И, видимо, решили, что раз я женился на девушках, которых мочалил, я уж точно из рабочих… Средний класс сейчас вообще ни на ком не женится…
– Ах, какой консерватизм, – сказал Уиверспун. – Как раз в этом отношении рабочий класс всегда подавал нам хороший пример.
– Да, своей порядочностью и доблестью, – вставила Шэрон, решив вступиться за Джереми.
– Уж скорее своей порядочной наглостью и дуростью, – перебил ее Генри.
Джереми решил закурить.
– Но вы слишком обобщаете, Джереми, – мягко заметил Стивен. – И сейчас все женятся – ну, правда, и разводятся, конечно… Да вот, только сегодня утром в церкви кто-то поженился.
– Конечно, все на свадьбе такие разодетые, такие респектабельные – средний класс, да и только. Одни цилиндры чего стоят, и все такое прочее. – Тут уж Джереми не удержался, спросил у Генри: – А вы, профессор, специалист по вопросам брака? Сами-то были женаты?
– Нет, увы. Да и кто бы за меня пошел? Не передадите мне портвейну? Вот спасибо.
Джереми решил, что обязан отплатить хозяевам за ужин и их повеселить. Налив себе портвейну, он принялся изображать какого-то патера, сластолюбца-педофила. О патере последние месяцы в газетах только н писали: еще бы, его застали на месте преступления.
– О-о, педофилия, это ужасно, это так отвратительно!.. – визгливо верещал Джереми. – Мне самому всегда так стыдно. После обязательно все мою-мою, а то и горячую ванну приму. Но что поделаешь: мальчикам-то нравится. И потом, это им урок, воспитывает в них страх божий. К тому же, разве устоишь, а? Они ведь такие лапочки в своих белых одеждах, когда в хоре поют…
Ставен и Шэрон вежливо посмеивались.
– Ах, вот бы дойти до самого основания их религиозного чувства! – все верещал "патер". – Куда лучше быть "фундаменталистом", чем каким-то – вот жуть! – "педофилом"…
– Ах, Джереми, дорогой, это вы чересчур, – с обожанием сказала Шэрон.
– Да уж, дальше некуда, – кивнул Генри, на чьем лице читалось, что он про себя вновь молит бога спасти и сохранить его носки.
– Ну, во всяком случае, к нашему отцу Робину это не относится, – заговорил Джереми уже нормальным голосом. – Он-то из совсем другой колоды, мне кажется.
– Согласен, – кивнул Стивен. – Он, конечно, прекрасный пример истинного христианина.
– Я тут недавно узнал, – заметил Джереми, – что эта церковь стоит уже полторы тысячи лет. Неплохо, да?
– Правда? – Стивен подался вперед. – Ого, вот так образец стабильности!.. Полторы тысячи… А праздновать будут?
– Не думаю. А что, нужно?
– Надо бы что-то предпринять, нет?
– Церковь слишком бедная. – От напора Стивена даже Джереми растерялся.
– И слишком нелепая, – вставил Генри.
– Нет-нет, что-то обязательно надо будет устроить, – воскликнул Стивен, стукнув кулаком по левой ладони. – Такие вещи… такие, скажем, обстоятельства, так? – они очень важны, их нельзя не отметить.
– Боюсь, я все же атеист. – покачал головой Джереми.
– А я и вовсе еврей… И все равно: что-то надо бы придумать. Организовать.
Так и родилась идея устроить празднество.
К десяти вечера на юг Англии спустилась полутьма, смягченная опасливой луной над Ноулберри-парком и расплывчатой, похожей на стигмату звездой. Пенелопа Хопкинс проводила китаянок в свою спальню и теперь с наслаждением курила очередную сигарету и потягивала вино у задней двери. С нею была и ее жиличка Беттина Сквайр, которой в награду за принесенные вовремя макароны также досталось вино.
Чуть раньше Пенелопа позвонила тетке Беттины, медсестре Энн, попросила осмотреть своих гостий из Китая, дабы убедиться, что у них все в порядке со здоровьем, что им не нужна ни психологическая помощь, ни какое-нибудь лекарство. И Хетти и Джуди ужасно разволновались при виде тучной, большегрудой женщины, но успокоились, когда их признали здоровыми и Энн отправилась на своем велосипеде восвояси.
У Пенелопы с Беттиной отношения не всегда складывались безоблачно, однако сейчас они похоронили былые разногласия. Беттина была довольно хрупкая темноволосая молодая женщина, которую вечно что-то тревожило. Одевалась довольно безвкусно, в "Оксфэме", – например, сейчас на ней длинное бежевое платье. Беттина была мать-одиночка, так что без трудностей не обходилось. В припадках великодушия она порой – обычно в тех случаях, когда не вносила вовремя квартплату, – делала Пенелопе бесплатную прическу в "Салон франсэз", где подрабатывала вечерами.
