Такие люди и будут главным образом оптировать против общерусской культуры и за вполне самостоятельную украинскую культуру. Они сделаются главными адептами и руководителями этой новой культуры и наложат на нее свою печать - печать мелкого провинциального тщеславия, торжествующей посредственности, трафаретности, мракобесия и, сверх того, дух постоянной подозрительности, вечного страха перед конкуренцией…"
Он посмотрел на меня и значительно поднял палец.
- "Новое государство - это множество новых возможностей: депутатских кресел, дипломатических постов, министерских портфелей.
Скромный гимназический учитель в новой столице может рассчитывать на звание академика, ротный командир - на место начальника Генерального штаба…
Искусственная выделка нации, при неизбежном на первых порах безлюдье, всегда на руку слабым, неудачникам, в масштабе прежнего большого государства не преуспевшим…"
Я хотел тут кое-что возразить, но отец строго посмотрел на меня, и я прикусил язык.
- Ты слушай, слушай… "Эти же люди, конечно, постараются всячески стеснить или вовсе упразднить саму возможность свободного выбора между общерусской и самостоятельно украинской культурой. Они постараются запретить украинцам знание русского литературного языка, чтение русских книг, знакомство с русской культурой".
Какое-то время мы обдумывали услышанное, а потом он спросил:
- Ну как?
- Ибн Джубайр отдыхает, - честно сказал я. - Даже покруче будет. А это кто?
- Николай Сергеевич Трубецкой… Вот такие мрачные прогнозы оставил он нам, и я молю Бога, чтобы эти предсказания остались только на бумаге. Знаешь, я сам, когда они отделились, думал: а вдруг они какую-то новую идеологию родят, которая и нам, русским, что-то новое откроет?
- Может, еще и откроют, - заметил я. - Ведь истинному христианину, как мне представляется, куда ближе предсказания одного из двенадцати апостолов - святого Андрея Первозванного. Побывав на Киевских холмах, он пророчествовал: "Поверьте мне, на них воссияет благодать Божья!" Отец кинул на меня быстрый взгляд, бросил папку на стол и, нервно побарабанив по ней пальцами, продолжил:
- Очень хочется верить апостолу Андрею, но пока наши с тобой братья едва ли не самым важным событием в своей истории сделали голодомор. И это страна с таким богатым прошлым! Знаешь, это не от провинциальной ментальности, как некоторые пытаются представить. Ведь провинциализм - это не форма жизни, это форма мышления.
Вспомни, сколько мыслителей и державников дал этот край государству Российскому. А оттого, что кому-то уж очень надо вбить клин между двумя братскими народами. Советская власть преподнесла им подарок, от которого и избавиться нельзя, и жить сложно. Слишком большая страна, слишком много противоречий. Помнишь, Петр Первый с поляками за что воевал? За Киев с местечками. Вот тогда была и вся Украина! По большому счету, некоторым украинцам и сейчас больше и не надо. Прекрасно бы они жили на этом пространстве. Хрущи над вышнямы гудуть… А под киевскими каштанами долго теперь не будет мира. Ибо есть еще и другие люди - они мотор общества. И здесь беда в них самих, там теперь никто не хочет быть вторым. Все великие. А значит, согласно закону всех революций, должны уничтожать друг друга… И мир у них пока черно-белый. В этом все горе. Они еще не научились жить по-европейски.
- К сожалению, это и наша беда, - добавил я.
И тут позвонил Прядко. И сообщил, что Литвинова, как выяснилось, ничем не били. Он сам ударился об острый угол мраморной крышки кухонного стола, там нашли волосы и кусочки кожи… Никаких сомнений у прокуратуры в этом нет.
- А он один был?
- Скорее всего, - ответил Прядко. - Он приехал туда уже поздно вечером. Зима, темно - никаких свидетелей.
- А отпечатки пальцев?
- Милый, там дни рождения и юбилеи отмечали. Там пальчиков - на любой вкус и больше. Может, и твои есть.
- Не понял?
