Бетагемот - Питер Уоттс 14 стр.

- И дело не только в болезни. Все ищут виноватых. Еще немного, и...

"Бабах, - вспоминается ей. - Взрыв. Слишком ярко".

- Рама, - медленно произносит она, - если дела пойдут вразнос, все взорвется. Ты понимаешь? Бабах! Как тогда у "поленницы". Все время будет бабах! Если ты не поможешь мне. Не поможешь нам. Понял?

Бхандери висит перед ней в темноте, как бескостный труп.

- Да. Хорошо, - жужжит он наконец. - Что ж ты сразу не сказала?

В драке он повредил ногу - все усилия приходятся теперь на левую, и его на каждом гребке уводит вправо. Кларк попыталась подцепить его под руку и выровнять, но от прикосновения он испуганно дернулся. Теперь она просто плывет рядом, время от времени подталкивая его в нужную сторону.

Трижды он делает рывок к свободе и забвению. Триж­ды она перехватывает его неуклюжее движение и воз­вращает спутника на прежний курс, отбивающегося и бессмысленно бормочущего. Впрочем, это лишь короткие эпизоды: побежденный, он успокаивается, а успокоив­шись, начинает сотрудничать. До следующего раза.

Кларк уже поняла, что это, в сущности, не его вина.

- Эй, - жужжит она в десяти минутах от "Атлан­тиды".

- Да?

- Ты со мной?

- Да. Это только приступы... - Неразборчивое щел­канье. - Я то в отключке, то норм.

- Ты помнишь, что я говорила?

- Ты меня позвала.

- Помнишь, зачем?

- Какая-то эпидемия?

- Ага.

- И ты... вы думаете, корпы...

- Я не знаю.

- Нога болит...

- Извини.

И тут у него в мозгу что-то приходит в движение и снова дергает в сторону. Кларк хватает и держит, пока приступ не проходит. Пока он отбивается от того, что находит на него в такие моменты.

- ...еще здесь, вижу...

- Еще здесь, - повторяет Кларк.

- Хорошо, Лен. Пожалуйста, не делай так.

- Извини, - говорит она ему. - Извини.

- Я вам на хрен не нужен, - скрежещет Бханде­ри. - Все забыл.

- Вспомнишь.

Должен вспомнить!

- Ты не знаешь... ничего не знаешь про... нас.

- Немножко знаю.

- Нет.

- Я знавала одного... вроде тебя. Он вернулся.

Это почти ложь.

- Отпусти меня. Пожалуйста.

- Потом. Обещаю.

Она оправдывает себя на ходу и ни на минуту себе не верит

Лени помогает не только себе, но и ему. Оказывает ему услугу. Спасает от образа жизни, неизбежно ведущего к смерти. Гиперосмос, синдром слизистого имплантата, отказ механики. Рифтеры - чудо биоинженерии. Благо­даря несравненному устройству гидрокостюмов они мо­гут даже гадить на природе - но для разгерметизации вне атмосферы подводная кожа предназначена не была. А отуземившиеся то и дело снимают маски под водой, впускают через рот сырой океан. И он разъедает и загряз­няет внутренний раствор, защищающий их от давления. Если проделывать это достаточно часто, рано или поздно что-нибудь испортится.

"Я спасаю тебе жизнь", - думает она, не желая про­износить этого вслух.

"Хочет он того или нет", - отвечает из памяти Алике.

- Свет! - хрипит Бхандери.

В темноте перед ним проступают отблески, уродуют идеальную черноту мерцающими язвами. Бхандери ря­дом с Кларк напрягается, но не убегает. Она уверена, что он выдержит - всего две недели назад она застала его в головном узле, а чтобы попасть туда, ему пришлось вытерпеть более яркие небеса. Не мог же он за столь ко­роткий срок так далеко уйти?

Или тут другое - не ровный ход, а резкий скачок? Может быть, его беспокоит вовсе не свет, а то, о чем свет ему теперь напоминает?

"Бабах! Взрыв".

Призрачные пальцы легонько постукивают по имплантатам Кларк. Кто-то впереди прощупывает их со­наром. Она берет Бхандери под руку, держит деликатно, но твердо.