Пенелопа рассказывала Беттине о бедах молодых китаянок, и тут раздался звонок в дверь.
– Кто бы это мог быть в такой час? – спросила Пенелопа, направляясь к входу. Дверь вечно заедало, поэтому Пенелопа открыла ее резким рывком.
На крыльце стояла изящно одетая женщина лет сорока, с этаким вроде бы изумлением в лице – возможно, изумлялась собственному нахальству.
– Извините, пожалуйста, что я в такой поздний час… Попала в глупое положение. То есть глупое и романтическое… Короче, в какие лучше не попадать. Извините, нельзя ли с вашего телефона вызвать такси?
Пенелопа сразу прониклась к ней сочувствием, пригласила зайти.
– Вам только, наверное, придется подождать. Они сюда выезжают Из самого Оксфорда.
– Если разрешите присесть, буду вам очень признательна. Мне так неловко, что я вас побеспокоила.
– Ничего страшного. Мы с подругой дышим свежим воздухом на заднем дворе. Не хотите к нам присоединиться.
– Ах, как любезно с вашей стороны…
Они продолжали перекидываться любезностями; незнакомка сказала между прочим, что приехала из Италии. Ну вот, еще одна иностранка, подумала Пенелопа. Да что за день сегодня такой?…
В таксопарке сказали: машина будет, но через полчаса.
– Таксисты у нас сикхи, – объяснила Пенелопа. – Они надежные, только всегда очень занятые.
И обе вышли в садик на задах, где на столе горела ароматическая свеча. Незнакомка представилась Беттине:
– Зовите меня Мария, – сказала она.
– А что, позвольте спросить, привело вас в Хэмпден-Феррерс?
Мария улыбнулась:
– О, я здесь, если так можно выразиться, с тайной миссией. Хотела взглянуть на один дом, называется "Вест-Энд". Утром ездила в больницу, а после добралась сюда на такси. В "Вест-Энде" живет мой старый друг. Но его не было дома. Нехорошо с моей стороны, наверное, но я с ним все равно завтра встречаюсь. – Она засмеялась: – Как видите, волнуюсь немного…
Из кухонного буфета Пенелопа принесла целое блюдо пирожных с лимонным кремом. В углублениях сдобной корочки покоились медово-желтые сердечки.
– Вчера испекла, чтобы развеяться, – сказала она.
Мария взяла пирожное с известной опаской. К облегчению гостьи и к радости хозяйки, пирожные оказались божественно вкусны.
Пенелопа налила Марии "шардоннэ". Мария отпила, вынула пачку сигарет. Все трое закурили и принялись болтать о том о сем.
Ночная бабочка заметалась между ними, закружила над головами. Когда она ринулась к пламени свечи, Беттина прихлопнула ее ладонями. Трупик упал на стол. Беттина тут же сдула его прочь, во тьму. Мария болезненно поморщилась, но ничего не сказала. Беттина явно подвыпила.
Пенелопа рассказала Марии про двух замечательных китаянок н про свою работу в Брукс-колледже.
– А вы не замужем?
– Нет, мой муж умер несколько лет назад.
– Простите…
– Но как раз сегодня… господи, глупо, что я вообще об этом говорю… да, сегодня я встретила человека, который произвел на меня сильное впечатление… может, чрезмерно сильное… А вы замужем? Ах да, у вас же кольцо.
– Замужем, замужем. И ребенок есть, – сказала Мария, затягиваясь. После чего скорчила грозную мину, которая исключала возможность расспросов. – Но это в Риме, – сказала она после паузы. И взяла еще одно пирожное.
Беттина решила, что молчала довольно, и задала Марии вопрос: не кажется ли той, что Феррерс – странное место?
– Нет, пожалуй. Впрочем, не знаю. Как я могу судить? По-моему, обычная английская деревня. Я, правда, всего-то провела здесь около часа. Ну, от силы два. А сколько у вас деревьев! Я на одном белку видела.
– Может, кому-то и покажется, что обычная, – загадочно произнесла Беттина. И подлив себе вина, оседлала любимого конька.
Контуры деревни, говорила она, если не учитывать парк и не принимать во внимание новые дома в конце главной улицы, в точности повторяют очертания города мертвых, погребенного под верхней деревней. Вон владелец паба, ну, того, что "Герб столяра", он ведь нашел когда-то карту в старом сундуке у себя в погребе, в той части, которую замуровали из-за сырости. Беттина взяла карандаш и на обороте списка покупок нарисовала небольшой овал, обозначающий подземный город. Верхняя линия овала – это Коутс-роуд, нижняя – Климент-лейн. Линия точно посередине – главная улица. Схема Беттины походила на сомкнутые губы.
– Он со временем нас всех поглотит, вот увидите, – сказала Беттина, откусывая пирожное.
