Канул в пеструю груду консервных банок.
Очищенные томаты. Тушенка. Луковый суп.
Ах, до чего здорово, друзья!
Грандиозное зрелище!
Незабываемое!
- Моему отцу не повезло, вот и все. Будь уверен, эй, парни - эй, парни.
То же самое - слово в слово - Елизавета мне сказала, когда я, вернувшись из Техаса, весело поведал ей, что там произошло.
Она поворачивается, обнажая бедро.
Ой, забыл объяснить одну вещь.
По-моему, от скуки я все время испытываю половое возбуждение. Именно от скуки (тоски) - у других-то мужчин так не бывает.
С ними это происходит один раз в месяц, как бы в ответ на инстинкт материнства, когда он просыпается в их женщинах.
Они совокупляются вяло, без удовольствия, думая о том, встретятся их хромосомы - x и y - или нет.
Другое дело я. И поскольку скуки, кроме меня, не знает (не испытывает) никто, стало быть, ску-у-ка связана этаким хитрым реле с моими неизменно бодрствующими гениталиями.
- Бетти, раздевайся, я хочу спать с тобой.
- Только это от тебя и слышишь, - спокойно отвечает она. - Хоть бы раз по-другому - уф - сказал.
- Например, как?
- Ну, "я тебя люблю". Вот как, будь уверен.
- Я тебя хочу.
- Да я поняла, Рикки, но это - ох - не о’кей.
Я ору-ууу:
- У тебя все не о’кей! Вечно не о’кей!
- Ты же знаешь, - терпеливо объясняет она, - нельзя спать с женщиной, если она не пустует. У всех женщин пустовка бывает три дня в месяц. О’кей?
Она повторяет то, чему ее учили в районном женском клубе.
Слыхали? Эх, этот диалог повторяется изо дня в день. Даже по нескольку раз в день.
Не знаю, как быть. Я ведь не обезьяна.
Хотя во мне и есть что-то от обезьяны. Кстати, сточки зрения науки в этом ничего удивительного.
Я паукообразная обезьяна.
Нет, мне больше нравится обезьянопаук.
- У. У Анны тоже так, будь уверен.
- Анна меня не интересует.
- Э, ты ее любишь. И давно. Хотел на ней жениться.
Еще бы!
Только Анна - ах! - предпочла Георга, моего брата.
О, она придет, и вы сами увидите, како-о-ой это цветок. Больше я ничего не скажу, боюсь испортить вам весь эффект.
Умение хорошо (как следует) рассказывать в том и состоит, что все нужно открывать понемногу (постепенно) и ни в коем случае не по порядку. Вот в чем фокус, люди.
Эта говорящая книга - головоломка, ход решения которой я от вас скрою (у, утаю).
Тем более что и сам я полностью (до конца) его не знаю.
Стало быть, сюрпризы (неожиданности) ждут и меня.
О’кей?
- Анна устроена так же, как я. Поэтому - ууу - для всех мужчин она о’кей, а для тебя не о’кей. Не забывай, Рикки, что ты не такой, как все. Если хочешь стать кардиналом, стань сперва как другие. Без этого ничего не выйдет, будь уверен. Твой отец все еще держит в секрете имя будущего кардинала.
Эээ.
- Наверняка это не я.
- А ты стань о’кей, твой отец будет рад и сделает тебя кардиналом.
- Я знаю, кто будет кардиналом.
- Думаешь, твой брат?
- Георг вот-вот вернется из Европы. Его ждет триумф.
Уф.
Елизавета вперяет взгляд в одну точку на поверхности мусорной кучи.
Это способствует работе ее мысли.
- Я езжу за покупками на пикапе, а жены кардиналов - на автофургонах. Ах, вот это о’кей, ей-ей, Ричард! Разве сравнишь фургон с пикапом? Уж там покупки так покупки. Каждый день привозишь домой такущую гору добра, а чем больше привезешь - тем больше выбросишь, тем богаче мусор, а значит, бог радуется, будь уверен.
Бог - это мой отец, ведь, как вы знаете, люди, я - папский сын.
