Потом врач объяснил ему, что потрясение при обыске наложилось на последствия предыдущей травмы, сказалась врожденная слабость сосудов, в результате тяжелый инсульт, кома… Сколько она в таком состоянии пробудет, никто сказать не может. Неделю, месяц, год, два… Возможно все.
- Но что-то же надо делать?
- Нужен постоянный присмотр, чтобы не пропустить момент улучшения… Или ухудшения, - спокойно сказал усталый врач. - Есть одна проверенная частная клиника за городом. Там очень хорошо ухаживают за такими больными. Если хотите, могу дать координаты. Если вам, конечно, это по средствам. Потому как учреждение дорогое.
Через неделю Катю перевезли в клинику. Закончив с формальностями, Негодин зашел к лечащему врачу. Светловолосый лысеющий мужчина с незапоминающимся лицом принялся рассказывать Негодину о состоянии Кати, пересказывая все то, что он уже знал и без него. У Негодина, в последнее время погруженного в свои мысли и потому потерявшего обычную цепкую наблюдательность, через какое-то время появилось ощущение, что он этого Игоря Ефимовича уже где-то видел. Он попытался сосредоточиться и внимательно посмотрел на врача. Игорь Ефимович вдруг заметно растерялся, а потом замолчал. Цапцын! Игорь Цапцын, понял Негодин. Тот самый, которого он изо всех сил запугивал в школе, чтобы избавиться от бандита Якуба…
- Негодин, а я тебя сразу узнал, - сказал Цапцын.
Его непрестанно мучила мысль, что он упустил время, которое по чьей-то команде убыстрило свой бег. После выступления Ампилогова, обысков, выемки документов, арестов счетов в холдинге наступили новые времена. Но на сей раз Негодин их прихода не предугадал, не прочувствовал, не вычислил. Он не разобрал, куда катится, разрастаясь на глазах, снежный ком событий, оставляя за собой черную сырую землю. А ведь его даже предупреждали! В последнем разговоре с начальником были сказаны все слова и даже названы сроки, когда слепленный чьими-то руками снежок покатится с горки, увлекая с собой все, что окажется на его пути. И если бы он не был глух и самоуверен тогда, все можно было бы предусмотреть и не допустить того, что изувечило Катю, переломало их только начавшуюся жизнь…
Он сам во всем виноват!
"Мангумы" оказались ребятами куда более смышлеными и понятливыми, чем высокомерно считал Негодин. И тут он тоже ошибся, ошибся непростительно.
Ребята не стали тратить, как он рассчитывал, бешеные деньги на юридическую и информационную войну с государством. Они просто смылись в Лондон, где давно уже в роскошных квартирах жили их семьи, а потом быстренько продали свои доли акций в холдинге. Причем продали не просто так, а тем структурам, которые были ближе к власти. То есть оказались выше и обид, и принципов. За что и получили не жалкие отступные, а самую настоящую рыночную стоимость. Получили на всю оставшуюся жизнь.
Сам же холдинг, из которого после бегства "мангумов" хладнокровно вывели самые вкусные активы и на который, правда, тут же навесили дикие штрафы за неуплату налогов, захирел, но выжил. В руководство пришли другие люди, и они вполне адекватно восприняли новые, уже цивилизованные правила игры. О политике и думать перестали.
Руководителем Службы безопасности стал мордатый комсомолец лет пятидесяти Костя Жбанов. У него был весьма скромный опыт работы в органах, куда он попал накануне их окончательного развала, но в душе он был верным воспитанником комсомола, в структурах которого провел свои лучшие годы. Он принадлежал к той когорте высших комсомольских начальников, которая собиралась каждый год в день рождения комсомола в тесном кругу. Изрядно, по-комсомольски, выпив, они со слезами на глазах орали потом свою любимую песню "Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым!" и объясняли друг другу, как много хорошего было в комсомоле и как они счастливы, что провели там свою молодость.
