- Наша бесподобная производственная система страдает, как мы знаем, от недостатка рабочих рук. - (Сразу видно, Иоанн один из тех немногих, кто переступил предел двухсот употребительных слов. Его голос - голос флейты. Или лютни? А как звучит лютня?) - Рабочие представляют собой большую ценность, нам их постоянно недостает.
- Браво, браво.
Воодушевленный Эдуардом, Иоанн переходит к выводу - ух ты! - с которым и я вынужден согласиться:
- А посему, мне кажется, нет смысла терять пару рабочих рук.
- У, о, о’кей, он дело говорит, - признает арестованный.
Иоанн обращает на него ласковый взгляд.
- Правда, ты больше не будешь трогать мусор?
- Ой, не буду, у-у, ни за что не буду, черт меня побери!
Однако Матфей не собирается уступать.
О, он прирожденный боец, как и подобает (пристало) техасцу, у, настоящий бык.
Он резко сдвигает шляпу с затылка, так, что она падает ему на глаза.
- Нет, люди, иии, нет, тут пахнет неуважением закона. Да при таком грехе, при кощунстве, которое позволил себе этот святотатец, не может быть речи ни о покаянии, ни о прощении.
- Правда, правда, - соглашается Эдуард.
Аяй, а я-то хорош, друзья! Когда говорил Иоанн, я был на стороне арестованного, теперь же мне кажется, прав Матфей.
Ух!
Поглаживая бородку, свое слово вставляет (тонко) Лука:
- К тому же он не может работать. Он инвалид.
Матфей знает, что одержал победу.
- О’кей, кроме всего прочего, он инвалид.
И-и-и! Иоанн сдается:
- Отлично. Если так, я умолкаю.
Арестованный ничего не имеет против.
- О, о’кей! О’кей.
- Браво, браво, - резюмирует Эдуард.
Вы уже поняли, что вслух папа произносит главным образом "браво, браво", "верно, верно", "правда, правда", а когда хочет высказаться обстоятельнее, мычит на ухо Иоанну нечленораздельное "ммм".
Потому-то Иоанна называют еще гласом божьим или просто (только) голосом.
Кто знает, умеет ли папа вообще говорить?
Впечатление такое, будто ему неведом даже язык восклицаний. Насколько мне известно, никто никогда не слышал, чтобы он по-настоящему говорил.
По знаку папы стражники надевают на голову арестованному мешок.
Ух ты (ах ты)!
Эдуард и все остальные осеняют себя ритуальным знамением. Касаются лба, груди, живота.
И вот стражники благоговейно бросают арестованного туда, где, как известно, находится колодец центрального мусоропровода.
Арестованный исчезает без единого звука.
Мы очень хорошо умеем уходить.
Не боясь, не впадая в уныние, не цепляясь за жизнь.
А вы? А?
8
Я покидаю свой телевизионный пост и двигаюсь по темным коридорам и шатким лестницам. Бегом, вприпрыжку ("Ричард, когда наконец ты споткнешься и сгинешь?"), опрометью.
Я хочу (у!) вблизи видеть, что делается в тронном зале.
Информация - это все.
Мусор - это информация. За что (о!) я его и люблю, люди.
Из предосторожности я не показываюсь.
Застываю черным пятном на черном (темном) фоне колонны.
Потихоньку - у, тсс! - вытягиваю шею. Шею рептилии.
("Ричард - помесь черепахи с крокодилом".)
И плачу - крокодиловыми слезами. (Ахахахахах! Ах!)
Мой отец и красавчик Иоанн обмениваются нежностями.
Я нежностями с детства (сроду) не избалован, а теперь уж и подавно без них обойдусь.
А где кардиналы?
Вот они, колдуют над компьютером. Компьютер все тот же - допотопный, ржавый. Мертвый хлам.
Но у них - ух ты! - он работает. Вибрирует, пыхтит, весело дребезжит.
Барахло. О, не совсем, конечно. Просто я обогнал эту штуковину. Ууу, ум может совершать все новые и новые операции вплоть до экстралогических, при условии, что запоминающее устройство способно постепенно аннулировать прежние результаты.