- Шутка это, Ледников. Так что отпечатков вагон и маленькая тележка, только что с ними делать? Куда засунуть?
- Ну и что ты предлагаешь?
- Предлагаю разделение труда. Мы еще немного покрутимся, в том числе и по установлению возможных свидетелей. А ты будешь, как белый человек, думать, размышлять… Тем более что-то у тебя там в загашнике есть, а, Валек? Кое-какие соображения? Чует мое сердце, - засмеялся Прядко.
- Да ты, куркуль, тоже темнишь. А давай махнем не глядя, как на фронте говорят?
- Да ты же обманешь, что я, тебя не знаю, - буркнул Прядко. - Подсунешь какую-нибудь дрянь, дохлятину?
- А у тебя-то что за золото с бриллиантами?
- А у меня данные наблюдений, анализов, ответы на запросы, - похвастался Прядко, как турецкий барышник, впаривающий бедному туристу дерьмовую куртку из искусственной кожи.
- Товар хоть куда, - засмеялся я. - Только если бы там что-то реальное было, ты бы мне не названивал…
- Ушлый ты!
- Кстати, а что твое начальство? Давит?
- По-моему, ждет указаний. Но сдается мне, несчастный случай им будет в самый раз. В общем, надумаешь что - сообщи.
Я отключил мобильник, вздохнул и потянулся. Отец меня не торопил.
- Опять ты прав, - сказал я. - Падая, ударился об острый угол мраморного стола виском.
Отец пожал плечами:
- Поживешь с мое… Меня другое интересует. Мы можем все-таки понять, кому господин Литвинов в своей чудной конторе мешал? Кто были его враги?
- По логике - воевал он с противниками своего босса Бучмы…
- А на кой им его трогать? Чтобы на них все пальцем показывали? Слишком глупо. Вот если…
- Что?
- Если он, как говаривал товарищ Сталин, был двурушником.
- В смысле?
- Вдруг увидел, что позиции босса зашатались, и решил завести шашни с оппозицией. То есть стал играть против своих, сдавать какие-то секреты, продавать тайны. И это вдруг выяснилось.
- Каким образом? - послушно спросил я.
Отцу явно нравилось наставлять меня на путь истинный, у него заметно улучшилось настроение, и я, как мог, помогал ему, задавая бессмысленные вопросы.
- Ну, такие вещи легко вычисляются, когда появляются сомнения. Если у них серьезная служба безопасности… Отслеживается круг допущенных к особо секретным сведениям или документам и… И если вычислили, могли и толкнуть. И хорошо толкнуть. И вообще, почерк не почерк, а что-то общее в этих двух историях - с твоим другом и Литвиновым - есть. Вроде бы несчастный случай, а сомнения гложут. А если так, если сомнения наши не беспочвенны. Ты эту даму своего друга давно видел?
- Вчера. А что?
- А то, что если мы с тобой не преувеличиваем и не придумываем ничего, если общее в двух смертях есть, то… В принципе пришла ее очередь, - спокойно сказал отец. - Так что позвони-ка ей и скажи, чтобы на всякий случай была поосторожнее. Только слишком не пугай.
- Да она и так напугана, без меня. Она девушка сообразительная.
Я взялся за телефон. Мобильник Кошкаревой не отвечал - отключен. Я позвонил по домашнему. Тоже молчание. На работе, как мне сказали, она тоже не появилась. Кстати, и вчера ее тоже не было…
Я положил трубку, доложил обстановку, и мы с отцом погрузились в задумчивое молчание.
Глава 25
Абсолюция
От: Arina
Дата: 8 января 2005 г. 16:07
Кому: lednikov@mail.ru
Тема: Объяснительная записка
Здравствуйте, Валентин Константинович! Думаю, вы со своим аналитическим умом следователя уже догадались, кто вам пишет.
Да-да, это я, Арина Кошкарева, та самая, на которую вы смотрели, как на авантюристку и искательницу приключений крымского разлива.
В чем-то вы, вероятно, и правы, но не на сто процентов. Во мне есть и что-то иное.