- И ты считала бы себя счастливой, да, Бетти?
- Будь уверен, - не задумываясь отвечает она. - Хотя мне и так повезло: о, я счастлива, что живу в Стране земного бога.
Я люблю эту Страну не меньше, чем она. И горжусь своим патриотизмом.
Если бы не мои кривые ноги, я бы вытянулся, как военный, по стойке "смирно".
- Наша великая процветающая Страна! - говорю я с пафосом.
Елизавета подходит ко мне близко-близко.
Но не дотрагивается до меня. Никто никогда до меня не дотрагивается.
А мне и не надо, чтоб до меня дотрагивались.
- Рикки, если ты станешь кардиналом, ты сможешь стать и папой. Сможешь претендовать на это место - о, я хочу сказать, когда… - ах, ну когда твой отец умрет. У, папа - это бог, который стал человеком, и ты станешь богом. Но ты должен быть очень о’кей, чтобы стать богом. О, очень, будь уверен.
- Стать богом, а зачем?
- Бог есть бог, вот и все.
Тут она права.
- Ладно, - не унимаюсь я. - А что это дает, чем выгодно?
Она молитвенно складывает руки, потом - входя в роль наставницы - разводит ими (розовые ладошки: поросенок, да и только!)
- Понятно - чем. Тем, что твоя жена сможет покупать больше всех. Каждый день ездить в торговый центр на грузовике с прицепом. Каждый день привозить оттуда столько, ого-го, сколько никто не привозит, - вот высший о’кей. Для этого надо быть папской женой. Я как вижу на улице белый автопоезд с папским гербом, так плачу - ууу - от умиления.
Слушайте ее побольше!
Если говорить о моем отце, то он хотел любой ценой сесть на папский престол. Хотел и сел. Разве не в этом штука, а, люди?
И какую такую особенную власть он получил, что выиграл, став главнее всех на земле, какая ему от этого радость?
Чего не знаю, того не знаю. Еще не понял.
Неужели все сводится к удовольствию, которое Маргарита, моя мать, испытывает, сидя за рулем папского - о! - автопоезда, а?
- Ерунда, будто умней тебя никого нет, - качая головой, говорит Бетти. - На самом деле ты лопух. Ух! Лопух. А раз лопух, значит, не о’кей и, боюсь, никогда не станешь о’кей.
Ишь ты!
Никто не подозревает, на что я способен - теперь, когда принял решение (окончательное) действовать.
Тонкие преступные замыслы потихоньку - ууу - обретают очертания в моем мозгу.
6
Маленький телеэкран, на котором застыло изображение тронного зала, оживает.
Уродливый черный паук, казавшийся мертвым в своей неподвижной паутине, мгновенно реагирует на это.
Я хочу сказать, что бросаюсь к экрану.
Ух ты!
Двое стражников вводят арестованного.
Он без наручников. Но это арестованный, гражданин, которого задержали.
Стражники не вооружены. Ооо, оружие им не нужно (ни к чему). На них желтые балахоны городской полиции.
Иих!
Входит троица кардиналов ("Только бы не путался под ногами этот страшила Ричард"), могущественнейшие после моего отца мужи церкви.
Я останавливаю изображение (стоп-кадр), чтобы вы тоже посмотрели, друзья.
Вот Марк, кардинал Бейкерсфилдский, первый inter pares (о латынь!): он занимает самый высокий пост.
Пост государственного секретаря.
Марк - пожилой импозантный человек с животиком, видимо, большой любитель хорошо поесть. Два раза в день. Ради этого он позволяет себе грешок: отбирает самое вкусное из продуктов, предназначенных для мусора. Прямо из фургона, ай-ай-ай.
У него лысина мыслителя, на носу - очки с маленькими овальными стеклами.
Он одет в длинную, до пят, мантию.
Красную мантию. Соответственно своему положению.
Второй - ну да, в белой шляпе с загнутыми кверху полями, - Матфей, кардинал Далласский.
Крупный, плотный, он все время жует незажженную сигару.
О, он тоже занимает очень высокий пост. Следующий после госсекретаря. Пост защитника культа.