Смотреть в эти минуты на их распаренные коньяком и кровяным давлением давно уже не молодые лица было и смешно, и грустно. Негодин знал, что эти люди, так забавно и страстно поющие, такие безобидные и симпатичные на вид, на самом деле составляют что-то вроде тайного ордена, члены которого всячески поддерживают друг друга. И ему это даже импонировало. Но то, что поведал вскоре мордатый Костя Жбанов всем сотрудникам Службы безопасности, привело его в ярость.
Во-первых, Жбанов объявил, что функции Службы безопасности урезаются, упрощаются. Больше никаких войн с государством, никаких тайных операций, никаких силовых и прочих воздействий на конкурентов. Все эти вопросы теперь решаются полюбовно во властных кабинетах. В связи с этим резко снижаются расходы на содержание Службы, а соответственно и оклады сотрудников.
Во-вторых, холдинг в его нынешнем состоянии не сможет и не будет защищать тех, к кому будут предъявлены какие-либо претензии со стороны правоохранительных органов, связанные с предыдущей деятельностью "Мангума", когда считалось, что закона нет и потому все можно…
Злость и ненависть душили Негодина, когда он вернулся вечером домой от Кати. Пусть его новые хозяева живут в мире с государством, он вовсе не против. Но почему жертвой новой политики должен стать он? А значит - и Катя! Как же могло случиться, что они с ней оказались главными жертвами в этой сваре, которую начал своим выступлением Ампилогов? Как он мог это допустить? Почему был слеп? Какой-то замшелый комсомолец извещает, что его сдадут при первой же опасности и по первому же требованию!.. Ясно же, что от него хотят избавиться, что он теперь там никому не нужен. Скоты, неблагодарные скоты! Поступить с ним так!
Ярость туманила сознание, путались мысли, в глазах плыло белое, почти неразличимое на снежном полотне подушки лицо Кати…
Но на какие-то моменты способность смотреть на ситуацию хладнокровно возвращалась к нему, и тогда оставалось признать, что он сам виноват во всем. Он был слишком самоуверен. Он обнаглел и забыл об осторожности, обуянный и ослепленный гордыней. Поразительно, но он, Негодин, просчитался во всем, по всем пунктам! Он был убежден, что "мангумы" начнут долго и нудно бодаться с властью при поддержке зарубежных покровителей, а они тут же соскочили, сделали ноги, и все его расчеты хорошо заработать на полях сражений оказались пшиком. Он не думал, что государство будет действовать так решительно, плюнув на обычные опасения по поводу того, что скажут там, за бугром, а оно действовало именно так…
И еще - главная, непростительная, чудовищная ошибка! Будто ослепнув, он не заметил перемен, которые принесло время. Он проморгал их. Не допер, что в новые времена одиночки вроде него никому не нужны и не дороги. Нужны люди, принадлежащие к стае. Живущие по ее законам. И тогда стая может выручить. Нужны свои. Но чего ради ей спасать чужака? Чего он окрысился на Жбанова? Если подумать трезво, на кой он, Негодин, вместе со всеми своими способностями ему сдался? Чего ради Жбанов должен за него держаться? Если ему будет выгоднее или просто удобнее и спокойнее сдать его? И будет это не подло, а очень даже умно. Ведь тем самым они окончательно открестятся от прежнего "Мангума", очистятся от его грехов и станут еще белее и пушистее…
Но потом на него снова накатывали злоба, гнев, обида. И простая мысль - если они со мной так, то и защищать себя он будет любой ценой. Тут уж не до чистоплюйства. Потому что есть Катя, и он не может оставить ее одну. Что с ней произойдет, если с ним что-то случится? Это он представлял себе прекрасно. Ее выкинут из клиники, отвезут в какую-нибудь затрапезную больницу с пьяными санитарками, вымогающими у больных деньги, с врачами, забитыми и опустошенными нищетой… Не было сил представить, что там с ней могут сделать!