У меня, кстати, о вас остались самые добрые воспоминания, и мне очень жаль, что наше знакомство оказалось столь нелепо связанным с этим ужасом…
Не знаю, что именно вы подумали о моем исчезновении из Москвы, но почему-то мне очень хочется, чтобы вы знали правду. Хотя я и отдаю себе отчет, что лучше бы мне сидеть тихо и не возникать. Но мне кажется, вам можно доверять и вы меня не сдадите.
Итак, я не в Москве. Я бежала из столицы нашей бывшей родины, потому что оказалась в положении, когда ничего нельзя ни объяснить, ни доказать. К тому же мне совершенно очевидно угрожала опасность. Причем с нескольких сторон. Что мне оставалось делать? Броситься к вам за помощью? Но чего ради вы стали бы меня защищать? У вас есть свои заботы, да и Анна Юрьевна вряд ли бы это одобрила…
Что привело меня несколько лет назад в Москву? Ясное понимание, куда движется незалэжная держава Украина, и столь же ясное понимание, что перспективы у меня в ней смутные и нерадостные. К тому времени я уже была сыта по горло нравами и правилами жизни на курорте. Ехать в Киев? Я журналист, пишущий и думающий по-русски, что мне там делать? Да, там есть русскоязычные издания, но в них нужно из кожи лезть, чтобы непрерывно доказывать свою украинскость и преданность Украине. Возможно, люди, там работающие, ничего такого и не ощущают, но я-то ощущаю. И я не виновата в том, что у меня российское, а не украинское восприятие мира. Я не впадаю в тихий экстаз при слове "европейский выбор", у меня какое-то задиристое, а не холопское отношение к американцам… Все-таки мой отец был военным летчиком, а мама преподавала в школе русский язык и литературу. И я с детства знала слова Суворова: "Мы - русские, какое счастье!" Про Пушкина и Достоевского уже не говорю.
В общем, я продала все, что осталось от папы с мамой, и отправилась покорять Москву с уверенностью, что никогда уже на Украину не вернусь.
В Москве все сложилось вполне нормально. Сняла квартиру, устроилась сначала в газету, потом на телевидение. Бегала по тусовкам и мероприятиям - заводила знакомства среди влиятельных людей. Я видела, что при известном терпении и ловкости здесь можно добиться многого. Москва - город жестокий, но и возможностей здесь достаточно, если знаешь правила игры и соблюдаешь их.
И вот в один прекрасный день мне поручили сделать материал про компанию "Крокет", и я предстала пред светлые очи господина Литвинова…
Кстати, я при нашей последней встрече вам солгала. Помните, вы сказали, что этот господин вряд ли мог пройти мимо меня? А я в ответ сказала, что ничего не было? Так вот - было. И было между нами очень многое…
Он "положил на меня глаз" - вот, кстати, выраженьице, от которого меня просто тошнит. И предложил встретиться. Я, надо сказать, прекрасно знала, что такие встречи и предложения на моем пути покорения Москвы неизбежны, и потому спокойно согласилась. К тому же он был вполне ничего себе - респектабельный, элегантный, сдержанно-остроумный. Правда, слишком уж на манекен похож. Мы встретились в ресторане, поговорили. Я, разумеется, сразу поняла, что к чему, и доложила о своей "нелегкой" жизни. Да еще и поканючила на всякий случай. Но в меру. Все сработало.
Через пару дней он пригласил меня в свой кабинет и предложил все сразу - работу в их отделе по связям с общественностью, бесплатное проживание в служебной квартире на Люсиновской, московскую прописку. А в обмен для начала ободряющее похлопывание пониже талии. И взгляд, обещающий многое.
Все было ясно. В ответ на эти щедрые авансы я должна была стать его любовницей. Никаких принципиальных возражений у меня не было. К тому времени я была девушкой и опытной, и свободной. И уже знала расценки на этом рынке.