Коли я правильно понял происходящее, скоро и вы смекнете, что все это значит. Нам с вами - иих! - предстоит стать свидетелями редкого, если не исключительного, события.
У Матфея зеленая мантия.
Третий?
Высокий, степенный, в голубой мантии, смуглый, с ассирийской бородкой - э, это Лука (а кто же еще?), кардинал Ричмондский.
Великий инквизитор.
Я прибавляю звук (громкость), так нам будет лучше слышно.
Марк подходит к арестованному и смотрит на него (изучает) сквозь маленькие стекла очков. Вид у арестованного скорее спокойный, чем обреченный.
Он знает, что правосудие свершится. Ах, неминуемо.
Марк обращается к коллегам:
- Это, так сказать, и есть грешник?
Лука поглаживает ассирийскую бородку.
- О’кей, он самый.
У Матфея разъяренное лицо (о-о-о, защитник культа). Еще немного, и он бросится на арестованного. О, он бы охотно пустил в ход свои пудовые кулачищи. Иих!
- Мерзавец, негодяй! - бурчит он, выпятив губы с зажатой в них сигарой.
Остальные его удерживают. Не без труда, о да! Арестованный остается безучастным.
- Подожди, Матфей, - говорит Марк. - Этот человек, так сказать, имеет право на законный суд.
Матфей бросает на арестованного брезгливый взгляд.
Плюет.
- Какой еще суд! Эк куда хватил! Этих подлецов нужно наказывать, вот и все. Нарушители главного положения религии не заслуживают милости.
Ихихи. А что я говорил?
Марк ни на секунду - у - не забывает о роли миротворца.
Это ему как государственному секретарю надлежит сглаживать противоречия и стараться, чтобы во всем царили порядок и согласие.
Только не думайте, будто он - ох - добренький (мягкотелый).
- Так сказать, послушаем Луку. Он у нас великий инквизитор, ему и карты в руки.
Лука кивает (с важностью).
- О’кей, Марк, ты у нас государственный секретарь, ты и веди процесс.
- Именно веди, а не выступай защитником, - тявкает Матфей.
- Какие могут быть защитники, когда судят еретиков! - изрекает Лука.
Он подходит к арестованному. Ух!
Поскольку арестованный - обыкновенный гражданин, его изображение на экране смазано.
Ледяной, ой-ой-ой, взгляд Луки - это ли уже не приговор?
- О’кей, человек, что ты можешь сказать в свое оправдание?
Кардиналы весьма ревниво - о! - относятся каждый к своим функциям, эээ, этого у них не отнимешь. И не успевает арестованный открыть рот, как опять подает голос Матфей:
- Минутку. Кто из нас защитник культа? Я. Значит, первый вопрос мой.
Марк и Лука быстро переглядываются. Лука, кивнув, вырывает волосинку из бороды.
- Правильно, Матфей, начинай ты, - разрешает Марк.
Резким движением сдвинув белую шляпу - ух ты! - на затылок, Матфей делает шаг к арестованному и останавливается перед ним, широко расставив ноги. Арестованный едва достает ему до плеча. Он по-прежнему держится так, будто происходящее его не касается.
У, у нас удивительный народ!
- Ты признаешь себя грешником?
- Я?
- Покайся, тебе зачтется, - советует Лука.
Матфей швыряет на пол шляпу.
- Э, Лука, никак ты его защищаешь? Смягчающих обстоятельств нет и быть не может. О’кей? - Он поднимает с пола шляпу и припечатывает ее к лицу - ух ты! - арестованного.
- Ой, грешен, да-да-да, ай, грешен, черт побери!
Добровольное признание (покаяние) успокаивает Матфея.
- О’кей. О’кей.
Очередь за Лукой.
- О’кей, говори.
- Я? Ладно, э-э-э, это… там были туфли, две штуки, и-и, новые, ну я и подумал: возьму… уф!
Государственный секретарь с безутешно-укоризненным видом качает головой.
- Ты хочешь сказать, так сказать, что извлек из мусора туфли?