Разум располагает ограниченной площадью.
Степень прогресса в области познания определяется количеством мусора (устарелой информации), которое память в состоянии переварить и забыть.
Все упирается в мусор, дорогие мои люди.
Идти по пути прогресса - значит забывать.
Кардиналы внимательно изучают данные, полученные на компьютере.
У-у, у них явно недовольный (расстроенный) вид.
Кардинал Далласский Матфей сплющивает зубами сигару и с размаху - ах ты! - бьет по компьютеру ногой.
- Дрянь, сволочь!
Машина молчит. Не ропщет.
Троица подходит к папе (с великим благоговением).
- Эдуард, - тихо говорит государственный секретарь.
- Ммммм.
Что должно означать: да не морочьте вы голову, ух, не мешайте нам с Иоанном любезничать.
- Извини, Эдуард, - не унимается Марк, - так сказать, дела обстоят не ахти.
Ему вторит Матфей:
- Прямо-таки из рук вон.
- Темпы производства неминуемо снизятся, - подливает масла в огонь Лука.
Эдуард недовольно поднимает брови и вопросительно смотрит на своего Иоанна.
- Ммм. Ммм?
Иоанн кивает.
- Отлично. - И тут же, насупившись, машет головой. - Прошу тебя, Эдуард, не впутывай ты меня в эти дела.
Ах ты!
Эдуард не оставляет без внимания просьбу Иоанна:
- Верно, верно.
Разговор, похоже, окончен, но теперь уже я подаю голос: "Хм", дабы привлечь внимание двух - ух! - голубков (беленькие, что тот, что другой) к кардиналам.
Каковые, по-моему, имеют сказать нечто серьезное, и меня интересует, что именно.
- Так вот, - с расстановкой говорит Марк. - Если мы, так сказать, не примем незамедлительные меры, наш экономический план может провалиться.
Матфей бормочет, не выпуская изо рта сигары:
- Этого ни в коем случае нельзя допустить, о’кей?
Эдуард думает - несколько секунд, затем говорит (решительно) "ммм" на ухо верному Иоанну (красавчику).
Божий глас схватывает на лету.
- Отлично. Папа хочет знать, сколько фунтов на душу населения?
Лука с готовностью отвечает:
- Пятилетним планом предусмотрено на четвертый, то есть на нынешний, год выбрасывание каждым гражданином в среднем по сорок фунтов мусора в день.
Матфей размахивает перфолентой с данными компьютера. Губы, обхватившие сигару, ууу, горестно сжаты.
- О’кей. А у нас и по двадцать пять не выходит.
- Верно, верно. Скверно, скверно. Ммм.
- Отлично, - переводит Иоанн. - Папа говорит, что с подобным положением мириться нельзя.
Кардиналы начинают шептаться. Но для моего привычного уха (ха-ха-ха) явственно каждое слово в их разговоре.
Марк предлагает сделать ставку (ух ты) на форсированное потребление готового платья.
Матфей, напротив, ратует за продовольственные товары. Включая стиральные порошки. Ишь ты.
Лука - поборник просвещения.
- Книги, книги и еще раз книги, - настаивает он, и при этом бородка у него дрожит. - Минимум по семь с половиной штук на человека ежедневно. Книг можно покупать бесконечно много, все равно никому и в голову не придет собирать библиотеку.
Поняли, друзья? Каждый гнет свою линию.
Так всегда. О да!
Вечно одно и то же. Всяк дует в свою дуду.
У-у! У-у! У-у!
Папа прикрыл глаза: думает. Наконец он вверяет долгожданное "ммм" Иоанну.
- Отлично, - радостным голосом произносит красавчик, бросив на папу (моего отца) восхищенно-влюбленный взгляд. - День отказа. Эдуард считает, что торжества в честь основания нашей церкви, церкви отказа, следует отметить грандиозным почином - Днем отказа. Потрясающе. В этот день все граждане сделают исключительно большие покупки. Рекордсменов ждут медали, дипломы и призы. Все на штурм рекордов; магазины, где прилавки опустеют раньше, получат премии - разумеется, товарами.