И еще этот Цапцын! Он, видите ли, был в Катю влюблен в юности. Но тогда ему ничего не обломилось, и вот теперь она оказалась в его распоряжении. Пусть беспомощная, да практически и неживая, но принадлежащая теперь ему одному безраздельно. Разговаривает он с ней подолгу. Извращенец проклятый! Как был в детстве ненормальным, так им и остался! С отвращением он представлял себе, как Цапцын садится рядом с Катей, берет ее за руку, что-то шепчет, склоняясь над ней. Больной извращенец. Но забрать Катю оттуда он пока не может!
От злобы и бессилия у Негодина спазматически перехватывало горло. Он словно со стороны увидел, как у него, словно при сильной боли, расширились зрачки, услышал, как скрипнули зубы.
А потом будто кто-то выдернул заслонку, перекрывшую артерии, кровь хлынула потоком вниз, и голова его стала легкой и ясной. И он сразу понял, что ему надо делать, как спасти и себя, и Катю.
Глава 19
Вергельд
Глаза у нее были совершенно растерянные, ничего не понимающие. А руки почему-то подняты и сложены на затылке.
Гланька стояла в коридоре в этой нелепой, вызывающей жалость позе и словно не могла больше сделать ни шагу.
А потом из-за ее спины показался человек в шелестящей куртке с меховым капюшоном, надвинутым на глаза. В руках у него был пистолет. Тут же с другой стороны показался второй - в длинном светло-коричневом пальто. В одной руке он тоже держал пистолет, а во второй у него были пакеты с продуктами, которые Ледников и Гланька купили по дороге.
- Валентин Константинович, вы, я надеюсь, без оружия? - негромко осведомился человек в капюшоне.
Негодин! Конечно, это был он. Ледников отрицательно покачал головой.
- Я так и знал, - холодно констатировал Негодин. - Меня узнали?
Ледников утвердительно кивнул. Он видел отчаянные глаза Гланьки и просто корчился от стыда. Герой! Герой, который все проиграл одним разом. Герой, который не смог отстоять свою женщину, целиком доверившуюся ему.
- Значит, так, Валентин Константинович, медленно, не торопясь, проходим в комнату и садимся на диван. Там диван-то еще остался? Остался-остался, я знаю. Ведь мы тут еще вчера все осмотрели, на всякий случай… Я сразу догадался, куда вы повезете госпожу Востросаблину.
- Вы что же, ждали нас здесь? - поинтересовался Ледников.
Снаряд в одну воронку дважды не попадает! Нашел мудрость! На самом деле было просто лень подумать, где действительно может быть безопасно…
- Мы ждали здесь, неподалеку, - с усмешкой сообщил Негодин. - А другие вели вас от самого дома, пока вы плутали по городу. Но вы были слишком заняты вашей спутницей, чтобы заметить слежку… А теперь просто проходим и садимся, никуда не бежим, никуда не скачем. А то мне придется стрелять в Аглаю Андреевну! Чего ее поклонники нам не простят. Особенно тот, что слал ей отчаянные сообщения, полные любви и ненависти.
- Значит, это все-таки вы?
- Мы, конечно. Я так и знал, что вы сразу догадаетесь. Ну, вперед!
Ледников повернулся и медленно прошел в комнату. Дошел до дивана, обернулся. Гланька, Негодин и его спутник вошли следом.
- Садитесь, - приказал Негодин. - Вы, Аглая Андреевна, идите и садитесь рядом с господином следователем.
И подтолкнул ее дулом пистолета.
Пока Гланька медленно, как во сне, шла к дивану, Ледников успел разглядеть подручного Негодина. Это был крепкий мужчина с заурядным лицом квалифицированного рабочего или даже мастера участка, какими их изображали в старых советских фильмах, и цепким, холодным взглядом. Дорогое кашемировое пальто, шелковый галстук, разумеется, светлый… Прямо Харви Кейтель в роли чистильщика из "Криминального чтива". Такой же деловитый, сосредоточенный и безумно опасный.
