Пенелопа тем временем сочувствовала все меньше. Она уже не понимала, отчего он тратит их драгоценное время, рассказывая историю из далекого прошлого, которое, ко всему прочему, даже не было его собственным. Пока он говорил, она вспомнила роман Стефана Цвейга "Нетерпение сердца", где лейтмотивом было: "Бойтесь жалости". Вот уж точно! Интересно, подумала она сегодня хоть кто-нибудь знает Стефана Цвейга?… Наверное нет.
Она где-то читала, что Цвейг покончил с собой. Кажется, в Бразилии – во всяком случае в Южной Америке. Хорошо бы при случае побольше про него узнать.
А сейчас Стивен, отнюдь не Стефан, все говорил о своих проблемах:
– Надо мной как будто что-то нависает, что-то ужасное… будто несколько километров воды давят, а я на самом дне черного океана. Нередко меня это совсем парализует.
– Страх смерти? – наугад спросила она.
– Хуже. Потому что у этого нет имени. У смерти хотя бы есть имя. Мы знаем про смерть. Она подкарауливает нас, и ее нельзя назвать нежеланной. Может быть, со мной что-то когда-то случилось, что-то ужасное, но только я… я просто-напросто вычеркнул это из памяти. Прости меня.
Пенелопа вскочила, нашла пачку "Мальборо", щелчком выбила из нее сигарету, закурила. Выпустила дым изо рта.
Она в нетерпении пристукивала ногой, пока говорила:
– Если только и думать о подобных ужасах, мы никогда ничего не добьемся. Я не против такой печали – мне студенты без конца поверяют невероятно грустные истории! – но я-то думала, я надеялась, что ты придешь ко мне сегодня со словами любви. Господи, до чего я самонадеянна!
– Да нет же, нет! Все совсем не так! Я просто хотел, чтобы ты понимала…
– Ах, перестань! – Она выдохнула эти слова с яростью. – Я ничего не хочу понимать! Кроме одного: любишь ли ты меня, хоть немного? А теперь ясно что нет. Ты слишком поглощен собой.
Она отвернулась.
– Пенни, прошу тебя…
– Ну, хватит уже! Господи, почему прошлое вечно рушит все в настоящем?! Треклятое прошлое…
Но ее огорчило, что вспышка гнева, которая придала ей сил, вдруг пропала.
Стивен раскрыл ей объятия. Она же сложила руки на груди, то ли защищаясь, то ли отталкивая его.
– Пенни, дорогая моя, ну Пенни… Я совершенно не собирался обидеть тебя. И на самом деле пришел, чтобы сказать, как я тебя люблю. Прости, что признания вдруг куда-то подевались.
Но он от нее так просто не отделается. Дымя сигаретой, она сказала:
– Вечно отговорки, одно и то же… Мне-то что с того?…
– Вот-вот. Может, я просто хотел показать тебе… более того, предостеречь тебя!.. чтобы ты понимала, что я за человек.
– Да будет тебе… – тихо выдохнула она. – Давай еще налью.
Она чуть отвернулась, и тут он обнял ее, притянул к себе за талию, поцеловал волосы на затылке и ухо, и щеку.
– Я не хочу пить, Пенни. Я хочу тебя. Ты такая яркая, красивая женщина. Прости за все эти экскурсы в прошлое. Это моя ошибка. Я понимаю, что ты чувствуешь…
Она повернулась к нему, не вырвавшись, и сказала, то ли смеясь, то ли насмехаясь;
– Тебе не кажется, что это абсурд: притворяться, будто мы способны понимать, что чувствует другой человек. Какая, однако, самонадеянность! А ведь сплошь и рядом мы не в силах понять, что сами чувствуем.
– Это не утверждение, а, скорее, надежда. – ответил он, не выпуская ее. Он уже целовал ее в губы, и она не сопротивлялась.
Она обвила его шею руками и вернула ему поцелуй: ведь и ей это было нужно.
– Ну, ладно, пошли на эту дурацкую вечеринку, будем веселиться. Ты пока иди. Дай мне привести себя в порядок в заходи за мной в девять.