Вот так начался наш роман. Мне он даже поначалу нравился. Это потом я вдруг почувствовала его гнетущую тяжесть. Дело в том, что Литвинов был по натуре тираном. Властвовать, торжествовать над другими, заставлять их чувствовать себя вечно и непрестанно обязанным ему, великому и неповторимому, было его страстью. Даже в постели он требовал, чтобы я каждый раз восторгалась его достоинствами. Достоинства были, не скрою, но не такие, чтобы я каждый раз исполняла ритуал искреннего благодарения и восторга.
А тяжесть становилась все невыносимее…
Однако я понимала, что если он догадается об этом, то расплатиться придется по самому большому счету. Да и красивая жизнь с хорошими деньгами затягивала.
А потом появился Женя. Человек, совершенно противоположный Литвинову. Во всем. Вот уж для кого свобода другого человека была вещью совершенно не подлежащей ни сомнению, ни обсуждению. Он никогда ничего от меня не требовал, ни на чем не настаивал. С ним я отдыхала от Литвинова, как отдыхают в отпуске на море от осточертевшей работы.
У нас с Женей появились совместные планы. У него была куча проектов, но он не выносил организаторской работы. Я готова была взять ее на себя. О Литвинове мы с ним никогда не говорили. Иногда мне, правда, казалось, что он знает о нем, а потом это ощущение проходило.
В общем, я решилась. Литвинов был за границей, а я сняла квартиру и съехала с Люсиновской. Когда он вернулся, я пошла к нему, чтобы сказать, что все закончено и я ухожу с работы.
Он выслушал меня внимательно, но спокойно. А потом вдруг сказал:
- Ты думаешь, тебе будет с ним на Таганке лучше, чем нам с тобой на Люсиновской?
То есть он все знал и за нами с Женей следили по его приказу.
Он был в каком-то бешенстве. Я уже слишком хорошо знала его и хорошо представляла себе, о чем он думает. Что-то вроде того, что вот эта крымская тварь предпочла ему, замечательному и великолепному, щедрому и неотразимому, какого-то безвестного журналиста!.. Как булгаковского прокуратора, его душил самый страшный гнев - гнев бессилия. И вот эта детская обида - что не он бросил, но его посмели бросить!
- Трахнуть тебя, сучку, прямо здесь, чтобы запомнила, - вдруг прошипел он.
Тут я просто рассмеялась - нашел чем пугать.
И грубо ответила:
- Если тебе это поможет, могу отпустить по старой памяти.
Он позеленел. А я просто ушла.
Честно говоря, я очень боялась, что он будет мстить, но прошел месяц, другой, и ничего не случилось. Мы с Женей занимались проектом собственного сайта, искали деньги. Он, кстати, иногда говорил, что если дело раскрутится, то надо будет обязательно привлечь Ледникова. Про Литвинова я и не вспоминала.
Так прошло полгода. И тут на меня вышли знакомые люди из "Крокета" с предложением опубликовать материал о скандале в компании, показали документы. Почему-то меня не насторожило, что они хотели публикации именно в "Эхе". Деньги были не такие уж и большие, но на них было вполне возможно прокатиться вдвоем на недельку в Европу. Да и немного насолить Литвинову, ближайшему человеку Бучмы, захотелось по ходу дела…
Женя поначалу отказывался, потом, убедившись, что документы подлинные, согласился. Но при условии, что он сам на основе этих документов напишет текст, такой, какой считает нужным, а документы останутся у него. Заказчики, мои бывшие коллеги, не возражали…
Как я и ожидала, публикация не вызвала никакого шума, и мы спокойно отправились в тур по Скандинавии. Когда вернулись, Женя уехал в Киев, писать про оранжевую революцию.
