Бетагемот - Питер Уоттс 10 стр.

Только не получила. Ахилл Дежарден вдруг обмяк, как доллар.

- Ты серьезно? - спросил он в надежде, что она не заметит, и понимая, что уже заметила. - То есть... ты хочешь, чтобы я сделал тебе больно?

- Да Ахилл у нас герой! - Она насмешливо покоси­лась на него. - Опыта маловато, да?

- Хорошо, - сказал он, невольно оправдываясь. - Только...

- Это же просто игра, детка. Ничего радикального. Я же не прошу меня убивать.

"Очень жаль".

Впрочем, мысленная бравада не одурачила его ни на миг. Ахилл Дежарден, тайный садист, вдруг до смерти перепугался.

- Ты про игры? - сказал он. - Шелковые веревки, стоп-слова и все такое?

Она покачала головой.

- Я, - терпеливо объяснила она, - хочу, чтобы у меня кровь текла. Хочу боли. Я хочу, чтобы ты сделал мне больно, любовничек.

"Да что со мной? - гадал он. - Я же именно о такой всегда мечтал. Какая счастливая случайность!"

И миг спустя подумал: "Если это случайность".

Он, что ни говори, находился на переломе судьбы. Шли проверки его прошлого, проводилась оценка ри­сков. Где-то под ковром система решала, можно ли до­верить Дежардену ежедневно определять судьбы милли­онов. Конечно, его тайна уже была им известна: ме­ханики заглянули ему в голову и наверняка заметили отсутствующую или поврежденную проводку. Возможно, это проверка: способен ли он контролировать себя. Воз­можно, Трип работает не так надежно, как ему внушали, и особенно подлые нейроны его подтачивают, а изна­чальная порочность представляет собой потенциальную ловушку... Или все намного проще. Может, они просто не рискнут вкладывать в раскрутку героя, чьи неконтро­лируемые склонности публика может счесть... неприят­ными.

Аврора скривила губы и обнажила спину.

- Давай, детка, поработай со мной.

Она была блеском в глазах всех его прежних парт­нерш, той мигающей искоркой, которая словно говорила: "Поберегись, ты, поганый извращенец. Малейшая оп­лошность, и с тобой покончено!". Она была шестилетней Пенни, обещающей никому не говорить, несмотря на кровь и переломы. Она была отцом, стоящим в темном дверном проеме с непроницаемым взглядом, словно го­ворившим: "Мне про тебя кое-что известно, сын, и ты никогда не узнаешь, что это".

- Рори, - осторожно заговорил Дежарден, - ты на­счет этого ни к кому не обращалась?

- Все время обращаюсь. - Она улыбалась, но в го­лосе зазвенело напряжение.

- Нет, я хотел сказать... понимаешь...

- К специалистам. - Улыбка пропала. - К какому-нибудь мозгоправу, который за мои же денежки скажет мне, что я сама себя не понимаю, что все это просто за­ниженная самооценка и что мой отец насиловал меня в доречевой период. - Она потянулась за одеждой. - Нет, Ахилл, не обращалась. Я предпочитаю проводить время с теми, кто меня принимает как есть, а не с тупыми муда­ками, которые пытаются превратить меня во что-нибудь другое. - Она натянула трусики. - Наверно, на офици­альных приемах такие больше не попадаются.

- Ты могла бы остаться, - попытался он.

- Просто это было так неожиданно, - попытался он.

- Понимаешь, в этом есть какое-то неуважение, - попытался он.

Аврора вздохнула.

- Детка, если бы ты меня уважал, то признал бы за мной право самой решать, что мне нравится.

- Но мне нравишься ты сама, - ляпнул он, низ­вергаясь в пламени и дыме. - Как же мне делать тебе больно, если...

- Эй, ты думаешь, мне нравилось все, что я для тебя делала?

Она оставила его стоять с обвисшим пенисом, пять­юдесятью минутами до конца аренды кабинки и убий­ственным, унизительным сознанием, что он навсегда в ловушке собственного притворства.