- Рама, кто-то...

- ...Чарли, - жужжит Бхандери.

Перед ними всплывает Гарсиа в янтарном сиянии, омывающем его со спины и превращающем в привиде­ние.

- Твою мать, ты его нашла! Рама, ты тут?

- Клиент...

- Он меня вспомнил! Охрененно рад тебя видеть, дружище. Я думал, ты уже покинул сей бренный мир.

- Пытался. Она меня не пускает.

- Да, мы все извиняемся, но твоя помощь очень нуж­на. Только ты не напрягайся, чувак. У нас получится. - Он оборачивается к Кларк. - Что нам понадобится?

- Медотсек готов?

- Одна сфера загерметизирована. Вторую оставили на случай, если кто сломает руку.

- Хорошо. Свет придется выключить - во всяком случае, на первое время. Даже наружное освещение.

- Легко.

- ...Чарли... - щелкает Бхандери.

- Я тут, дружище.

- ...будешь моим техником?

- Не знаю. Могу, наверное. Тебе нужен техник?

Маска Бхандери поворачивается к Кларк. В его манере

держаться что-то резко изменилось.

- Отпусти меня.

На этот раз она подчиняется.

- Сколько я не бывал внутри? - спрашивает он.

- Думаю, недели две. Самое большее, три.

По меркам рифтеров, это хирургически точная оценка.

- Могут быть... трудности, - говорит им Бханде­ри. - Реадаптация. Не знаю, смогу ли я... не знаю, в ка­кой степени я смогу вернуться.

- Мы понимаем. - жужжит Кларк. - Только...

- Заткнись. Слушай. - Бхандери дергает головой - движение рептилии, уже знакомое Кларк. - Мне пона­добится... толчок. Помощь в начале. Ацетилхолин. Еще... тирозингидроксилаза. Пикротоксин. Если я развалюсь. Если начну разваливаться, вам придется мне это ввести. Поняли?

Она повторяет:

- Ацетилхолин, пикротоксин, тиро... м-м...

- Тирозингидроксилаза. Запомни.

- Какие дозы? - спрашивает Гарсиа, - и как вво­дить?

- Я не... черт, забыл. Посмотри в медбазе. Макси­мально рекомендованная доза для всего, кроме гидрокси... лазы. Ее вдвое больше, наверное. Думаю, так.

Гарсиа кивает.

- Еще что-нибудь?

- О да, - жужжит Бхандери. - Будем надеяться, я вспомню, что вообще...

ПОРТРЕТ САДИСТА В КОМАНДЕ

У Элис Джовелланос были свои представления о том, как надо извиняться.

"Ахилл, - начала она, - ты иногда такой кретин, что поверить невозможно!"

Он не сделал распечатки. Не нуждался в этом. Он был правонарушителем, затылочные участки коры постоянно работают в ускоренном режиме, способности к сопостав­лению и поиску закономерностей, словно у аутиста. Он один раз прокрутил ее письмо, посмотрел, как оно ухо­дит за край экрана, и с тех пор перечитывал сотню раз в воспоминаниях - не забыв ни единого пикселя.

А сейчас он сидел, застыв, как камень, и ждал ее. Ночные огни Садбери бросали размытые пятна света на стены его номера. Слишком многое просматривается с ближайших зданий, отметил Ахилл. Надо будет к ее при­ходу затемнить окна.

"Ты прекрасно знаешь, чем я рисковала, когда вчера тебе призналась, - диктовала программе Элис. - И ты знаешь, чем я рискую, отправляя тебе письмо, - оно автоматически удалится, но наши уроды могут просканировать что угодно, если захотят. И это часть проблемы, вот почему я вообще решилась тебе помочь...

Я слышала, как ты говорил о доверии и предательстве, и может, в некоторых твоих словах больше истины, чем мне хотелось бы. Но разве ты не понимаешь, что спра­шивать тебя заранее не было никакого толку? Пока на сцене Трип, ты не можешь дать ответа сам. Ты наста­иваешь, что тут я ошибаюсь, талдычишь о судьбоносных решениях, которые принимаешь, о тысячах переменных, которыми жонглируешь, но, Ахилл, дорогой мой, кто тебе сказал, что свободная воля - это всего лишь какой-то сложный алгоритм?

