Бетагемот - Питер Уоттс 8 стр.

ПОРТРЕТ САДИСТА В ОТРОЧЕСТВЕ

Конечно, со временем Ахилл Дежарден научился об­водить шпиков вокруг пальца. Он с малых лет понял, каков расклад. В мире, который ради его же безопасно­сти держат под постоянным наблюдением, существовали лишь наблюдаемые и наблюдатели, и Ахилл точно знал, на какой стороне предпочел бы находиться. Невозможно мастурбировать при зрителях.

Этим и наедине с собой нелегко было заниматься. Его, как-никак, воспитали в определенных религиозных убеждениях: миазмы католицизма, цепляясь за обложку "Nouveaux Separatistes", висели над Квебеком и тогда, когда в остальном мире о религии уже думать забыли. Они осаждали Ахилла каждую ночь, когда он доил себя, и в голове у него мелькали мерзостные образы, от кото­рых пенис становился твердым. И то, что под действи­ем развешанных им над кроватью, столом и комодом магнитных мобилей шпики лишь пьяно покачивались, потеряв связь с сетью, ничего не меняло. Как и то обсто­ятельство, что его все равно ожидал ад, даже если б он ни разу в жизни не коснулся своего тела, - ведь сказал же Иисус: "То, что ты совершаешь в сердце своем, ты совершаешь в глазах Бога". Ахилл был заранее проклят за непрошенные мысли, так что ничего не терял, вопло­щая их.

Вскоре после одиннадцатого дня рождения пенис стал оставлять улики: во время ночных оргий на простыни брызгала белесоватая жидкость. Две недели он не осме­ливался обратиться к энциклопедии: именно столько по­требовалось на формулировку такого запроса, чтобы мама с папой не узнали. Взлом приватных настроек домашней "служанки" занял еще три дня. Никогда не знаешь, какие элементы отслеживает эта штуковина. К тому времени, как Ахилл решился простирнуть постельное белье, от него пахло примерно как от Эндрю Трайтса из социаль­ного центра - а тот был вдвое больше любого своего сверстника, и никто не хотел стоять с ним рядом на рапитранской остановке.

- Я думаю...

Начал Ахилл в тринадцать лет.

Церкви он больше не верил. Что ни говори, он был прирожденным эмпириком, а Бог не выстоит и десяти се­кунд под критическим взглядом личности, уже вычислив­шей страшную правду про пасхальных кроликов. Как ни странно, перспектива вечных мук теперь казалась вполне реальной, на каком-то примитивном уровне, недоступ­ном для логики. А если проклятие реально, то исповедь не повредит.

- ...что я чудовище, - закончил он.

Признание было не таким рискованным, как могло показаться. Исповедник был не слишком надежен - Ахилл загрузил его из Сети (из Водоворота, мысленно поправился он, теперь все его называли только так), и в нем могло быть полно червей и троянов, даже тщатель­ная чистка не дала бы гарантии, - но он отключил все каналы ввода-вывода, кроме голосового, и мог стереть все подчистую, если начнутся какие-нибудь фокусы. И уж точно не собирался оставлять программку в рабочем со­стоянии после того, как перед ней выложится.

Папа, прознай он, что Ахилл занес в семейную Сеть дикое приложение, съехал бы с катушек, однако маль­чик не стал бы рисковать с домашними фильтрами, даже если б отец и перестал за ним шпионить после смерти мамы. Так или иначе, папа никак не мог узнать. Он был внизу, в сенсориуме, вместе со всей провинцией - стра­ной, пришлось напомнить себе Ахиллу, - подключив­шись к помпезной церемонии первого Дня Независимо­сти. Надутая колючая Пенни - дни, когда она обожеств­ляла старшего брата, давно миновали, - продала бы его мгновенно и с удовольствием, но она последнее время обитала в основном в экстаз-шлеме. Контакты, наверно, уже протерли ей виски насквозь.

Был день рождения последнего нового государства на планете, и Ахилл Дежарден остался в спальне наедине с исповедником.

- Чудовище какого рода? - спросил "ТераДруг " голосом андрогина.

Слово Ахилл выучил еще утром и тщательно выго­ворил:

- Женоненавистник.