– Ах, Беттина, у тебя просто больное воображение, – грозно заметила Пенелопа.
– Но город мертвых – точная копия нашей деревни, – упорствовала та.
– Как странно, – задумчиво вымолвила Мария. – А глубоко этот, как вы его называете, "город мертвых"?
– Всего несколько футов. Раньше туда существовал ход.
– И оттуда тоже, – прибавила Пенелопа.
– Например, из погреба в пабе вниз шли ступени. Но этот ход еще в девятнадцатом веке заложили – потому что небезопасно.
– Ну еще бы! – воскликнула Мария. – Людям обычно неохота иметь дело с мертвыми… Как интересно!
Она взглянула на Пенелопу, Та поморщилась:
– У любого из нас и без того хватает забот с мертвецами. Они нам прямо покоя не дают.
Она подняла бокал, внимательно поглядела, будто никогда прежде не видела, потом медленно пригубила вино.
– Это уж точно, – кивнула Мария. – Но нас больше должно беспокоить будущее.
Они сидели молча, вглядываясь в глубь сгущающейся ночи, наслаждаясь сигаретами. Где-то рядом крикнула сова. Жасмин приветствовал их сладким ароматом. Он уже отцветал: опавшие лепестки усеяли каменные плиты садовой дорожки – будто нарочно брызнули белой краской.
– По-моему, – опять заговорила Беттина, – хорошо бы переход от жизни к смерти происходил как можно медленнее. Потому подземный город так строили, чтобы он был точь-в-точь как тот, что на поверхности. – Раскинув руки, она повалилась на стол, словно пытаясь его обнять. Пенелопа успела подхватить бутылку, чтобы не разлилось вино. – Только внизу, во всех комнатах в домах, и на всех улицах и вообще везде-везде полно земли – вот и вся разница. И глины полно. Потому что мертвым ведь не нужно дышать, например. Так что земля там – до потолка.
– Жуть какая! – сказала Мария. – Любопытная, конечно, мысль, но в христианскую доктрину не вписывается, да?
– Разумеется, – сказала Пенелопа, сочтя, что иностранную гостью следует защитить. – Просто у Беттины больное воображение. Да и подвыпила она, сами видите.
– Нич-чего подобного! – запротестовала Беттина. – Вот ваш сад, например, он внизу тоже существует. Там за столом сидят мертвецы. Мертвецы таким сексом занимаются, что…
– Прекрати сейчас же! – рявкнула Пенелопа. Яростно потушила окурок. – Что за чепуха, Беттина! Откуда ты этого набралась?
– Ты не хочешь со мной согласиться, потому что боишься, вот что! – И Беттина погрозила ей пальцем. – Да о чем ты, как такое возможно?
Они заспорили, но языки их уже заплетались. Их пререкания оборвал тонкий голосок: наверху кто-то заплакал.
– Ой, мне пора, это Иштар! Бегу, девочка моя! – всполошилась Беттина.
Она осушила остатки вина и бросилась вверх по лестнице. Бежевое платье хлопало по ногам.
Пенелопа и Мария помолчали.
– У нас тут не все сумасшедшие, – промолвила наконец Пенелопа. – Вы не думайте. Просто она как выпьет… А ей много не надо.
– Многие религиозные догматы совершенно безумны. Или, кажется, нарочно задуманы так, чтобы довести до безумия нас. Любопытно, я как раз сегодня вспоминала одну книгу. Прочла недавно – ее написал Итало Кальвино, и по-итальянски она называется "Le citta invisibili", он в ней рассуждает о городах мертвецов. Он, правда, обращает все в своего рода шутку. В Англии и сейчас наверняка есть эксцентричные писатели, которые пишут книги в виде мудреных, закрученных шуток, этаких шуток всерьез.
– Насколько мне известно, Беттина вообще ничего не читает. И уж точно не по-итальянски. – Пенелопа засмеялась от такой странной идеи. – Возьмите еще пирожное, Мария.
– Может, и нам стоит иногда относиться к собственной жизни, как к шутке всерьез. Вот я, например. Это же смехотворно, полный абсурд: тайно, как привидение из прошлого, явиться сюда, чтобы себя саму успокоить, глянуть на дом старого знакомого. Он даже не был моим любовником. Наши тела слишком далеки друг от друга. Я это говорю не без сожаления. И все же… порой мы с ним бывали так близки: мыслями, духом. Можно сказать, единомышленники. Разве это не насмешка судьбы?… Я вполне разумный человек" – продолжала она, – и мне сопутствует успех. И все же почему он давным-давно влюбился в меня – а я в него? Такой вот англичанин, такая итальянка. Метафизический вопрос, конечно. А я всю жизнь не могу отмахнуться от этого вопроса. Это часть смысла его и моей жизни. Вы считаете, это легкомысленная болтовня?