- Якуб, свяжи-ка наших голубков на всякий случай. Чтобы не дергались. А то мне разговаривать с пистолетом в руках как-то непривычно…
Якуб достал из кармана своего шикарного пальто катушку скотча и быстро обмотал Ледникову сначала руки, а потом и ноги. Ледников в это время совершенно автоматически напрягал и по возможности раздвигал руки и ноги. Когда-то, еще в детстве, он читал книгу о фокусах знаменитого Гудини. Как оказалось, тот выбирался из пут именно таким образом - когда связывали, напрягал мышцы, а когда он их потом расслаблял, узлы заметно ослабевали. Но во времена Гудини ничего не знали о липком скотче.
- Да не надо много, - нетерпеливо поторопил Негодин добросовестного Якуба. - Просто чтобы сидел тихо. Так… А даму нашу отведи в другую комнату, а то она отвлекает Валентина Константиновича. Он ни о чем, кроме нее, думать не может.
Якуб показал Гланьке дулом пистолета, чтобы она встала. Лицо ее помертвело от отчаяния. Ледников видел в старом зеркале, висевшем на стене, как в маленькой комнате Якуб усадил Гланьку на стул, завел руки ей за спину и обмотал их скотчем. Затем плотно обмотал лентой ноги.
- И рот заклей, мне от нее ничего не нужно, - приказал Негодин. - А то будет нас отвлекать от беседы.
Якуб заклеил окаменевшей от ужаса Гланьке рот и вернулся в большую комнату, аккуратно прикрыв за собой дверь.
- Итак, господин Ледников, несколько вопросов, - с усталыми интонациями следователя, приступающего к официальному допросу, произнес Негодин. - Простых и конкретных. Отвечайте так же просто и конкретно. Будете лгать, выкручиваться - я сразу увижу. Тогда придется применять меры физического воздействия. И для начала не к вам, а к Аглае Андреевне. Ей будет очень больно. Неужели вы это допустите?
Тут взгляд его остановился на Якубе, который с непроницаемым лицом стоял рядом с Ледниковым.
- Якуб, ты подожди там, на кухне. Я тебя позову, когда понадобишься. А пока можешь поесть, что ли… Господа накупили там еды на полк солдат.
Якуб вышел с непроницаемым лицом. Негодин посмотрел ему вслед и доверительно сообщил:
- Страшный человек. Я ведь его с детских лет знаю, он со своей шайкой всю школу в страхе держал. Причем не просто деньги у детишек отнимал, но еще любил унизить, оскорбить, надругаться… Уже тогда был мастак по этой части. Пацаны потом до самоубийства доходили от страха и стыда.
Запугивает, понял Ледников. Проводит предварительную психологическую обработку. Все по науке. Прямо по учебнику криминальной психологии.
- А потом его шайка решила меня на счетчик поставить - чтобы я выплачивал им регулярную дань. А откуда мне было ее взять? Ну, я и запугал до смерти одного паренька, отец которого служил в КГБ… Сказал, что он у них намечен очередной жертвой.
- Вы Игоря Цапцына имеете в виду? - хрипло спросил Ледников.
- Опять вы догадались обо всем! Может, зря вы из прокуратуры-то ушли, Валентин Константинович? - прищурился Негодин, с удовольствием демонстрируя в ответ собственную осведомленность. - Большую карьеру могли сделать. Да еще с помощью отца…
Он удовлетворенно улыбнулся, посчитав, что ответный удар тоже попал в цель.
Пусть говорит, подумал Ледников, сейчас можно только одно - разговаривать. Неважно о чем. Лишь бы тянуть время. Пусть выскажется. У людей, болезненно зацикленных на себе и скрытных, как Негодин, время от времени настает момент, когда им хочется выговориться, чтобы объясниться, похвастаться, показать себя. Особенно перед человеком, мнение которого им представляется важным. Может, с некоторых пор он, Ледников, стал для Негодина таким человеком? Ему важно, чтобы его справедливо оценили, отдали ему должное, а в Ледникове он, кажется, увидел достойного противника…
- Потом я подбросил семейству Цапцыных в почтовый ящик письмо с предупреждением, адресованным, разумеется, отцу… И все - увели Якуба под белы руки.