- Понимаю, - пробормотал ему в ухо "ТераДруг".

- У меня возникают... возникают такие желания - делать им больно. Девочкам.

- И как ты при этом себя чувствуешь? -голос стал чуть более мужественным.

- Хорошо. Ужасно... то есть... они мне нравятся. Чув­ства, в смысле.

- Не мог бы ты уточнить? - в голосе не слыша­лось ни ужаса, ни отвращения. Конечно, их и не могло быть - программа ничего не чувствует, это даже не Тью­ринг-софт. Просто навороченное меню. Но, как это ни глупо, Ахиллу полегчало.

- Это... сексуально, - признался он. - Ну, думать о них так.

- Как именно?

- Ну, что они беззащитные. Уязвимые. Я... мне нра­вится, как они смотрят, когда... это самое...

- Продолжай, - сказал "ТераДруг".

- Когда им больно, - жалобно выговорил Ахилл.

- А, - сказала программа. - Сколько тебе лет, Ахилл?

- Тринадцать.

- У тебя есть друзья среди девочек?

- Конечно?

- И как ты относишься к ним?

- Я же сказал! - прошипел Ахилл, едва не срываясь на крик. - Мне...

- Нет, - мягко остановил его "ТераДруг", - я спро­сил, как ты относишься к ним лично, когда не чувствуешь полового возбуждения. Ты их ненавидишь?

Ну почему же, нет. Вот Андреа толковая девчонка, к ней всегда можно обратиться, когда надо вычистить вирусы. А Мартин... Ахилл как-то раз чуть не убил ее старшего брата, когда тот стал к ней приставать. Мартин и мухи бы не обидела, а этот мудак-братец...

- Они мне нравятся, - сказал Ахилл, морща лоб из-за парадокса. - Очень нравятся. Они отличные. Кроме тех, кого я хочу, ну ты понял, да и то только когда я...

"ТераДруг " терпеливо ждал.

- Все клево, - выдавил наконец Ахилл, - если толь­ко я не...

- Понимаю, - выдержав паузу, заговорила програм­ма. - Ахилл, у меня для тебя хорошее известие. Ты вовсе не женоненавистник.

- Нет?

- Женоненавистник - это тот, кто ненавидит жен­щин, боится их или считает в чем-то ниже себя. Похоже на тебя?

- Нет, но... кто же тогда я?

- Это просто, - сообщил ему "ТераДруг". - Ты сек­суальный садист. Это совершенно иное.

- Правда?

- Секс - очень древний инстинкт, Ахилл, и он фор­мировался не в вакууме. Он переплетается с другими базовыми побуждениями: агрессии, территориальности, конкуренции за ресурсы. Даже в здоровом сексе присут­ствует немалый элемент насилия. Секс и насилие имеют немало общих нейронных механизмов.

- Ты... хочешь сказать, что все такие же, как я? - На такое он и надеяться не смел.

- Не совсем. У большинства людей имеется пере­ключатель, который на время секса подавляет агрессию. У одних такие переключатели работают лучше, у других хуже. У клинического садиста этот переключатель рабо­тает очень плохо.

- И это я, - пробормотал Ахилл.

- Весьма вероятно, - сказал "ТераДруг", - хотя без должного клинического обследования уверенности быть не может. Я сейчас не имею выхода в твою сеть, но предоставлю список ближайших медавтоматов, если ты скажешь, где мы находимся.

За спиной Ахилла тихо скрипнула дверь. Он обернулся и похолодел до костей.

Дверь спальни распахнулась. В темном проеме стоял отец.

- Ахилл, - донесся из вращающейся бездны голос "ТераДруга", - ради твоего же здоровья, не говоря уже о душевном спокойствии, тебе крайне желательно посетить один из наших филиалов. Гарантированная диагности­ка - первый шаг к здоровой жизни.

"Он не мог услышать", - сказал себе Ахилл. "Тера­Друг" звучал в его наушнике, а если бы папа подслушал, наверняка бы вспыхнул световой сигнал. Папа не взламы­вал программу. Он не мог услышать ее голос. И мыслей Ахилла.

- Если тебя беспокоит цена, наши расценки...