Он вернулся раньше, чем должен был, страшно встревоженный и подавленный. Рассказал мне о вашей встрече. Я пыталась, как могла, его успокоить, но он говорил, что Ледников просто так в Киев не примчался бы. Больше всего он переживал за меня, говорил, что ищут именно меня, источник сведений, а сам-то он никому не нужен…
Я пыталась выяснить, что случилось, связалась с людьми, которые предоставили мне документы. Мне сказали, что ситуация странная и необъяснимая. Бучма в истерике, топает ногами и рычит на службу безопасности, хотя никаких оснований для этого вроде бы нет, потому что наверху нашу публикацию проигнорировали…
Я пыталась сообразить, что происходит. Наконец кое-что выяснила - истерика Бучмы вроде бы как-то связана с событиями в Киеве. Еще до выборов разрабатывалась многоходовая акция, в результате которой технологии и секреты "Крокета" оказывались на Украине. А так как проигрыш России во время президентских выборов оказался оглушительным, а Украина оказывалась целиком под американским влиянием, раскрытие этих тайных замыслов могло дорого обойтись и Бучме, и его покровителям…
Впрочем, думаю, вам это все известно гораздо лучше, чем мне, Анна Юрьевна ведь тоже имела отношение к этому проекту. Она мне, кстати, очень нравится, возможно, она тот идеал, к которому я всегда стремилась и стремлюсь…
Поэтому, когда Женя пропал, у меня были все основания считать, что он не загулял и не прячется где-то сам. Я бросилась к вам. Для этого, согласитесь, у меня тоже были все основания. Во-первых, ваша контора занималась этим делом. А во-вторых, Анна Юрьевна, по моим расчетам, знала очень многое. Я даже не могла себе представить, что вас, Валентин Константинович, ни о чем не поставили в известность…
Конечно, я перепугалась, не знала, куда деваться и что делать. И тут позвонил Литвинов. Очень участливым и сочувствующим голосом сказал, что знает, что произошло, просит принять искренние соболезнования, и предложил встретиться вечером на Люсиновской - ему есть что сказать мне…
Это было как раз во время той презентации в "Мариотте", где мы с вами встретились. Помните, потом еще подошла Анна Юрьевна?
В общем, прямо оттуда я поехала на Люсиновскую. Он уже был там.
Едва увидев его, я поняла, что совершила глупость. Поняла по его торжествующему и презрительному взгляду, по высокомерной ухмылке, с которой он смотрел на меня. А когда он демонстративно запер дверь и положил ключ в карман, мне стало страшно…
Затем он стал растолковывать мне, что к чему.
Опущу многословные объяснения того, какая я неблагодарная тварь, которая даже не подозревает, сколь глубокую рану я нанесла его чувствительной душе, которую он так опрометчиво распахнул передо мной…
А потом он спросил, знаю ли я, что произошло на самом деле? И рассказал. Это именно он сам внушил оппозиционерам в "Крокете", что есть возможность свалить его босса Бучму сейчас! Представляю ли я, почему с компроматом обратились именно ко мне? Да потому что это он направил заказчиков ко мне. Зачем? Да потому что знал, что я с этими документами буду делать и к кому побегу. К хахалю своему…
А потом, когда материал был опубликован, он стал каждый день накручивать Бучму, пугать его новыми разоблачениями, убеждать, что надо обязательно выяснить, кто передал материалы… Как выяснить? Очень просто! Надо, чтобы ребята из службы безопасности поговорили с журналистом, пусть раскроет свои источники.
- Я Бучме каждый день твердил, что в газете готовятся новые публикации, - хохотал Литвинов. - А он верил, трясся от страха и впадал в лютую ненависть к этому журналюге!
И в какой-то момент Бучма не выдержал и отдал приказ решить вопрос. И ребята из службы безопасности пригласили Женю "потолковать"…
- И ты знаешь, что было потом? - торжествующе прошипел Литвинов. - Ты думаешь, они его били, пытали? Нет, они даже не успели толком его ни о чем спросить… Он просто обделался от страха и откинул копыта!.. Вот такой герой! Просто обделался от страха! Потом труп вывезли на машине поближе к его дому, чтобы подумали, что это произошло по пути домой, и оставили… Вот так вот все и было. И ничего геройского. А ты наверняка думала, что он прошел через пытки, но не назвал твое имя? Да и на кой нам твое имя, если я сам направил людей к тебе?