– Отлично!
Он еще раз ее поцеловал.
– Заезжай на машине.
Когда он ушел, с трудом затворив непослушную дверь, Пенелопа некоторое время походила по комнате, раздумывая над его долгим повествованием о том, как выжила бабушка Шэрон. Теперь ей было ясно: Стивен – жертва соетрадания, совсем как герой романа Цвейга. Стивен хотел этим сказать, что не в силах уйти от жены. Пока.
Джереми Сампшен пребывал в доме у Хетти и Джуди; он устроился на краешке одного из собственных стульев, которые отдал им на время, пока не доставили заказанную мебель. Они сидели втроем и пили чай.
Джуди взглянула на часы.
– Да где же этот блинский фургон с мебелью?! – нетерпеливо воскликнула она. – На целых полчаса уже опаздывает.
– Ух ты: блинский! – завопил он. – Блеск! Ругательство – первый сорт!
Она ездила утром в Оксфорд и заказала кое-что из мебели в универмаге "Корте" на Ботли-роуд.
– Не волнуйся, – заметила Хетти. – Наверное, застрял а пробке.
– У нас бы в Коулуне их всех за это уволили.
Девушки решили купить гарнитур для гостиной и диван, чтобы временно обставить комнаты на первом этаже, пока не подыщут старинную мебель.
Джереми беспредельно восторгался двумя самоуверенными китаянками. Он поставил чашку с блюдцем на стол и твердо сказал:
– Привезут вам мебель или нет, а мы идем на вечеринку к Фрэнку Мартинсону. Вот вам по-настоящему успешный писатель!
– А дом у него красивый, да? – спросила Джуди.
– Великолепный, как мне говорили, а вокруг элегантнейший сад. И выпивки – залейся!
Джуди захлопала в ладоши:
– Надо идти в маскарадных костюмах?
– А как же, конечно! – Джереми нравилось поддразнивать Джуди: она куда легче приходила в волнение, чем Хетти. – Ты можешь пойти в костюме царицы Савской.
– А где это Савское царство? – спросила Хетти.
Джереми вспомнил старый бородатый анекдот, и на вопрос не ответил.
– Знаете, как одна супружеская пара решила отправиться на бал-маскарад? Они никак не могли решить, в каких костюмах пойти. Наконец жена спустилась из спальни в гостиную – совершенно голая, только три стеклянных колпака на ней – знаете, какими садовники накрывают ростки от холодов? Муж ее, конечно, был несколько ошарашен и спросил, кем это она нарядилась. "Хрустальным дворцом", – ответила жена. Тогда муж пошел в гараж и вскоре вернулся, тоже совсем голый, но с теннисной ракеткой, а пенис в мышеловку сунул…
Джереми взглянул на них, желая убедиться, что девушки все поняли. И до него дошло, что кульминацию анекдота они поймут едва дм.
– М-да, и когда жена спросила его: "Дорогой, что все это значит?" – муж отвечал: "Ну, если ты будешь Хрустальным дворцом, тогда я пенисным кортом в Хэмптон-Корте!"
И он разразился хохотом. Обе китаянки были немало озадачены.
– Ну как же? Корт ведь теннисный – сквозь смех проговорил он. – Понимаете, да? А Хэмптон-Корт – королевский дворец, очень известный". Она же – как Хрустальный дворец пойдет, ну, недотрога, да? А у него петька в мышеловке…
– Может, ты хотел сказать "Хэмпден"? – попыталась помочь ему Хетти. – Пойми, Джереми, дорогой, мы иностранки. Я не сомневаюсь, что это очень смешная шутка. Только она совершенно бесполезна с точки зрения того, б каком виде нам идти на вечеринку к Фрэнку.
Джереми в ответ обнял ее и поцеловал:
– Я люблю тебя, Хетти! Ты совершенно обворожительна! И сегодня совсем не бал-маскарад. Поэтому вы с Джуди пойдете как две очаровательные китаянки.
– Джереми! Да ты совсем с ума сошел! – вскричала Хэтти и в ответ поцеловала его не менее пылко.