Я знаю, что ты не хочешь терять объективности. Но разве порядочный честный человек - не страж самому себе, ты об этом не думал? Может, совсем и необязательно позволять им превращать себя в большой условный реф­лекс. Просто ты сам хочешь этого, ведь потом ты ни за что не несешь ответственности. Так легко, когда не надо принимать решений самому. Это почти как наркотик. Мо­жет, ты на него подсел, а сейчас у тебя синдром отмены".

Она так в него верила. И верила до сих пор: собира­лась прийти сюда, ни о чем не подозревая. Номер с за­щитой от наблюдения обходится не дешево, но старший правонарушитель свободно мог позволить себе категорию "суперприватность". Система охраны в этом здании не­проницаема, беспощадна и начисто лишена долговремен­ной памяти. После ухода посетителя о нем не остается никаких записей.

"В общем, то, что они украли, мы вернули. И я хочу тебе рассказать, что конкретно мы сделали, потому как невежество порождает страх, и все такое. Сам знаешь. Ты в курсе насчет рецепторов Минского в лобных до­лях и что нейротрансмиттеры вины привязаны к ним, а ты воспринимаешь это как угрызения совести. Корпы создали Трип так: они вырезали из паразитов парочку генов, отвечающих за изменение поведения, и подпра­вили их: чем более виноватым ты себя чувствуешь, тем больше Трипа закачивается тебе в мозг. Он связывается с нейротрансмиттерами, которые в результате изменяют конформацию и фактически забивают двигательные пути, а у тебя наступает паралич.

В общем, Спартак - это аналог вины. Он взаимо­действует с теми же участками, что и Трип, но конформация у него немного другая, поэтому Спартак забивает рецепторы Минского, но больше не делает практически ничего. К тому же он распадается медленнее, чем обыч­ные трансмиттеры вины, достигает более высокой кон­центрации в мозгу и в конце концов подавляет активные центры простым количеством".

Он вспомнил, как щепки старинного деревянного пола рвали ему лицо. Вспомнил, как лежал в темноте, привя­занный к опрокинувшемуся на бок стулу, а голос Кена Лабина спрашивал где-то рядом:

- Как насчет побочных эффектов? Естественного чувства вины, например?

В тот миг связанный, окровавленный Ахилл Дежарден увидел свою судьбу.

Спартак не удовлетворился тем, что разомкнул выко­ванные Трипом цепи. В этом случае еще была бы надеж­да. Он бы вернулся к старому доброму стыду, который и контролировал бы его наклонности. Остался бы непол­ноценным, но ведь таким он всегда был. А вот оставлять его душу без надсмотрщика было нельзя. Он бы спра­вился - даже вне работы, даже если б ему предъявили обвинения. Справился бы.

Но Спартак не знал удержу. Совесть - такая же мо­лекула, как и любая другая, и если для нее не находится свободных рецепторных участков, толку от нее не больше, чем от какого-нибудь нейтрального раствора. Дежардена направили к новой судьбе, в края, где он еще не бывал. В края, где нет вины, стыда, раскаяния - нет совести ни в каком виде.

Элис не упомянула об этом, изливая ему во "входя­щих" свою оцифрованную душу. Только заверила, что это совершенно безопасно.

"В этом вся прелесть замысла, Кайфолом: выработка естественных трансмиттеров и Трипа не снижается, а по­тому через любую проверку ты пройдешь чистеньким. Даже анализ на более сложные формы даст положитель­ный результат, ведь базовый комплекс по-прежнему с нами - он просто не может найти свободных рецепторов, за которые мог бы зацепиться. Так что ты в безопасности. Честно. "Ищейки" - не проблема".

В безопасности. Она не представляла, что таилось у него голове. Ей следовало быть осторожней. Эта простая истина известна даже детям: чудовища обитают повсюду, даже в нас самих. Особенно в нас.

"Я не подвергла бы тебя опасности, Ахилл, поверь мне. Ты слишком много... Ты для меня слишком хоро­ший друг, чтобы так тебя подставлять".