Арестованный несколько раз утвердительно кивает.
- У! Новые, совсем новые.
- Все туфли новые, - замечает Лука. - Где ты их взял?
- Ой, на улице, черт меня побери!
Вновь вспыхивает гневом Матфей. (Великий человек, разве не правда, а? Вы-то его терпеть не можете, люди, и-и-и, я знаю.)
- Народное добро! Отягчающее обстоятельство. Тошно слушать. Лично с меня довольно.
Да, что касается кардинала Далласского - то есть Матфея, - эээ, этот пусть себе живет я не против. Только в моей ли это власти?
Впрочем, послушаем, чтó еще скажет Лука. А?
- Ты отлично знаешь, что нельзя, категорически запрещается присваивать мусор.
- Что бы то ни было, хоть пуговицу, - уточняет Матфей.
- Это страшное святотатство, - продолжает Лука, - смертный грех.
Арестованный понятливо - ууу - улыбается.
- О’кей, как не знать!
Он показывает пальцем на свои башмаки. Сношенные. Все в дырах (каши просят).
- Не то что эти. Э, те были гораздо лучше, совсем новенькие, черт меня побери, и-их! Новенькие.
- Туфли полагается покупать - терпеливо объясняет Лука. - В магазинах полно обуви, о’кей? Каждый честный гражданин покупает минимум по одной паре в день.
- А еще лучше покупать по две, - добавляет мудрый Марк. - Если ты, так сказать, настоящий человек.
Матфей считает иначе:
- А я бы в два раза увеличил продовольственные покупки. В целях улучшения питательной среды для мусора.
Вот это мысль, люди. Здорово!
- Нет, нет, - решительно возражает Лука. - Увеличить следует распространение книг: все - у! - упирается в просвещение.
Простите друзья, но на этом я хотел бы остановиться подробнее.
Такого рода рекомендации мне доводилось слышать и раньше - причем от тех же кардиналов. В каждой из этих точек зрения есть свой скрытый смысл (я должен его открыть).
Итак…
Итак, Марк за потребление готового платья.
Матфей - продовольственных товаров.
Лука - бумаги и пластических масс.
Ух!
Пораскиньте и вы мозгами, если хотите. Это я вам, читатели.
Ага, после долгих раздумий арестованный горестно разводит руками.
- Чтобы покупать, деньги нужны. А у меня гроши.
Матфей возмущен (неумолим):
- Так ты, сукин сын, еще и не работаешь? У нас в Стране нет безработицы. При нашей нехватке рабочих рук мы не можем потакать бездельникам.
- А у меня - ууу - уважительная причина. Я инвалид, да-да. Ревматизм, черт меня побери.
- Существует государственное пособие, - замечает Марк, поправляя овальные очки на носу. - Сколько ты, так сказать, получаешь в день?
- Э, четыре фунта товаров, - отвечает арестованный. - Два на себя, два на выброс. Каждое утро - ох - выбрасываю, клянусь!
Лука - ах ты! - поражен.
Или притворяется. О-о, он у нас лиса.
- Всего два фунта на выброс? Слишком мало. Все равно что ничего, не правда ли?
- О’кей, - бурчит Матфей. - Но плохое материальное положение не оправдывает чудовищного преступления, которое совершил этот лоботряс. Ставшее мусором - священно. Брать его - смертный грех.
Наверно, ох.
Но мне еще рано думать о смерти.
Хоть я и пользуюсь, как папский сын, особыми привилегиями, все равно каждый раз, стоит мне притронуться к запретной вещи, я словно бы жду электрического разряда, который опрокинет меня и - ууу - утопит в материнском лоне.
В лоне мусора. Ах!
Очевидно, я настолько мелкий грешник, что недостоин наказания. Или - иии - настолько великий, что имею возможность пользоваться безнаказанностью. А?
Ага.
Слышится громовой голос папы:
- Верно, верно.
7
Появляется внушительная фигура моего отца. Ах!
Царственно белая мантия (несмотря на многократную обработку в стиральной машине, несколько пятен все же осталось).
Белый ореол волос, венчающий крупную голову.