Ахилл почти не задумываясь стер приложение, его сильно мутило.

Отец не шевелился.

Он теперь вообще мало двигался. Невеликий запас топлива в нем выгорел, и он застыл где-то между горем и равнодушием. С падением церкви его яростный като­лицизм обратился против него же, выжег его изнутри и оставил после себя пустоту. К моменту смерти матери там даже печали почти не осталось. (Сбой лечения, глухо ска­зал он, вернувшись из больницы. Активировались не те промоторы, тело обратилось против собственных генов. Стало пожирать себя. Сделать было ничего нельзя. Они подписывали отказ от претензий.)

Сейчас папа стоял в темном проеме и чуть покачи­вался - даже кулаки не сжимал. Он уже много лет не поднимал руки на своих детей.

"Так чего же я боюсь? - удивился Ахилл, чувствуя, как желудок стягивается в узел. - Он знает, знает. Я бо­юсь, что он знает".

У отца почти неуловимо растянулись уголки губ. Это была не улыбка и не оскал. Вспоминая тот день, взрос­лый Ахилл Дежарден видел здесь своего рода понимание, но тогда он понятия не имел, что это значит. Он знал лишь, что отец повернулся и ушел в главную спальню, закрыл за собой дверь и никогда больше не упоминал о том вечере.

В будущем Ахилл понял и то, что "ТераДруг", скорее всего, ему подыгрывал. Целью программы было привле­чение клиентов, а для этого не стоит тыкать их носом в неприятные истины. Маркетинговая стратегия требует, чтобы клиенту было приятно.

И все же это не значит, что программа непременно врала. Зачем, если правда достигает той же цели? К тому же это было так рационально. Не грех, а дисфункция. Термостат, выставленный с изъяном, хотя его вины в том и нет. Вся жизнь - это машина, механизм, построенный из белков, нуклеиновых кислот и электрических цепей. А когда это машины могли контролировать собственные функции? Тогда, на заре суверенного Квебека, он по­знал свободу отпущения: Невиновен, всему причиной - ошибка в схеме проводки.

Но вот что странно.

Казалось бы, градус отвращения к себе должен был после этого хоть немного понизиться.

ДОМ БОЛЬНОГО

Джин Эриксон с Джулией Фридман живут в малень­ком однопалубном пузыре в двухстах метрах к юго-восто­ку от "Атлантиды". Хозяйством всегда занималась Джу­лия: всем известно, что Джин недолюбливает замкнутые помещения. Дом для него - подводный хребет, а пу­зырь - необходимое зло, существующее ради секса, кор­межки и тех случаев, когда его темные грезы оказываются недостаточно увлекательными.

Даже в таких случаях он воспринимает пузырь так же, как ловец жемчуга двести лет назад воспринимал водолазный колокол: место, где изредка можно глотнуть воздуха, чтобы вернуться на глубину. Теперь, конечно, речь скорее о реанимации.

Лени Кларк вылезает из шлюза и кладет ласты на зна­комый, до смешного неуместный здесь коврик. В главной комнате темновато даже для глаз рифтера: серые сумерки размываются лишь яркими хроматическими шкалами на панели связи. Пахнет плесенью и металлом, чуть сла­бее - рвотой и дезинфекцией. Под ногами булькает сис­тема жизнеобеспечения. Открытые люки зияют черными ртами: в кладовку, в гальюн, в спальный отсек. Где-то рядом попискивает электронный метроном - кардиомонитор отсчитывает пульс.

Появляется Джулия Фридман.

- Он еще... ой. - Она сменила гидрокостюм на термохромный свитер с горловиной "хомутом", почти скры­вающей шрамы. Странно видеть глаза рифтера над воро­том сухопутной одежды. - Привет, Лени.

- Привет. Как он?

- Нормально. - Развернувшись в люке, она присло­няется спиной к раме: наполовину в темноте, наполовину в полумраке. А лицом обращается к темноте и к человеку в ней. - Но бывает и лучше, я бы сказала. Он спит. Он сейчас много спит.

- Удивляюсь, как ты сумела удержать его в доме.

- Да, он бы, наверно, даже сейчас предпочел бы остаться снаружи, но... думаю, согласился ради меня. Я его попросила. - Фридман качает головой. - Слиш­ком легко это вышло.