Она его любила, конечно же. Раньше он никогда себе в этом не признавался - тонюсенький внутренний го­лосок иногда нашептывал: "По-моему, она того, самую капельку...", но потом три десятилетия ненависти к себе растаптывали его в лепешку: "Эгоцентрик хренов. Как будто такое убоище кому-то нужно..."

Она никогда не делала ему прямых предложений - при всей своей порывистости, Элис так же сомневалась в себе, как и он, - но кое-что можно было заметить: добродушное вмешательство в любые его отношения с женщинами, бесконечные социальные увертюры, про­звище Кайфолом - данное якобы за домоседство, а ско­рее - за неспособность приносить удовольствие. Все это теперь бросалось в глаза. Свобода от вины, свобода от стыда дала ему идеально острое зрение.

"Такие дела. Я рискнула, а дальше все в твоих руках. Впрочем, если сдашь меня, знай: это твое решение. Как бы ты его ни рационализировал, какую-нибудь тупую длинноцепочечную молекулу ты винить больше не смо­жешь. Все ты, все - твоя свободная воля".

Он ее не сдал. Должно быть, причина крылась в не­коем неустойчивом равновесии конфликтующих молекул: те, что принуждали к предательству, ослабели, а те, что выступали за верность друзьям, еще не выступили на пер­вый план. Задним числом он считал это большой удачей.

"Потому воспользуйся своей свободой и подумай обо всем, что ты сделал и почему, а потом спроси себя, дей­ствительно ли у тебя нет никаких моральных ориентиров. Неужели ты не смог бы принять всех этих жестких реше­ний, не отдавая себя в рабство кучке деспотов? Я думаю, смог бы, Ахилл. Ты порядочный человек, и тебе не нужны их кнуты и пряники. Я в это верю. И ставлю на это все".

Он взглянул на часы.

"Ты знаешь, где меня искать. Знаешь, какие у тебя варианты. Можешь присоединиться ко мне или вонзить нож в спину. Выбор за тобой".

Он встал и подошел к окну. Затемнил стекла.

"С любовью, Элис".

В дверь позвонили.

Все в ней было уязвимо. Она смотрела на него снизу верх - с надеждой, с робостью в миндалевидных глазах. Уголок рта оттянулся в нерешительной, почти горестной улыбке.

Дежарден шагнул в сторону, спокойно, глубоко вдох­нул, когда она прошла мимо. От нее пахло невинностью и цветами, но в этой смеси были молекулы, действующие под порогом сознания. Она была не глупа и знала, что он не глуп. Должна была понимать, что он припишет свое возбуждение феромонам, которые она в его присутствии не применяла много лет.

Значит, надеется.

Он сделал все возможное, чтобы укрепить в ней на­дежду, не выдав себя.

В последние дни Ахилл вел себя так, словно посте­пенно оттаивает, чуть ли не против собственной воли. Он стоял рядом с ней, когда Кларк и Лабин растворились в уличном потоке, устремившись навстречу своей револю­ции. Он позволил себе задеть Элис локтем и продлить прикосновение. Через несколько мгновений этого слу­чайного контакта она медленно подняла на него глаза, и он наградил ее пожатием плеч и улыбкой.

Он всегда считал ее другом - пока она не предала. Ей всегда хотелось большего. От такой смеси теряешь голову. Дежарден легко сумел обезоружить ее, поманив шансом на примирение.

Сейчас она прошла мимо, приблизившись к нему больше, чем было нужным, и хвостик волос на затылке мягко качнулся над шеей. Мандельброт вышла в прихо­жую и обвилась вокруг ее щиколоток меховым боа. Элис нагнулась почесать кошку за ухом. Мандельброт замерла, раздумывая, не разыграть ли недотрогу, но решила не ва­лять дурака и замурлыкала.

Дежарден кивнул на блюдце с таблетками дури на кофейном столике. Элис поджала губы:

- Это не опасно?

Химия организма старших правонарушителей могла очень неприятно взаимодействовать с самыми безобид­ными релаксантами, а Джовелланос совсем недавно об­завелась этой химией.

- Думаю, после того, что ты натворила, тебе уже ни­чего не страшно, - проговорил Дежарден.