- О’кей, хорошая идея, - поддерживает Марк. - Мы еще шире вовлечем народ в разные конкурсы, обрушим на него новые диаграммы, цифры (очки), товары по льготным ценам. Так сказать, массированный удар.
- Наш Эдуард всегда на высоте положения, - подпевает Лука.
А, то-то же! Эдуард - мой отец. Ооо!
Матфей, пожевав, одобрительно выплевывает кусок сигары.
- День отказа. Недурно звучит, думаю, понравилось бы даже противникам, еретикам, раскольникам. Если бы они у нас были, ихихихи, ахахахаха. О’кей. Для производства это будет как глоток кислорода, и-и-и. И веру укрепит.
Ну разве не молодец наш защитник культа? А? По-моему, Матфея можно пощадить, ууу, у меня пока что нет оснований для его ликвидации.
Тому, кто стремится к власти, здравый смысл подсказывает: врагов следует безжалостно (беспощадно) убирать. Это истина.
А?
Слышатся звуки трубы.
О!
У!
Уже?
Нет чтобы завтра.
Лука прислушивается.
- Это войска возвращаются из Европы.
Матфей бросает в воздух шляпу.
- Ууу, ту-ру-ру! Трубы трубят победу!
- Скорее, - торопит Марк. - Бежим встречать победителя. Так сказать.
Кардиналы убегают, и одновременно в тронный зал, запыхавшись - уф, - влетает Маргарита. Папская жена.
Моя мать.
Послушайте ее. Послушайте.
- Эдуард, это наш сын Георг. Он возвращается с победой.
- Браво, браво.
Скучным тоном.
Маргарита воздевает руки с переплетенными пальцами.
- Мои молитвы защитили его.
Эге. Иоанн смотрит на Эдуарда.
- Георг вернулся, - говорит он шепотом. - Лучше мне не мозолить ему глаза. А?
- Ммм, - отвечает (кисло) Эдуард.
Иоанн улыбается.
- Отлично. Я остаюсь. Только ведь и он будет мне завидовать - не меньше других. Я его боюсь.
Эдуард мотает головой - дескать, не бойся.
- Мммм.
- Как хочешь, - ласково (о-о-о!) отвечает Иоанн. - Располагай мною по своему усмотрению. Я был и остаюсь младенчески чист и невинен. Отлично.
Маргарита начинает проявлять назойливость:
- А ты что не идешь встречать нашего сына?
- Ммм.
Ворчливое мычание Эдуарда, всегда неохотно отрывающего зад от трона, если только это не связано с тем, чтобы отправиться спать, обращено (ох ты!) к жене.
- Отлично, - без запинки расшифровывает Иоанн. - Он сказал: "Маргарита, пошла вон!"
О! Ого!
Пора. Я должен действовать. Сам не знаю - как.
Но немедленно. Сию минуту, у-у!
Колченогий Ричард.
Безмозглый Ричард.
Трусливый Ричард.
Ух!
Коварный Ричард.
Ах!
Мрачный Ричард.
Ричард без страха и упрека - а, то-то же!
9
Я крадучись - ооо! - обхожу вокруг колонны.
Выйдя на открытое место (на свет), сталкиваюсь с отцом. Опирающимся на руку Иоанна.
Мать притворяется, будто меня не замечает. И-и-и, и это в двух шагах! Ах, просто она игнорирует мое присутствие.
Отец при виде меня мрачнеет.
Он недоволен и сердито бросает мне:
- Мммммм.
Иоанн - у! - усердно переводит:
- Отлично. Ты же знаешь, аббат Йоркский, что не должен выходить из своих комнат. Безмозглый слизняк.
Сказать ему?
У, я это вычитал в одной книге.
Нет, все-таки скажу.
- Сучий сын!
Ага, сказал.
Рыча, Эдуард отвешивает мне оплеуху. Ух, от которой я лечу на пол.
Вот это затрещина, люди!
Зато - охохо - она питает мою ненависть.
Подогревает ее.
Умножает.
Мне больно. Я беспомощно барахтаюсь, перекатываясь на горбу. Ууу!
Оба голубка ушли. Маргарита собирается последовать за ними.