Через час приехал мебельный фургон.
Вест-Энд был весь в огнях. Сад сиял электрическими гирляндами – их повесили на высоте колена вдоль всех дорожек. В раскидистых вишнях, словно домашние луны светились китайские фонарики. На длинной террасе в конце сада играли музыканты.
Тщательные приготовления себя оправдали. Приехали официанты в вечерних костюмах и белых галстуках. Специальная компания по уборке домов, "Оксфордские поденщики", с самого утра убрала весь дом сверху донизу, смахнув малейшие пылинки, и все сияло чистотой и благополучием. Бингэму-"Тачке" накануне дали в помощники одного из Коутсов, чтобы они вовремя постригли газоны и цветочные клумбы. Наняли медсестру Энн, чтобы она присмотрела за Фредом, – на тот случай, если нашествие толпы гостей его перепугает.
Вечер выдался теплый, и гости бродили между садом и домом в поисках старых и новых друзей, недолго беседовали, смеялись, притворялись, делая вид, что они куда более важные особы, чем в своей небогатой событиями повседневности.
Фрэнк оделся буднично: темно-синяя спортивная рубашка и белые брюки. Впрочем, как и Мария: на ней была шифоновая блузка с цветочным узором и белые хлопчатобумажные брюки-клеш, которые подчеркивали ее изящные ягодицы. Взявшись за руки, Фрэнк и Мария переходили от одной группы гостей к другой – а тут были и деревенские, и оксфордские профессора и преподаватели с супругами. Трио играло легкую музыку: сейчас – попурри из "Орфея в аду" Оффенбаха.
Мария остановилась поговорить со своими поклонниками – все как один из Вулфсон-колледжа: тут и поэт Джон Уэстол, и Сидней Бэррэклоу, и Родни Уильямс у последнего, единственного здесь, в руках не было коктейля. Зато он мог стоять, заложив руки за спину.
Джон взялся распинаться в любви к Италии. И поспешил спросить у Марии, куда бы ему повезти жену на каникулы.
– У меня есть один знакомый, – сказала Мария, – он управляющий в гостинице к югу от Неаполя, на побережье. Отель "Кастеллабате". Я и владельца неплохо знаю. Его зовут Винченцо Мандольфи. Славный старомодный отель. Я туда сама приезжаю, когда охота вырваться на день-другой, отдохнуть от суеты. В этом отеле, кстати, когда-то останавливалась моя мама с одним из любовников, но я не позволяю этому обстоятельству испортить мне отдых…
Мужчины рассмеялись. Она одарила их улыбкой и продолжала:
– В "Кастеллабате" невероятно красиво! Расположен отель удачно: со всех сторон крутые обрывы, и море чудесное, глубокое, там прекрасное купание. Я туда ездила, когда шла на поправку после рака груди.
Мужчины проявили интерес к этой теме, но Мария не стала распространяться.
Появились Стивен с Пенелопой, и хозяева сразу подвели их к столику с устрицами и тарталетками. Официант наполнил шампанским их бокалы. Неподалеку в Голубой гостиной Джереми и Руперт чинно танцевали с Хетти и Джуди. Гости прибывали – в основном соседи с Коутс-роуд.
Генри появился с запозданием; он сопровождал Валентина Леппарда, который уютно устроился в инвалидной коляске с электрическим мотором. Фрэнк вышел к ним, чтобы приветствовать знатного гостя.
– Сожалею, профессор, что вам приходится передвигаться в инвалидной коляске, – сказал он, поздоровавшись.
– Не извольте беспокоиться, – отвечал тот. – И не суетитесь. В ней удобно. Кроме того, когда я в коляске, люди реже со мной заговаривают. Терпеть не могут наклоняться, чтобы разговаривать. Прямо как вы.
– Нет-нет, – улыбнулся Фрэнк. – Мне совсем не трудно.
– Ну, тут не о чем и спорить. Я вообще-то решил зайти к вам посмотреть на ваши розы "Кифтсгейт" – я так понимаю, они только что зацвели.
– Верно, сейчас покажу.