"Я никогда не дам этому воли, - понял он. - Как бы мне ни хотелось, кто бы меня ни просил, как бы это ни было безопасно. Я никогда не буду уверен, что где- нибудь не прячется шпион, что это не ловушка. Я всю жизнь буду скрываться, потому что открыться страшно до ужаса".

Отец мог бы гордиться. Сын вырос добрым католи­ком.

Но Ахилл Дежарден знал толк в искусстве приспособ­ления. Выходя из кабинки - пристыженный и одино­кий, - он уже начал восстанавливать защитные барьеры. Возможно, оно и к лучшему. Как-никак, от биологии никуда не денешься: секс - это насилие, причем бук­вально, до уровня нейронов. Трах или драка - работают одни и те же синапсы, тот же стимул причинять насилие и подчинять. Каким бы нежным ты ни был внешне, как бы ни притворялся. Даже если ты действуешь исключи­тельно с согласия партнера, все равно это не более чем насилие над сдавшейся жертвой.

"Если я делаю все это, а любви не имею, то я - медь звенящая", - подумал он.

Он сознавал это основами мозга, глубинами своего "оно". Садизм записан в строении тела, а секс... секс мало того, что насилие, он - сплошное неуважение. И кому нужно обращаться так с другим человеческим существом в середине двадцать первого века? Никто не вправе так поступать, тем более - чудовища с неисправными вы­ключателями. У него дома имелся сенсориум, позволяв­ший воплотить любое плотское желание, предоставляя ему виртуальных жертв в таком высоком разрешении, что получалось одурачить даже его.

Были и другие преимущества. Не понадобятся боль­ше сложные ритуалы ухаживания, в которых он вечно путался. Не придется опасаться инфекций и неуклюже выставлять анализы чем-то вроде предварительных ласк. И не будет больше этого жестокого блеска в глазах жерт­вы, которая, может быть, догадалась.

Он во всем разобрался. Черт, он нашел новый смысл жизни.

Отныне и впредь Ахилл Дежарден будет цивилизован­ным человеком. Он обратит свои порочные страсти на машину, а не на живую плоть - и тем самым спасет себя от целой прорвы неловкостей. С Авророй все обернулось к лучшему - он чуть не попался, но вовремя вывернулся. Вот уж у кого точно все провода в голове перепутаны. Центры боли и удовольствия - все вперемешку.

Лучше не связываться с такими психами.

ПОЖАРНЫЕ УЧЕНИЯ

Она просыпается где-то в море.

Непонятно, что привело ее в себя - вспоминается мягкий толчок, словно кто-то осторожно будил ее, - но сейчас она совершенно одна. Того и добивалась. Могла бы заснуть где-нибудь в трейлерном парке, но ей нуж­но было одиночество. Потому она проплыла мимо "Ат­лантиды", мимо пузырей и генераторов, мимо хребтов и расщелин, когтивших округу. Наконец добралась сюда, к отдаленному уступу из пемзы и полиметаллических руд, и уснула с открытыми глазами.

А теперь что-то ее разбудило, и она не могла сори­ентироваться.

Она снимает с бедра сонарный пистолет и обводит окружающую тьму. Через несколько секунд возвращается смазанное множественное эхо с левого края. Прицелив­шись в ту сторону, она стреляет снова. В самом центре оказывается "Атлантида" с ее пригородами.

И еще более твердое и плотное эхо. Уже рядом - и приближается.

Идет не на перехват. Еще несколько импульсов пока­зывают, что вектор движения минует ее справа. Тот, кто приближается, о ней не знает - или не знал, пока она не применила сонар.

Учитывая отсутствие "кальмара", он движется на удивле­ние быстро. Из любопытства Кларк направляется ему напе­ререз. Налобный фонарь она притушила, света едва хватает, чтобы отличить донный грунт от морской воды. Ил обла­ками поднимается вокруг. Изредка попадаются камушки и хрупкие морские звезды, лишь подчеркивая однообразие.