- Мать!
Она останавливается, не оборачиваясь. Маргарита.
- Чего тебе?
- Помоги подняться.
- Некогда. Я должна обнять Георга. Первая, раньше всех.
Эх!
Я усиленно (отчаянно) болтаю конечностями. Будто опрокинутый на спину паук.
- Я тоже твой сын.
Протягивая мне руку, она старается не смотреть на меня.
- С ним-то мне повезло.
- Ну да, а со мной вышла осечка. (Ай, ай, ай!) Скажи, мать, это правда, что я родился преждевременно?
- Беременность была неблагополучная, я тебе говорила.
- Опля! Значит, как выкидыш я нормальный, а?
- Перестань меня мучить, Ричард.
Я парирую. Молниеносно.
- Ты хочешь сказать, что Ричард действует тебе на нервы? - ору я. - Так бы и говорила! А мучиться предоставь мне!
О-о, обратите внимание, друзья: я начинаю огрызаться.
Ату!
- Муки оставь мне, я ни с кем не намерен их делить. Будь проклят день, когда ты меня зачала. Какой это был день?
- Не помню.
- Может, у тебя не было пустовки?
- К сожалению, как раз была. И-и, иначе бы ничего не вышло.
Ах!
- Тебе бы надо слезы лить, Маргарита.
- Э-э, это почему же?
- Полюбуйся, какого красавца сына ты произвела на свет. Мне и то за тебя стыдно. Охохо.
- Я не виновата.
- Виноваты твои хромосомы. И гнилые хромосомы отца.
- Не хули земного бога. Хромосомы у меня в порядке. И у твоего отца тоже. Ведь родили же мы после тебя Георга - само совершенство.
У-у, увы, я не сразу (не вдруг) нахожу, что на это сказать.
Опираясь на короткую ногу, я описываю другой ногой круг, будто циркулем. Это должно помочь мне углубиться - с целью выбора - в чащу (ухохихэхах) восклицаний, теснящихся в моем голове.
Вместо этого я должен выкапывать, выуживать, извлекать на свет слова.
Без них в исторический момент не обойтись.
И только (о-о!) ненависть может служить ведром, способным поднять их из колодца моего мозга, моего интеллекта.
Слова.
От слов зависят победы и поражения.
- Послушай, старуха, что-то тут не так. Мы с Георгом не можем быть братьями - детьми одних и тех же родителей. Ты должна мне сказать правду, Маргарита, правду.
Я трясу старуху - ух! - за плечо, впившись в него хищными пальцами. Старуху мать.
- Хочешь правду - о’кей, - вздыхает она. - Каждый вечер я молюсь, чтобы ты сгинул. Навсегда. Да, да. Это и есть правда, несчастный!
Ох!
- Хороша мать! Вот мы и выяснили. Почти.
- Почему ты не смиришься, сын?
Сын!
Роковое слово (о-о!), которое ей ничего не стоит произнести.
Люди, вы же знаете. А? В споре важно использовать зацепку (у!), которую так или иначе дает спровоцированный нами собеседник (оппонент). К холодным доводам, приготовленным заранее и разложенным по полочкам, мы прибавляем горячие, рождающиеся в ходе разговора. Возникает цепная реакция, которую необходимо контролировать, дабы остановить, как только диалектический процесс сложится в нашу пользу. Продолжая спор, мы можем и проиграть: от малейшей ошибки могучее крыло разума (ах!) становится подбитым крылом.
- Не называй меня сыном. Надоело (о-о-о)! В этой идеальной - счастливой - замечательной Стране, где живет избранная часть человечества, я, единственный, с кем природа сыграла злую шутку, должен смириться?
Я мог бы произнести монолог моего Ричарда III (о-о!), но в этом нет необходимости. Я и так на высоте.
- Я должен смириться? Ни за что. Скажи (открой) мне правду: когда ты была беременна мною, кто-нибудь бил тебя в живот?
Ух!
- Да. Твой отец.
Ох!
У-у, у меня в душе открывается клапан, откуда бьет сноп ослепительного света, тотчас впитываемый (поглощаемый) грибом ядовитого пара, подозрительно напоминающим лицо моего отца.