– Только не надо меня никому представлять. Я терпеть не могу пустопорожние светские разговоры. Я, знаете, считаю Англию спокойным, тихим захолустьем. А то по телевизору или по радио в новостях как услышишь, что творится в каком-нибудь Бангладеше – там, похоже, все население без конца орет. Мы-то, англичане, так себя не ведем?
– Конечно нет. А вы с Генри не желаете вина?
Валентин сделал вид, что не расслышал, и двинулся потихоньку вперед в своей коляске, громко заметив Фрэнку:
– Кстати, Фрэнсис, эта ваша новая итальянская дамочка, она ведь довольно надменная особа, разве нет?
Как раз в этом самое время довольно надменная итальянская особа разговаривала с Хетти Чжоу в Голубой гостиной.
– Меня здесь, в Хэмпден-Феррерс, приняли очень радушно, – сказала Хетти. – Очень мило с их стороны, вот и спасибо.
– Ну, я сама всего лишь гость, – отвечала Мария. – Но вы правы: здесь почти все очень симпатичные.
Хетти вдруг расплылась в обезоруживающей улыбке:
– А вы, говорят, влюбились в историка, Фрэнсиса Мартинсона. Это правда или так, одни слухи?
Марию несколько ошеломила такая прямота, и она ответила, что просто решила остановиться у него на несколько дней.
– Мой вопрос, наверно, слишком прямолинеен, – тут же сказала Хетти. – Пожалуйста, извините меня а знаете ли, сама вот совершенно неразумно влюбилась вот в этого жуткого Джереми…
И она стиснула локоть Джереми.
– Ой, поосторожней! – сказал Джереми. – Не забудь, меня весь день продержали в полицейском участке. Но я потом принимал душ.
Хетти поцеловала его в щеку, повернулась к Марии в напрямик спросила, влюблена ли та.
– Мисс Чжоу, только вам признаюсь, поскольку между нами, женщинами, не должно быть недомолвок… А вы, Джереми, отвернитесь и не слушайте. Да, я влюблена во Фрэнка. Уже давно, много лет. Но у меня, к сожалению, есть муж…
Хетти разве что плечиком не дернула. Широко улыбнулась:
– Но ведь он в Италии, а значит, вам никто не мешает. Так?
Мария не могла не расхохотаться. И тут в гостиную величаво вплыла сухопарая фигура. Шэрон Боксбаум. Грозно оглядываясь, она отказалась от предложенного ей бокала шампанского.
– Мамма миа! – воскликнула Мария. – Джереми, бегите скорее в сад, надо предупредить Стивена, что его жена пришла. Я поговорю с ней и задержу. Руперт, помогите мне нейтрализовать вашу мать.
И они с Рупертом направились к Шэрон.
– Мам, а ты… э-э-э, не дашь мне "Мальборо"? – попросил Руперт. – Что-то так курить захотелось…
Шэрон уставилась на сына.
– Где твой отец? – осведомилась она.
– Откуда я знаю. Он что, здесь? – деланно удивился Руперт, изо всех сил стараясь выглядеть полным идиотом.
Она не ответила. Открыла сумочку, вынула пачку сигарет. Предложила сыну, потом ткнула пачкой в сторону Марии:
– Курите?
– Спасибо, – сказала Мария. – С удовольствием. Очень признательна. Так, знаете ли, трудно бросить курить… – И Мария какими-то ужимками изобразила, насколько беспомощна. – Это ужасно, просто позор, я знаю, знаю, – говорила она.
Все трое закурили. Кончик сигареты у Шэрон резко вспыхнул, она бросила на Марию исполненный ненависти взгляд:
– Может, и позор, только эти ваши наркотики – куда больший позор! Я только что видела это интервью, и вы так спокойно признались – похвастались! – что принимали героин.
– Не героин, миссис Боксбаум. Я принимала опиум.
Шэрон тряхнула головой, словно желая избавиться от одолевавших ее видений.
– Ладно, пойду искать мужа. Извините. Желаю приятного вечера.