Головная волна настигает за миг до самого объекта. В бок ей врезается плечо, откидывает ко дну. Вздымается ил. Ласт шлепает Кларк по лицу - она вслепую шарит руками и хватается за чье-то предплечье.

- Да какого хрена!

Рука вырывается, но брань, видимо, оказала свое дей­ствие. По крайней мере, он больше не брыкается. Облака мути кружатся скорее по инерции.

- Кто... - Звук грубый, скрежещущий, даже для во­кодера.

- Это Лени. - Она прибавляет яркости в фонаре, и яркий туман из миллиардов частиц взвеси слепит ее. Отплыв в чистую воду, Кларк направляет луч на дно.

Там, внизу, что-то шевелится.

- Че-орт! Свет выключи...

- Прости. - Она притемняет фонарь. - Рама, это ты?

Со дна поднимается Бхандери. Механический шепот:

- Лени... привет.

Наверно, повезло, что он ее еще помнит. Черт, что он вообще еще может говорить. Когда перестаешь бы­вать на станции, не просто гниет кожа. Не просто раз­мягчаются кости. У отуземившегося рифтера стирается кора головного мозга. Если позволить бездне слишком долго вглядываться в тебя, все метки цивилизации тают, как лед в проточной воде. Кларк представляет, как со временем разглаживаются извилины мозга, возвращаясь к примитивному состоянию рыбы, более подходящему к подобной среде.

Рама Бхандери еще не так далеко ушел. Он даже ино­гда появляется внутри.

- К чему такая спешка, что накрылось? - жужжит ему Кларк, не слишком надеясь на ответ.

Но ответ она получает.

- Накры... дофамином, наверно... эпи...

Через секунду до нее доходит. Дофаминовый приход, накрыло его. Неужели он еще настолько человек, что способен на каламбуры?

- Нет, Рама, я хотела спросить, куда ты спешишь?

Он зависает рядом с ней черным призраком, еле ви­димый в смутном мерцании фонаря.

- А...а... я не... - голос затихает.

- Бабах, - снова начинает он после паузы. - Взрыв. Сли-ишком ярко.

Толчок, вспоминает Кларк. Такой сильный, что раз­будил ее.

- Что взорвали? И кто?

- Ты настоящая? - рассеянно спрашивает он. - Я... думал, ты гистаминовый глюк.

- Я Лени, Рама. Настоящая. Что взорвалось?

- Или ацетилхолино... - Он поводит ладонями перед лицом. - Только меня не ломает...

Бесполезно.

- ...она мне больше не нравится, - тихо жужжит Бхандери. - А он гонялся за мной...

У Кларк перехватывает горло. Она придвигается к нему.

- Кто? Рама, что...

- Уйди... - скрежещет он. - Моя... территория.

- Прости, я...

Бхандери разворачивается и плывет прочь. Кларк, по­давшись было следом, останавливается, потому что вспо­минает: есть другой способ.

Она усиливает свет фонаря. Под ней еще висит мутная туча - над самым дном. В такой плотной ленивой воде она продержится много часов.

Как и ведущие к ней следы.

Один - ее собственный: узкая полоска ила, взбитая ее движением с восточного направления. Другой след отходит от него под углом 345 градусов. Кларк движется по нему.

Так она попадет не к "Атлантиде", скоро соображает она. След Бхандери уходит левее, мимо юго-западного крыла комплекса. Там, насколько она помнит, смотреть не на что. Разве что на "поленницу" - склад частей, сброшенных в расчете на продолжение строительства, когда корпы только появились здесь. И правда, вода впереди светлеет. Кларк приглушает свой фонарь и со- нарит яркое пятно впереди. Возвращается жесткое гео­метрическое эхо объектов, заметно превышающих рост человека.

Она устремляется вперед. Размытое пятно превращает­ся в четыре точечных источника света по углам "поленни­цы". Штабеля пластиковых и биостальных пластин лежат на поддонах в пределах освещенного участка. Изогнутые запчасти для обшивки корпуса торчат из ила зарослями устриц. В туманной дали виднеются большие тени баков, теплообменников, кожухов аварийного реактора, которые так и не пустили в ход.