Она уставилась на Пенелопу сквозь очки без оправы, но ответа явно не ждала.
– Ах, как бы мне хотелось, чтобы у меня был любимый человек.
Слова эти вздохом растворились в ночной тиши. Мария тронула Пенелопу за руку:
– Это и есть начало любви. Самый сладкий, самый болезненный миг.
– Может, то, что сказала Беттина, – ответила на это Пенелопа, – про тайный город под землей, который копирует нашу деревню… Может, это и не лишено смысла. Как метафора. Я уже говорила: сегодня утром встретила одного человека… мужчину… Очень – как бы это сказать?… Обходительный, что ли. И я вдруг почувствовала, что под всей этой жизнью, которой я живу уже столько лет, таится совсем другая жизнь, мне почти неведомая… Я вечно работаю. Много работаю. Всегда такая усердная, прилежная. Может, лишь для того, чтобы перекрыть эти ступеньки вниз, в другую жизнь. Возьмите еще пирожное, пожалуйста…
Мария кивнула:
– А что это за другая жизнь, если можно спросить?
– О-охх! – только и сказала Пенелопа, закурила очередную сигарету, а другую предложила Марии, хотя та не просила. – Вот муж мой – взял и умер. И всякое такое. Быть молодой вдовой – чудовищное клеймо… Еще я пыталась писать картины…
Дружеское молчание.
Снова заговорила Мария:
– Правда, ведь часто бывает, что в жизни у человека есть целый слой, о котором никто и не догадывается? Что-то такое, о чем мы не в силах рассказать? Мои города – они в воздухе. Воздушные замки… А вовсе, не подземные. И не в последнее время. Прежде, в молодости, все было иначе. Странно, потому что я вечно боялась смерти. Патологический страх… – Она оглянулась через плечо. От ночного воздуха ей сделалось зябко.
– Так вы завтра встречаетесь с этим вашим далеким возлюбленным? – заговорила Пенелопа. – А сами к нам в деревню явились на день раньше, тайком, чтобы увидеть, где он живет. Не доверяете ему…
– Ничего подобного. Приехала тайно, заранее, чтобы проконсультироваться у врача в Хедингтоне. Он итальянец, старый друг нашей семьи. Чтоб обуздать старые страхи. Я рака боюсь. – Она усмехнулась. – Ну как же я смогу влюбиться в этого милого англичанина на веки вечные, если мне завтра суждено умереть?
– Может, боялись, что он живет с какой-нибудь женщиной?
Мария не отвечала прямо:
– Я там видела только довольно толстую и старую медсестру.
Пенелопа погладила Марию по обнаженной руке:
– Но вы же здоровы? На вид явно здоровы. Кожа чистая, гладкая. Вы такая красивая…
– Врач сказал, что здорова. Всегда надо кому-то поверить.
На улице загудела машина.
– Вот и такси.
Женщины встали из-за стола; им не хотелось расставаться.
– Мне пора, Пенни. Спасибо вам за все. Если у нас с вами и есть общая тайна, она проста: в жизни нет безоблачного счастья. Но это и так всем известно… Вы, оказывается, чудная, сердечная женщина. Я так рада, что мы встретились.
– И вы, Мария, дорогая моя, вы прелесть. Может, увидимся как-нибудь.
– Хорошо бы.
Они обнялись, расцеловались, и Мария ушла.
Четырехугольные дворы Вулфсон-колледжа были восхитительно, по-университетски безмолвны в этот поздний час, когда там появилась Мария. Кругом никого, и это лишь усиливало торжественность. Мария бесшумно пробралась к себе в комнату, разделась, умылась и скользнула в постель, обнаженная, под пуховое одеяло, как привыкла спать дома. Из золотой шкатулки у кровати она достала белую таблетку, запила ее водой и выключила свет. Легла на правый бок, свернулась клубком, сунула ладонь между бедер и тут же провалилась в сон.
И увидела: ее белесые ноги шагают вниз по каменной лестнице, изящно переступая с одной ступеньки на другую. У каждой ступеньки – своя история. Их основы в океане, в теплых столетиях триаса, когда разум еще не зародился, и потому камень – из ископаемых остатков вымерших существ; похожие на креветок, едва ли больше когтя, они по сей день рвались из своей темницы.
Чем ниже она спускалась, тем менее беспросветной становилась ночь вокруг. Дойдя до ровного места, увидела: храмоподобные пределы вокруг нее, сходя на нет, проступали все четче. Дух ее был теперь заключен в пространстве весьма причудливом: каждый метр стен и потолка изукрашен – точнее, трансформирован. Прямых линий не было в помине: Мария будто скользила сквозь утробу огромного существа, чьи внутренности застыли, превратившись в загадочную, ни на что не похожую архитектуру.