- Что?

- Его уговорить. - Она вздыхает. - Ты же знаешь, как ему нравится снаружи.

- А антибиотики, что дала Джерри, помогают?

- Наверное. Скорее всего. Трудно сказать, понима­ешь? Как бы плохо ни было, она всегда может сказать, что без них было бы еще хуже.

- Она так говорит?

- О, Джин, с тех пор, как вернулся, с ней не разго­варивает. Он им не верит. - Джулия смотрит в пол. - Винит ее во всем.

- В том, что ему плохо?

- Он думает, они с ним что-то сделали.

Кларк припоминает.

- Что именно он...

- Не знаю. Что-то. - Фридман поднимает взгляд, ее бронированные глаза на миг встречаются с глазами Кларк и тут же уходят в сторону. - Уж слишком долго не проходит, понимаешь? Для обычной инфекции. Как тебе кажется?

- Я сама не знаю, Джулия.

- Может, тут как-то вмешался Бетагемот. Осложнил состояние.

- Не знаю, бывает ли такое.

- Может, я теперь тоже заразилась. - Кажется, Фридман говорит сама с собой. - То есть, я много с ним сижу...

- Можно проверить, если хочешь.

Фридман смотрит на нее.

- Ты ведь была инфицирована? Раньше.

- Только Бетагемотом, - подчеркивая разницу, по­ясняет Кларк. - Меня он не убил. Я даже не заболела.

- А должна была бы, рано или поздно. Так?

- Если бы не модификация. Но я модифицирована. Как и все мы. - Она натужно улыбается. - Мы же рифтеры, Джулия. Те еще поганцы, нас так просто не взять. Он выдюжит, я уверена.

Этого мало, понимает Кларк. Все, что она может пред­ложить Джулии, - вдохновляющий обман. От прикосно­вений благоразумно воздерживается: Фридман не выносит физического контакта. Может, она и стерпела бы друже­скую руку на своем плече - однако допускает людей в личное пространство с большим разбором. В этом, хотя и мало в чем еще, Кларк чувствует с ней родство. Каждая из них замечает, как ежится другая, даже когда остальным не заметно.

Фридман через плечо оглядывается в темноту.

- Грейс говорила, ты помогла его оттуда вытащить.

Кларк пожимает плечами, немного удивляясь, что Но­лан приписала заслугу ей.

- Я бы, знаешь, тоже не захотела там оставаться. Только... - Голос ее замирает. В тишине вздыхает вен­тиляция пузыря.

- Только ты задумываешься, а не лучше ли было бы его не трогать? - угадывает Кларк.

- Да нет. Ну, может быть, отчасти. Не думаю, что доктор Седжер так уж плоха, как говорят.

- Говорят? Кто?

- Джин и... Грейс.

- А...

- Просто... не знаю. Не знаю даже, хотел бы он, что­бы я была здесь? - Фридман горестно усмехается. - Я, в общем-то, не борец, Лени. Не то что ты и... когда меня пинают, я просто прогибаюсь.

- Если бы он захотел, мог бы остаться у Грейс, Джу­лия. А он с тобой.

Фридман с какой-то поспешностью смеется.

- О, нет, я не о том. - Все же слова Кларк ее чу­точку взбодрили.

- В общем, - говорит Кларк, - я, пожалуй, оставлю вас вдвоем, ребята. Зашла просто узнать, как у него дела.

- Я ему передам, - кивает Фридман. - Он будет рад.

- Конечно. О чем речь. - Она нагибается за свои­ми ластами.

- И ты еще заходи, когда он придет в себя. Ему приятно будет. - Помолчав, Джулия отворачивается - лица не видно за каштановыми кудряшками. - Мало кто заходит, знаешь ли. Кроме Грейс. Салико еще не­давно заходил.

Кларк пожимает плечами.

- Рифтеры - не мастера в общении. ("Могла бы уже понять", - не добавляет она). Иногда до Джулии

Фридман просто не доходит. Несмотря на свои шрамы и все пережитое, она рифтер только по названию, вро­де как почетный член, принятый в закрытый круг ради мужа.