А даль действительно туманная, понимает Кларк. Го­раздо мутнее обычного.

Погрузившись в водяной столб, она зависает над инду­стриальным пейзажем. Что-то вроде мягкой черной стены перегораживает свет дальнего фонаря. Она этого ожидала после разговора с Бхандери. И вот перед ней молчаливое подтверждение: огромное облако ила, взбитое со дна и невесомо зависшее после недавнего взрыва.

Естественно, корпы успели запастись и взрывными зарядами...

Что-то щекочет ей уголок глаза - какой-то маленький беспорядок среди упорядоченного хаоса внизу. Два куска обшивки стащили с поддонов и уложили прямо в ил. Их поверхность покрыта угревой сыпью. Кларк выгибается, чтобы рассмотреть их вблизи. Нет, это не безобидные хлопья ила и не молодая колония бентосных беспозво­ночных. Это дырки в трехсантиметровой цельной био­стали. Края отверстий гладкие - проплавлены мощным источником тепла и мгновенно застыли. Угольные ожоги вокруг дыр - как синяки вокруг глаз.

Кларк холодеет.

Кто-то вооружился для окончательной разборки.

СЕМЕЙНЫЕ ЦЕННОСТИ

Якоб и Ютта Хольцбринки с самого основания "Ат­лантиды" держались особняком. Так было не всегда. Прежде, на поверхности, они даже по меркам корпов слыли яркими оригиналами. Их, кажется, забавлял тот архаический контраст, который они составляли миру в целом: они вели историю отношений от прошлого ты­сячелетия, а поженились так давно, что бракосочетание состоялось в церкви! Ютта даже взяла фамилию мужа.

В старину женщины, как помнилось Роуэн, иногда так поступали. Жертвовали кусочками собственной личности во благо Патриархата, или как там оно называлось.

Пара была старомодной и тем гордилась. Когда эти двое появлялись на публике, то обязательно вместе - и очень выделялись.

Разумеется, на "Атлантиде" никакой публики не су­ществовало. Отныне публика была предоставлена самой себе. На станции же с самого начала собрались сливки общества: самые влиятельные люди и еще рабочие пчел­ки, которые заботились о них в самых недрах улья.

Якоб с Юттой почти перестали выходить. Побег из­менил их. Он, конечно, изменил каждого: посрамил мо­гущественных, ткнув их носом в собственные промахи, хотя они, черт побери, все равно сделали что могли, адаптировались даже к Судному дню, вовремя закупили спасательные шлюпки и первыми прыгнули на борт. В те дни простое выживание составляло профессиональную гордость. Однако Хольцбринки не позволяли себе даже этого унылого самооправдания. Бетагемот не коснулся их плоти, не затронул ни единой частицы, и все же, каза­лось, сделал их меньше ростом.

Большую часть времени они проводили в своем но­мере, подключенному к виртуальной среде, куда более привлекательной, чем реальные помещения "Атлантиды". Они, конечно, выходили к столу - частное производство продуктов питания осталось в прошлом после того, как рифтеры конфисковали "свою долю" ресурсов, - но все равно, наполнив подносы пищей из циркуляторов и гид­ропонных отсеков, тотчас возвращались к себе. Мелкая, безобидная странность - желание держаться подальше от себе подобных. Патриция Роуэн не обращала на нее внимания до того дня, когда в гроте связи Кен Лабин, думая над разгадкой, не произнес: "А если это рыбы? Может, его к нам подвезли? А личинки в планктоне?"

И Джерри Седжер, недовольная попыткой этого убий­цы-перебежчика изображать из себя глубокого мыслите­ля, отмахнулась, как от ребенка: "Если он способен рас­пространяться с планктоном, зачем было так долго ждать? Он бы захватил весь мир сотни миллионов лет назад".

Может, и захватил бы, размышляла теперь Роуэн.