– Нет, это вы меня извините, миссис Боксбаум! У вас, как я понимаю, на участке какой-то совершенно умопомрачительный бассейн? Вы не будете возражать, если я как-нибудь зайду на него поглядеть?
– Как-нибудь в другой раз! – рявкнула Шэрон и выбежала из дома в сад.
Валентин, искусно маневрируя в кресле-каталке, тем временем забрался в глубины дома и попал в библиотеку Фрэнка. Генри бесцельно последовал за ним с бокалом в руке.
Полки на стенах кабинета были уставлены книгами по истории; кроме того, были представлены множество древних авторов и довольно солидная подборка современных. Валентин с одобрением отметил, что в библиотеке имеется раздел философии. И прозы, причем многие книги изданы довольно давно. Разглядывая книги полузабытых авторов – Эрика Линклейтера, P.C. Хатчинсона и прочих, он вскрикнул от неожиданности:
– Боже мой, смотрите, Генри! Подумать только: Розамунд Лейман!
Валентин вытащил с полки романы Лейман и обнаружил, что все это первые издания, по-прежнему в суперобложках. Роман "Погода на улицах" – с посвящением матери Фрэнка Лавинии Мартинсон; автор сделала на нем дарственную надпись.
– Вот бедняга! Неужели Фрэнк такой сентиментальный? Кто бы мог подумать!
И Валентин мрачно потряс головой. Да, в наше время никому и ничему нельзя верить.
– По-моему, он никогда не был серьезным историком, – сказал Генри. – Слишком уж часто по телевизору выступает. Этакая склонность к самовозвеличиванию – всегда, знаете ли, признак порока. Я заметил, он с этой итальянской графиней шашни завел.
– Именно. Вы представляете? Эта нахалка заявилась ко мне с визитом. Я, видите ли, когда-то был очень близко знаком с ее матерью, давным-давно. Весьма была приятная дама. Не то что дочка, ни в какое сравнение не идет. Мы с этой графиней только начали довольно мило разговаривать, как она вдруг вскочила и вылетела вон! Никакого воспитания.
Генри, улыбнувшись, взглянул на него из-за обложки романа "Отказ":
– Полагаю, вы ее чем-то обидели, а, Вэл?
– Да ничего подобного. Я был сама вежливость. Просто у нее, видимо, скоро месячные. Вот станешь таким древним стариком, как я, – тоже позабудешь, что у женщин случаются такие расстройства.
Стивен Боксбаум и Пенелопа Хопкинс, тесно прижавшись друг к другу, танцевали на террасе вместе с другими парочками – трио играло медленные сентиментальные вальсы. Они как раз завели старую любимую мелодию – "Судьба", и тут Стивен увидел через плечо Пенелопы, что на них надвигается его жена.
– Пенни, сейчас будет скандал. Скорей уходи, иначе тебе несдобровать.
Обернувшись, Пенелопа увидела, как Шэрон яростно затянулась сигаретой.
– Никуда я не пойду.
Шэрон двинулась на Стивена, разъяренная, нескладная, кожа да кости.
– Так вот ты где пристроился! Ах мерзавец, негодяй, ах предатель!
Стивен надел очки, чтобы выглядеть солиднее.
– Дорогая, прошу тебя, давай без сцен. Это, между прочим, миссис Хопкинс. Мы только что познакомились Вы ведь, кажется, не знакомы.
– Ах ты лживый подонок! Мне-то известно, что все эти годы творилось у меня за спиной.
И Шэрон пустилась в детальное, неистовое, очень живописное описание особенностей его личности. Пары перестали танцевать: одни – чтобы лучше слышать, другие – чтобы сбежать. Музыка смолкла. Пенелопа не уходила, и ее окатывала волна брани.
– Когда ты закончишь, Шэрон, я отвезу тебя домой, – сказал Стивен.
– Ничего подобного! Не смей ко мне притрагиваться! Видеть тебя больше не желаю у себя в доме.
– Вы прервали танцы, миссис Боксбаум, – спокойно заметила Пенелопа. – Почему нам с вашим мужем нельзя потанцевать на вечеринке?