Она понурилась. В горле у Дежардена застряла кроха раскаяния. Он сглотнул, радуясь этому чувству.

- Главное, не мешай их с аксотропами, - добавил он немного мягче.

- Спасибо.

Она приняла наркотик как оливковую ветвь, заброси­ла в рот вишнево-красный шарик. Видно было, как она собирается с духом.

- Я боялась, что ты никогда больше не захочешь со мной разговаривать, - тихо проговорила она.

- И ты это заслужила. - Он оставил фразу висеть в воздухе между ними. И представил, как наматывает на кулак ее вороной хвостик. Как поднимает за волосы, чувствует, как ее ноги дергаются в воздухе...

"Нет, остановись".

- Но я, наверно, понимаю, почему ты так поступи­ла, - сказал он наконец, позволяя ей перевести дыхание.

- Правда?

- Думаю, что понимаю. Ты очень самоуверенна, - он вздохнул, - и очень веришь в меня. Иначе бы этого не сделала. Думаю, это чего-то стоит.

Казалась, она не дышала с самого появления, и только теперь выдохнула, услышав приговор: условное освобож­дение.

"Купилась, - подумал Дежарден. - Решила, что на­дежда есть".

А другая мысль, подавленная, но упрямая, твердила: "Разве она не права?"

Он погладил ее ладонью по щеке, уловил тихий ко­роткий вздох, вызванный прикосновением. И сморгнул мелькнувший образ: удар с плеча по этому милому, до­верчивому лицу.

- Ты веришь в меня куда больше, чем я сам, Элис. Не знаю, насколько это оправданно.

- Они украли у тебя свободу выбора. Я просто ее вернула.

- Ты украла у меня совесть. Как мне теперь выби­рать?

- Умом, Кайфолом. Блестящим, прекрасным разу­мом. Не какими-то инстинктивными примитивными эмоциями, от которых в последнюю пару миллионов лет больше вреда, чем добра.

Дежарден опустился на диван, в животе у него вне­запно засосало.

- Я надеялся, что это побочный эффект, - тихо ска­зал он.

Она присела рядом.

- Ты о чем?

- Сама знаешь. - Дежарден покачал головой. - Люди никогда ничего не продумывают до конца. Я вроде как надеялся, что вы с дружками просто... не предусмот­рели этого осложнения, понимаешь? Что вы просто хоте­ли отключить Трип, а все эти дела с совестью... ошибка. Непредвиденная. Но как видно - нет.

Она тронула его за колено.

- Почему ты на это надеялся?

- Сам точно не знаю. - Его смешок был похож на лай. - Наверное, я рассуждал так: если вы не знали - то есть сделали что-то случайно, то это одно, а вот если сознательно взялись изготовить свору психопатов...

- Мы не психопатов делаем, Ахилл. Мы освобождаем людей от совести.

- Какая разница?

- У тебя по-прежнему есть чувства. Миндалевидное тело работает. Уровень серотонина и дофамина в норме. Ты способен к долгосрочному планированию. Ты не раб своих импульсов. Спартак ничего этого не изменил.

- Это ты так думаешь.

- Ты правда считаешь, что все гады на свете - пси­хически больные?

- Может быть, и нет. Но готов поспорить, что все психи на свете - гады.

- Ты - нет, - сказала она.

И уставилась на него серьезными темными глазами. Он вдыхал ее запах и не мог остановиться. Он хотел ее обнять. Хотел выпотрошить ее, как рыбу, и насадить го­лову на палочку.

Он скрипнул зубами и промолчал.

- Слышал когда-нибудь о парадоксе стрелки? - по­молчав, спросила Элис.

Дежарден покачал головой.

- Шесть человек в неуправляемом вагоне несутся к обрыву. Единственный способ их спасти - перевести поезд на другой путь. Только вот на другом пути кто-то стоит и не успеет отскочить, поезд его задавит. Переве­дешь ли ты стрелку?

- Конечно.

Это был простейший пример общего блага.

- А теперь предположим, ты не можешь перевести стрелку, но можешь остановить поезд, столкнув кого-ни­будь на пути. Столкнешь?

- Конечно, - немедленно ответил он.

- Вот что я для тебя сделала, - объявила Элис.

- Что?