Хольцбринки поднялись на фармацевтике - их карь­ера началась до расцвета генной инженерии. Конечно, они старались шагать в ногу со временем. Когда на гра­ни веков была открыта первая геотермальная экосисте­ма, предыдущее поколение Хольцбринков влезло и туда: радовались новым надцарствам, просеивали кладограм­мы неизвестных видов - новые микроорганизмы, новые энзимы, выживающие при температурах, убийственных для любой формы жизни. Они каталогизировали меха­низмы клеток, лениво тикающих на многокилометровой глубине, таких медлительных, что их последнее деление относилось ко временам французской Революции. Они перестраивали редуцентов серы, задыхавшихся в кисло­роде, приспосабливая их пожирать нефтяные отходы и излечивать новые виды рака. Поговаривали, что поло­вина патентов на археобактерии принадлежит империи Хольцбринков.

Сейчас Патриция Роуэн сидит напротив Якоба и Ютты у них в гостиной и гадает, что еще они могли за­патентовать в последние дни на суше.

- Вы, конечно, слышали новости, - говорит она. - Джерри только что подтвердила: Бетагемот добрался до Невозможного озера.

Якоб кивает по-птичьи: не только головой, но и пле­чами. Но на словах осторожно возражает:

- Я так не думаю. Видел статистику. Слишком соле­ное. - Он облизывает губы, смотрит в пол. - Бетагемоту такое не нравится.

Ютта успокаивает его, погладив по колену

Он очень дряхл, все его победы в прошлом. Он слиш­ком давно родился, оказался слишком стар для вечной молодости. К тому времени, как стала возможной такая перестройка - удаление всех дефектных нуклеотидных пар, усиление всех теломер - его тело уже износилось от полувекового использования. Вступив в игру так поздно, мало что можно исправить.

Роуэн мягко поясняет.

- Не в самом озере, Якоб. Где-то поблизости. В од­ном из горячих источников.

Он все кивает и кивает, не глядя на нее.

Роуэн оборачивается к Ютте. Та отвечает беспомощ­ным взглядом.

Роуэн нажимает:

- Ты же знаешь, такого не предполагалось. Мы изу­чили вирус, изучили океанографию и очень тщательно подобрали место. Но что-то все-таки упустили.

- Чертов Гольфстрим накрылся, - говорит старик. Голос его ненамного, но сильнее тела. - Говорили, что так и будет. Все течения изменятся. Англия превратится в Сибирь.

Роуэн кивает.

- Мы рассматривали различные сценарии. Кажется, ни один не подходит. Я подумала: может быть, в самом Бетагемоте есть что-то, чего мы не учли? - Она чуть по­дается вперед. - Ваши люди ведь много чего накопали в Огненном поясе, а? Еще в тридцатых?

- Ну конечно, там все копались. Треклятая архея была золотой лихорадкой двадцать первого века.

- И на Хуан де Фука много времени провели. С Бетагемотом не сталкивались?

- М-м-м. - Якоб Хольцбринк качает головой, но плечи его не шевелятся.

- Якоб, ты меня знаешь. Я всегда была за строгое хранение корпоративных тайн. Но теперь мы на одной стороне, так сказать, в одной лодке. Если ты что-то зна­ешь, хоть что-то...

- О, Якоб ведь никогда не занимался исследовани­ями, - перебивает Ютта. - Ты же знаешь, он больше работал с персоналом.

- Да, конечно, но перспективными областями всерьез интересовался. Его всегда волновали новые открытия, не забывай. - Роуэн тихонько смеется. - Было время, когда мы думали, что он просто живет в батискафе.

- Только на экскурсии выбирался. Ютта права, ис­следований я не вел. Этим занимался Джарвис и его группа. - Якоб встречает взгляд Роуэн. - Всю его ко­манду мы потеряли, когда Бетагемот вырвался на волю. УЛН рекрутировала наших людей по всему земному шару. Выхватывала прямо у нас из-под носа! - Он фыркает. - "Общее благо", черт бы его побрал.

Ютта сжимает ему колено. Он оглядывается на жену и улыбается, накрывает ее ладонь своей.

Взгляд снова сползает к полу. Старик еле заметно по­качивает головой.