У меня подгибаются (подкашиваются) ноги.
- Мало того, что он зачал меня хуже некуда, так он еще и на плод ополчился! Но за что? За что (о-о-о!)?
- Все было не так.
- Ненависть отца ко мне идет от его хромосом. За что? Я хочу знать, или я все здесь разнесу, учти.
- У твоего отца не было ненависти к тебе. Успокойся, Ричард, прошу тебя.
Я непременно - ооо! - должен поддерживать пламя ярости, жар болезненного (мучительного) любопытства. Ааа!
- Ты скажешь мне все. Все!
Я оседлал крылатого коня гнева. С его помощью я могу перенестись через стены и приземлиться в мрачном замке ненависти.
Маргарита отодвигает ногой серебряную (посеребренную) ложку, сползшую с мусорной кучи в проход на полу.
- Отвяжись. Я пошла к Георгу.
- Я старший. Должны же у меня остаться какие-то права.
Маргарита (ах!) отводит взгляд.
- Твой отец меня ударил. Со зла. Ты зачат не им.
А-а!
Э-э! Вот оно что! О-о!
Невозможно стать героем, избранным, не имея позади приключений, романтических историй или страшной тайны, которую нужно раскрыть, запутанного (у!) узла, который нужно распутать.
- Я знал, что мог родиться только от дьявола.
- Никаких дьяволов нет. Ты родился от европейца.
Браво, браво!
Отлично!
О’кей!
- От европейца? (Ай-ай-ай!) Кто он такой?
- Его уже нет.
- Убрали?
Маргарита показывает на обширную пеструю свалку, откуда начинается бездна центрального коллектора.
- Бросили туда, в эту мусорную кучу. Она была ниже, чем теперь, чуть выступала над полом.
Я представляю себе молекулы отцовского тела.
У-у, уже, наверно, атомы, подобные тем, в которые превратилось, оседая, столько прекрасного мусора. Ах, кто знает, быть может, теперь атомы моего настоящего отца достигли канализационного коллектора.
О-о-о, отец, родная кровь!
Я говорю:
- И не подумаю о нем плакать.
- Это был справедливый конец.
У, у моей матери сердце как у них, у моих сограждан. ("Ну и страшила ты, Ричард! Если разрубить тебя на кусочки, а потом опять сложить, не наберется и четверти приличного человека".)
Твердые сердца, могучие.
Бьющиеся в каменной груди неизменно ровно.
У-У, удивительные сердца!
А еще Ричард кто? О-о, выродок!
- Этот человек работал во дворце. Садовником. Он очень любил цветы. Тогда еще тут был сад. Он стал ударять за мной.
- Он был красивый?
- Европеец. Не такой, как наши мужчины. Ему все время хотелось заниматься этим делом.
Ух ты!
- Не то что тебе.
- Однажды во время пустовки я ему уступила.
Собачая свадьба. В саду, на клумбе?
- Результаты налицо (ох!). Вот он, полюбуйтесь, плод несовместимых хромосом. Стало быть, твой муж пронюхал, но почему тогда он тебя пощадил? Ведь закон для всех один.
- Не знаю. Может, потому что я сама ему все рассказала. Твой отец еще не был у власти. Ты его не знаешь, он не такой, каким тебе кажется.
- Он никогда не подпускал меня к себе.
И я не могу - у! - сказать, что он не прав.
- Теперь ты все знаешь, бедняга. Что поделаешь! Пропусти, я должна идти к твоему брату.
- К моему брату. К Георгу. У него все в порядке. Он законный сын Маргариты и Эдуарда. (Ах!)
- Это верно.
- А почему не он любимец моего (ох!) отца? Ты знаешь, что Эдуард больше, чем нас, любит чужого человека?
- Иоанна.
- Аббата Бостонского. Юного невинного красавчика (ай-ай-ай!), только о нем и думает.
Люди-ииииии!
Неожиданно в голове складывается четкий план действий.
- Подожди, мать, я с тобой: хочу поздороваться с братом.
Она колеблется.
- Ты тоже идешь? Может, не стоит?