- Похоже, вы сломали ему жизнь, - механически сказал Ледников, лишь бы что-то сказать.
- А если бы он сломал мою? Вы представляете мою жизнь, если бы его шобла поиздевалась надо мной так, как это было у них принято. Эти злобные хорьки уже тогда хорошо знали, что такое опустить человека… И потом, почему это я сломал ему жизнь? По-моему, он таким несчастным не выглядит. Ну, угодил в лагерь, зато там его сделали секретным агентом… С тех пор он не просто бандит, каким бы обязательно стал, не вмешайся я! Он сотрудничает с органами, а органы сотрудничают с ним.
- Какие органы вы имеете в виду? - поинтересовался Ледников, продолжая незаметно работать руками.
Напрячь - отпустить, напрячь - отпустить… А потом чуть раздвинуть, растягивая ленту…
- Те самые, которые на данный момент представляю я, - весело сформулировал Негодин.
- Служба безопасности холдинга "Мангум", надо понимать, имеется в виду?
- Да нет… Не будет "Мангума", будет другой орган. Главное, что за ним буду стоять я. Во времена перестроечной смуты я случайно наткнулся на досье Якуба, отыскал его и сделал своим собственным агентом. Я помог ему закончить школу телохранителей, устроил в частное охранное предприятие… Так что он теперь мой собственный агент, личный. Когда мои интересы совпадают с интересами того самого холдинга, который вы упомянули, Якуб работает и на холдинг…
- Насколько я понимаю, с некоторых пор ваши интересы разошлись с интересами холдинга? - как можно спокойнее спросил Ледников.
Напрячь - отпустить, напрячь - отпустить…
- Много же вы успели накопать! - не смог сдержать удивления Негодин.
- Ваши методы, - решил польстить ему Ледников. - Информация, как можно больше информации, потом анализ, выработка плана действий… И лишь потом - действия. Точный, резкий удар с неожиданной стороны.
Ледников внимательно следил за Негодиным и ясно увидел, что тот польщен, хотя старается не подать вида. Надо все-таки попытаться с ним договориться, любой ценой, другого выхода нет. Надо зацепить его эмоционально, чтобы он разволновался. А волнует его сегодня больше всего, пожалуй, Екатерина Юрьевна Дроздецкая-Аристархова… И все, что с ней связано. Надо выруливать в эту сторону.
- А в машине, которая сбила доктора Цапцына, за рулем были вы?
- Да нет, зачем? У каждого свои обязанности. Якуб водит машину профессионально, а я неважно… Я вообще в своей жизни никого пальцем не тронул. Представляете, даже не стрелял ни в кого! Пацифист чистой воды.
- А чем же бедный доктор вам помешал?
- Бедный доктор! - с отвращением выговорил Негодин. - Извращенец он был, ваш доктор. Когда он смотрел на Катю, меня просто тошнило. И это в моем присутствии! Прямо при мне! А что он там вытворял, когда был один в палате? Один с ней! Всего боится, дрожит от страха, губы мокрые, слюнявые, а ручонки потные так и тянутся…
Негодина буквально плющило и трясло от ненависти. Моментальный переход от ледяного, ироничного спокойствия к лихорадочной одержимости и неуправляемой взбешенности впечатлял, конечно, но и свидетельствовал о весьма болезненном состоянии психики.
- Он, видите ли, всю жизнь был в нее влюблен! Да он на все был готов, лишь бы она осталась там с ним навсегда! Он не хотел ее лечить!
Видно было, что Негодин плохо владеет собой и практически не контролирует себя. Он заговаривается, моментально переключается на другие темы, не может скрыть раздирающих его эмоций. Что-то с ним произошло… Что-то в нем сломалось…
Напрячь - отпустить, напрячь - отпустить…
- То есть смерть Игоря Цапцына не имеет никакого отношения ни к убийству Ампилогова, ни к расследованию судьи Востросаблина?
- Ну почему же? Имеет. Очень даже имеет.