыталась спасти. И с криком "нет" выставила руку, защищая. Пуля впилась в ладонь змеиным жалом. Рука на глазах стала распухать и чернеть. Внутренний жар, распаляясь, сделался нестерпимым, боль перекинулась на вторую руку и плечо. Уже никого не было рядом - ни Сашки, ни Андрея, я одна в черной бездне, где красными кометами носились раскаленные угли и жалили мое тело и, довольные, тряслись от смеха. Я кричала и беспомощно махала руками, пытаясь отбиться. Но угли жалили меня вновь и вновь…
- Молчи, дура, если не хочешь, чтобы сюда пришли!
Я открыла глаза. В комнате горел свет, и надо мной склонилось корявое старушечье лицо с растрепанными седыми волосами.
- Вы нянечка? Сестра? Дайте что-нибудь, я больше не могу терпеть… Не могу!
Старуха схватила полотенце и заткнула мне рот.
- Сказала - молчи. Я такая же дойная коровка, как и ты. А будешь орать, я кого-нибудь позову, и уж тогда молись всем святым.
Вглядевшись, я поняла, что старуха не могла быть ни нянечкой, ни сестрой. Грязная рубаха, седые космы рассыпаны по плечам. Орлиный нос изогнулся над запавшим ртом. Типичная Баба-яга - только взгляд не злобный, а растерянный, затравленный. Но затравленные - они гораздо злее злых. Я повернула голову - комната была совсем не та, в которую меня поместили поначалу с Кентисом. Теперь я была в безоконной каморке с голой лампочкой на длинном шнуре. Почему-то подумалось, что в прошлом это была кладовая. Две койки, шкафчик, раковина. Дверь со стеклом, закрашенным белой краской. Очень похожая на дверь в ТОЙ больничке, которую я видела вновь в своем сне.
С трудом я уселась на кровати и принялась рассматривать руки. Левая почти не пострадала, только кое-где покраснела кожа, зато на правой - сплошная рана, пузырь, видимо, сразу лопнул, и теперь непрерывно сочился сукровицей. Кажется, что ладонь продолжают медленно поджаривать на огне. Ожог выглядел очень нехорошо: руку даже не перевязали, и теперь на сгибе она начала медленно пухнуть, загнаиваясь. Но даже эта распухшая красная язва не выжгла проклятый желвак на ладони - клеймо мартинария. Видимо, Кентис прав, и мне в самом деле придется умереть вместе с ним. Зубами я отодрала от простыни полосу и кое-как перевязала руку.
- Зеркало есть? - спросила я у старухи.
- Вон, на стене, любуйся, сколько влезет, - хихикнула старая ведьма.
Поначалу я не узнала себя: из зеркала на меня глядела какая-то комическая маска: ресницы и брови обгорели, на левой щеке - волдырь ожога, да и вся остальная кожа красная, будто мне влепили пощечину, и кожа до сих пор продолжала гореть. На носу - тоже красное пятно… Ужас!.. Ха-ха, мы теперь будем с Кентисом два урода - пара… При чем здесь Кентис? - одернула я себя. Я же люблю Ораса! И он тоже должен меня любить, потому что я страдаю ради него… Да, да я должна думать только о нем!.. А рука болела всё сильнее. Я обхватила ее и принялась нянчить как ребенка. Но это не помогало. Разве можно подавить боль? Разумеется, нет… Но ее можно направлять… Боль - это раскаленная лава, текущая в узкой расселине и уносящая меня… Нет, не так… Я посылаю ее и направляю… Пусть моя энергопатия ускользнет из этих стен, пусть сволочам из Лиги не достанется ни капли. Все должно уйти к Орасу, переплавиться в его успех и его очередную победу. Я смогу это сделать… Непременно смогу. Ведь Сашка сумел не подчиниться. И у меня тоже должно получиться…
- Ужин принесли, - сообщила старуха. - Эй. Да что с тобой? Молишься, никак? Верующая? Господь их накажет… всех накажет! - она торопливо перекрестилась.
8
Старик принимал ванну. Перед сном он всегда подолгу лежал в теплой, напитанной хвойным ароматом воде, чувствуя, как усталость и ломота покидают тело. С тех пор, как Кентис исчез, Старик почти не спал. Лишь под утро удавалось забыться на два-три часа, и то после двойной дозы снотворного. Мозг лихорадочно пытался найти выход. Но ни на один вопрос не находилось ответа - повсюду высились стены. По-прежнему власть оставалась в руках Старика, вокруг толпились ждущие указаний люди. Но он ничего не приказывал. Он ждал. Впервые на много лет Старик не чувствовал поддержки Лиги. И хотя его ординат не был полностью уничтожен, связь с оставшимися мартинариями прервалась вместе с исчезновением Кентиса. Старик чувствовал, что энергопатия больше не поступает к нему. Его лишили привычной пищи, и он мгновенно обессилел. Ему казалось - он стоит над черной пропастью, наполненной сыростью и холодом, и чудом не падает в нее, ибо силы тех, кто ушел, странным образом продолжают поддерживать его. Но тонкая граница, отделяющая его от пропасти, истончается, тает энергия, возрастает притяжение пустоты. И он… Нет, не он один, но весь его город, все люди, поверившие в его успех, проваливаются вместе с ним. Все начинания и надежды обречены. Кто это сделал? Кто измыслил такое? Наверняка кто-то из молодых, из любителей кусков пожирнее, кому не терпится семимильно шагнуть наверх.
- Надо срочно заткнуть дыру, - пробормотал Старик, и дрожь пробежала по его телу.