"Кстати, вопрос, а что здесь делаю я сама?" - осе­няет Кларк.

- Мне кажется, они его иногда слишком серьезно воспринимают, - говорит Фридман.

- Серьезно? - Кларк оглядывается на нее из шлюза. Пузырь почему-то вдруг стал теснее.

- Ну, насчет... корпов. Я слышала, что Салико не совсем здоров, но ты же знаешь Салико.

"Он думает, они с ним что-то сделали..."

- Я бы на этот счет не волновалась, - говорит Кларк. - Правда.

Она улыбается, вздыхая при мысли о своей дипло­матичности.

С практикой утешительная ложь дается слишком легко.

С тех пор как она позволила Кевину себя иметь, про­шло немало времени. Как ни печально, он никогда этого толком не умел. Ему все давалось трудней, чем большин­ству сверстников, а это в общем-то не редкость среди местных придонников. Тот факт, что он выбрал объектом для тренировки такую фригидную суку, как Лени Кларк, не упростил дела. Мужчина, боящийся прикосновений, и женщина с отвращением к любому контакту. Если у них двоих и есть что-то общее, так это терпение.

Она считает, что в долгу перед ним. И кроме того, хо­тела бы задать ему несколько вопросов. Но сегодня он - гранитный член с маленьким мозговым придатком. На фиг предварительные ласки: он врывается в нее с разгона, даже языком не поработав, чтобы восполнить недостаток влаги. Фрикции болезненно натягивают губы - она не­заметно опускает руку и расправляет их. Уолш работает как насос, дыхание со свистом прорывается сквозь зве­риный оскал, на глазах твердые непроницаемые линзы. Они всегда скрывают глаза во время секса - тут верх взяли вкусы Кларк, - но обычно у Уолша так все от­ражается на лице, что этого не скрыть парой пленчатых скорлупок. А в этот раз не так. В этот раз за его на­кладками скрывается нечто непонятное Кларк - нечто, сфокусированное на том месте, которое она занимает в пространстве, а не на ней самой. От его грубых толчков она сползает с матраса и стукается головой о голый ме­талл палубы. Они молча трахаются в застойном воздухе, среди сваленной техники. Кларк не знает, что на него нашло. Впрочем, это приятная перемена, секса, настолько близкого к честному и откровенному насилию, у нее не бывало много лет. Закрыв глаза, она вспоминает Карла Актона.

Впрочем, по окончании она видит синяк на плече не у себя, а у Кевина - венчик порванных капилляров окружает крошечный прокол на сгибе локтя.

- Это что? - Она приникает к ранке губами и водит языком по припухлости.

- А, это... Грейс у всех брала кровь на анализ.

Она вскидывает голову.

- Что?

- Она в этом не специалист. Только со второй по­пытки нашла вену. Ты бы видела Лайджа. Рука - будто на морского ежа напоролся.

- Зачем Грейс брала кровь?

- Ты что, не слышала? Лайдж что-то подхватил. И Салико плохо себя чувствует, а он пару дней назад навещал Джина и Джулию.

- И Грейс думает...

- Чем бы ни наделили его корпы, оно заразно.

Кларк садится. Она полчаса пролежала нагишом на

палубе, но холод ощутила только сейчас.

- Грейс думает, корпы ему что-то подсадили?

- Это Джин так думает. Она проверит.

- Как? У нее же нет медицинской подготовки.

Уолш пожимает плечами:

- Чтобы управляться с медбазой, подготовка не нужна.

- Да она совсем тупая? - Кларк в недоумении мо­тает головой. - Даже если бы на "Атлантиде" хотели нас заразить, они не так глупы, чтобы использовать вирус из стандартного набора.

- Наверно, она думает, что начать следует с простого.

Что же такое у него в голосе?

- Ты ей веришь, - говорит Кларк.

- Ну, не сов...

- Джулия заболела?

- Пока нет.

- "Пока нет", Кевин. Джулия не отходила от Джина с тех пор, как его вытащили. Будь у него зараза, наверняка бы подцепила. А Салико их сколько раз навещал? Один?

- Может, два.

- А Грейс? Я слышала, она постоянно там бывает. Она заболела?

- Она говорит, что принимает меры предос...