Кардиналы, стражники, арестованный подобострастно приветствуют его. Хором.
- Многая лета папе Эдуарду, богу на земле!
Мой отец человек исключительно сильный (красивый), могучий.
Однако ему нравится изображать из себя развалину, ууу, едва таскающую ноги.
Поэтому он опирается - вместо трости - на гладкую надушенную руку Иоанна, аббата Бостонского.
О, ну конечно, это он! Вы не ошиблись.
Молодой человек, что недавно сидел в ванне.
Интересно, откуда берутся такие красавчики? На нем неизменно чистая туника (похоже, он меняет ее каждый день).
А?
Ходят слухи, что добрее его нет человека аж во всей великой Стране.
Я помню, как он вечно путался у меня под ногами - здесь, во дворце, когда мы еще были детьми. Как я, ууу, убивался тогда из-за своего уродства ("Маменькин ублюдок на паучьих ножках"); я ненавидел Иоанна и чего бы только не сделал (не отдал) ради того, чтобы быть как он, походить на него.
Потом это прошло (о-о-о!).
В Иоанне, я чувствую, есть что-то такое, что непосредственно касается меня.
Думаю, что вместе мы представляем собой идеальную окружность: я - черный полукруг, он - белый.
Что мне досталась худшая, а ему лучшая часть одной и той же субстанции.
Что мы - ах - антиподы, и это нас роднит, то-то и оно.
У-у, умные люди, вы меня понимаете.
Папа усаживается на трон-престол (и-и-и, изъеденный жучком, топорный, стульчак, да и только, зато - ох ты - точь-в-точь по моим тощим ягодицам, словно на заказ).
Иоанн занимает свое обычное место, рядом с папой. Он стоит, но впечатление такое, будто сидит у папы на коленях.
Так или иначе, я включил Иоанна в длинный список людей, заслуживающих ненависти.
Эх, хорошо бы, конечно, кто-нибудь объяснил мне, как это - ненавидеть всей душой! Я подозреваю, что моя ненависть, хоть и похожа на настоящую, чересчур поверхностна, неглубока.
Ах, ну что это за ненависть, а?
Боюсь (опасаюсь), что в самом разгаре операции я вдруг забуду, уф, за что собирался убрать того или иного врага, либо - охохонюшкихохо - еще хуже: не смогу сказать, почему считаю его врагом.
Ну да ладно, там видно будет.
Сейчас же я хочу обратить ваше внимание на взаимосвязь (контакт) между моим отцом и Иоанном. Э, это небезынтересно, о’кей.
Эдуард, насупив брови, изучает (оценивает) ситуацию. Затем лепечет на ухо красавчику Иоанну:
- Ммм.
- Отлично, - заключает Иоанн, внимательно (сосредоточенно) выслушав божественный лепет. И тут же переводит: - Вопрос к Марку, кардиналу Бейкерсфилдскому, государственному секретарю. Как продвигается суд?
Марк (он делает это непрерывно) поправляет пальцем очки.
- Я бы сказал, так сказать, что высочайшее решение о судьбе этого грешника надлежит вынести папе.
- Ммм, - говорит папа на ухо Иоанну.
- Отлично. - На этот раз Иоанн обращается к Луке: - Кардинал Ричмондский, великий инквизитор, что ты можешь сказать, а?
А?
- Он виновен.
Арестованный усиленно кивает.
- Угу, черт меня побери!
- Ммм.
Иоанн смотрит на Матфея.
- Отлично. А что скажет кардинал Далласский, министр - защитник культа?
- Он взял мусор из кучи, - шипит Матфей. - Недопустимое святотатство в отношении нашей церкви. Он заслуживает высшей меры наказания.
- Верно, верно, - изрекает папа.
Арестованный тоже согласен:
- О’кей, ей-ей, так.
Иоанн поднимает холеную руку.
- Могу я сказать?
Матфей недовольно спрашивает, уж не собирается ли он говорить (выступать) от своего имени, а не как толкователь папских "ммм".
Иоанн кивает: дескать, от своего. Во-во, лично от себя.