Он не заметил, что вода остыла. Кряхтя и ругаясь сквозь зубы, Старик выбрался из ванной, наскоро обтерся и завернулся в махровый халат. Внезапная слабость охватила его, и он вцепился в край ванной, чтобы не упасть.
Сегодня утром он наконец связался с Великим Ординатором. Он просил помощи, но ему дозволили произнести не более десятка слов. Его грубо оборвали. Таким тоном давненько с ним никто не разговаривал. Если ситуация не изменится - пригрозил Великий Ординатор, как когда-то грозил секретарь парткома замеченному в недостойном поведении партийцу, оставшиеся мартинарии будут переведены из его ордината в другой. Все погибнет - город и люди. Но такие мелочи не интересуют Высший круг. У них свои, понятные только им интересы. Старик уже не был вполне князем - потеря сына пробила в его душе брешь, он перестал удерживать в себе энергопатию, и она изливалась из него, как вода из треснувшей чашки. Великий Ординатор чуял этот сырой кровяной запах и скалил зубы в ответ на просьбы о помощи. Те, кто убивал, нравились ему больше. Они снабжали его пищей, они выполнили то, о чем просили посланные в город Карна и Желя. При воспоминании об этих двух девицах Старик содрогнулся. Они требовали у него жизни чьих-то детей. Он отказался. Тогда они отняли у него собственного сына. Энергопатия должна литься непрерывно…
Сегодня утром исчезли еще трое мартинариев. В том числе Семилетов - этот человек когда-то приходил к мэру на прием и рассказывал о своем необыкновенном открытии в области фармакологии. Старик помнил эту встречу - он верил каждому слову худощавого человечка с орлиным носом и острым подбородком. Но при этом мэр отчетливо ощущал знакомый сладковатый запах энергопатии, исходящий от Семилетова. Старику очень хотелось сказать в ответ "да", он уже снял трубку, чтобы звонить начальнику отдела мэрии по науке и культуре, когда услышал свой собственный голос:
- К сожалению, мы не можем финансировать подобные проекты из городского бюджета. Вам самому придется искать спонсоров.
Поток энергопатии должен изливаться непрерывно.
В гостиной уже давно звонил телефон, но подойти не было сил. Звонки не умолкали. Это был его личный номер, известный очень и очень немногим. А вдруг это Кентис? Старик вздрогнул и, превозмогая слабость, дотащился до аппарата.
- Сообщаю вам адрес тайного лагеря мартинариев, - скороговоркой проговорил показавшийся знакомым мужской голос. - Там содержат вашего сына. Это здание бывшей фирмы "Околасс", ныне числится за инвалидным приютом. Вы поняли?
Старик с трудом выдавил "да", после чего трубку повесили. Ну вот, наконец он сможет отдавать приказы. Он еще может всё спасти и поправить. Но Старик стоял не двигаясь. Твердь под ногами истончалась, всё отчетливее проглядывала пропасть. Казалось - стоит шевельнуться - и он полетит в черноту!
Старик провел ладонью по лицу. Наваждение отступило. По-прежнему босой, он с трудом доплелся до прихожей. Здесь, как обычно, дежурил охранник. Сегодня это был Тосс.
- Вызови Нартова ко мне. Скорее. Немедленно. Хоть из-под земли… - оборвав себя на полуслове, Старик захлопнул дверь и прижался лбом к ее белой прохладной поверхности. Он слышал, как Тосс набирает номер, как разговаривает.
"Да, да, сейчас… вид как у повешенного… нет, не сказал…" - долетали слова.
"Нартов исполняет, Нартов всегда исполняет… - всплыла откуда-то мысль и пропала. - Однако, какая противная у него фамилия. Скребущее "Р" в середине как рыболовный крючок…"
Нартов - крючок… А он, Старик - рыба. Прежде был рыбаком, а теперь - глупая рыбина на крючке… Бред…
Старик стоял, вцепившись в ручку двери, не в силах отойти. Когда через двадцать минут Нартов явился, он столкнулся нос к носу с мэром. Никогда раньше Нартов не видел шефа таким жалким. Старик что-то бормотал про тайный лагерь, в котором неизвестные прячут мартинариев, про охрану, про соблюдение тайны, про невозможность привлечь к этому делу милицию. После каждой фразы он шептал: "Мой мальчик, там мой мальчик…" Нартов едва сдержался, чтобы не усмехнуться: что может быть нелепее этой гипертрофированной любви властелина к своему придурковатому сыночку? Старик едва стоял на ногах, его шатало, руки и голова тряслись. Он смотрел куда-то мимо Нартова, а лиловые губы то и дело морщила бессмысленная улыбка. Сейчас он выглядел девяностолетней развалиной, хотя на самом деле ему еще не исполнилось и шестидесяти. Казалось, его немощь растет с каждой минутой. Глядя на него, Павел с удесятеренною силою ощущал свою молодость, свою железобетонную непоколебимость. Ординат не поддерживал его прежде, и теперь он не чувствовал его гибели. Лишний раз он убедился в пользе бесчувственности. Теперь это удесятерило его силы. Наступал его час. Его миг.
- Я всё сделаю как надо, господин мэр. Не волнуйтесь, - боясь выдать себя, Нартов опустил голову.
Глаза его невольно остановились на огромных, растоптанных старческих ступнях с безобразно вздувшимися венами. Глядя на них, Павел вспомнил, что в Древнем Египте умершим отрезали подошвы. И эта мысль теперь неотвязно вертелась в мозгу. Нартов чуть не ляпнул об этом вслух. Старик казался ему уже трупом.
- Разрешите взять Тосса? - в самом деле: зачем трупу охранник.