- Пузырик замечательное создание, - сказала мне Анжела, - но только чересчур уж наивное. Ей очень нравятся сказки со счастливым концом, когда все живут долго и счастливо. Вот почему она так беспокоится из-за того, что случилось с Карен.
- Понимаю.
Она перестала расхаживать из стороны в сторону и теперь просто стояла передо мной. Она начинала понемногу успокаиваться, к ней возвращалось прежнее самообладание.
- А о чем конкретно вы хотели спросить меня?
- Только о том, виделись ли вы с Карен в последнее время.
- Нет. Мой ответ - "нет".
Я встал с дивана.
- В таком случае, извините за беспокойство.
Анжела кивнула. Я направитлся к выходу. Уже оказавшись у самой двери, я услышал у себя за спиной голос Пузырика: "Он уже уходит?" На что Анжела приказала ей: "Заткнись."
ГЛАВА ВТОРАЯ
Уже перед самым обедом я позвонил в контору Брэдфорда, где мне объявили, что делом доктора Ли займется один из компаньонов. Адвокат по имени Джордж Вильсон. Мой звонок был тут же переадресован ему. Он говорил ровно и самоуверенно; он согласился встретиться со мной в пять вечера и выпить чего-нибудь, но на сей раз для встречи был выбран отнюдь не клуб "Трафальгар". Мы должны были встретиться в баре "У Громилы Томпсона", заведении, расположенном в центре города.
Затем я наскоро пообедал в придорожном кафе, где заказ приносили прямо в машину и просмотрел утренние газеты. История с арестом Арта стала наконец достоянием широкой гласности, выплеснувшись на первые страницы газет, хотя никакой связи между ним и смертью Карен Рэндалл там не прослеживалось. Статью сопровождала фотография Арта: темные садистские круги под глазами, рот зловеще приоткрыт, волосы всклокочены. Прямо-таки вылитый разбойник с большой дороги.
Сами же статьи перечисляли лишь скупые факты его ареста. Им было вовсе не к чему много писать об этом деле: фотография говорила сама за себя. В каком-то смысле это был очень умело спланированный ход. Нельзя же в самом деле заявить протест по поводу намеренного формирования у общественности предвзятого мнения об обвиняемом, располагая в качестве доказательства лишь явно неудачно снятой фотографией.
Пообедав, я закурил сигарету и попытался соединить наконец воедино все то, что мне стало известно. Признаюсь, что и на этот раз у меня ничего не получилось. Все те сведения и мнения, что мне пришлось выслушать о Карен Рэндалл, были слишком уж противоречивыми, какими-то неопределенными, что ли. У меня никак не складывалось собственного впечатления ни о ней, ни о том, чем она, предположительно, занималась. В частности, я никак не мог просчитать в уме последовательность ее действий на тот случай, если она и в самом деле была беременна и приехала в Бостон на выходные, чтобы сделать аборт.
В час дня я снова позвонил в лабораторию Мерфи. Трубку снял сам Мерф.
- "Гормонз-Анлимитед".
- Привет, Мерф. Чем порадуешь?
- Ты о Карен Рэндалл?
- Мерф, ты как, сам это придумал?
- Не совсем, - сказал он. - Только что звонили из "Сити". Вестон. Спрашивал, не приносил ли ты кровь на анализ.
- А ты что сказал?
- Что приносил.
- А он что?
- Хотел знать результат. Я ему сказал.
- И какой результат?
- Все гормоны, а также экскреция метаболита на однозначно низком уровне. Она не была беременна. Исключено. Абсолютно.
- Ну, ладно, - сказал я. - Спасибо.
Ответ Мерфа в некотором роде подтверждал мою теорию. Конечно одного этого доказательства было еще крайне не достаточно, и тем не менее.
- Ну так как, Джон, ты наконец расскажешь мне, в чем дело?
- Не сейчас, - сказал я.
- Но ты же обещал.
- Я помню, - подтсвердил я. - Но не сейчас.
- Я так и знал, что ты так обойдешься со мной, - упрекнул меня Мерф. - Сара никогда мне этого не простит.
Сарой звали его жену. Слухи и сплетни были ее страстью.
- Извини, но ничем не могу тебе помочь.
- Эх ты, а еще другом считаешься.
- Извини.
- Если она подаст на развод, - сказал Мерф, - то ты пойдешь в суд вместе со мной в качестве со-ответчика.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Когда я вошел в лаборатории патологоанатомического отделения Корпуса "Мэлори", часы показывали три. Первым же человеком, попавшимс мне навстречу, оказался сам Вестон. На нем не было лица от усталости. Приветствуя меня, он криво усмехнулся.
- Что вам удалось выяснить? - спросил я.
- Все результаты исследования на предмет беременности, - сказал он, - отрицательны.
- Вот как?
- Да, - он взял в руки прозрачную папку с протоколом вскрытия и патологоанатомическим заключением и принялся перебирать листы. - Без вопросов.
- А я звонил раньше и мне сказали, что в заключении была указана трехмесячная беременность.
- С кем ты разговаривал? - осторожно поинтересовался у меня Вестон.
- С секретарем.
- Должно быть произошло какое-то недоразумение.
- Скорее всего, - сказал я.
Он протянул мне папку.
- Хочешь взглянуть на стекла?
- Да. Не отказался бы.
Мы прошли в библиотеку патологоанатомического отделения. Это была длинная комната, разделенная перегородками на небольшие отсеки, в которых патологоанатомы держали свои микроскопы и стекла с исследуемыми срезами тканей, работая над отчетами по проведенным вскрытиям.
У одного из этих отсеков мы остановились.
- Вот, - сказал Вестон, указывая на коробку с предметными стеклами. - Мне бы очень хотелось узнать твое мнение, после того, как ты закончишь.
С этими словами он ушел, оставляя меня в одиночестве. Я же сел за микроскоп, включил свет и приступил к работе. В коробке находилось тридцать предметных стекол со срезами, сделанными со всех основных органов. Шесть из них содержали срезы, взятые с разных частей матки. Именно с них я и начал.
Мне тут же стало ясно, что девушка не была беременна. Эндометриоидная ткань не отличалась избыточным ростом. Если уж на то пошло, то она казалась атрофированной, с тонким пролиферативным слоем, малым числом желез и кровеносных сосудов на участке ткани. Я проверил еще несколько срезов, желая удостовериться в этом. Они были одинаковы. Некоторые из них содержали тромбы, образовавшиеся после чистки, но это было, пожалуй, единственным различием.
Я разглядывал стекла, раздумывая над тем, что это могло бы означать. Девушка не была беременной, но тем не менее она была убеждена в этом. К тому же у нее прекратились менструации. Скорее всего именно этим и можно объяснить наблюдаемое состояние покоя маточной ткани. Но только что стало причиной тому? Я сидел в раздумье, мысленно перебирая разные возможности.
На девушек этого возраста огромное влияние оказывают нейрогенные факторы. Нервное напряжение и переживания, связанные с необходимостью отправляться на учебу в колледж, где придется привыкать к новому окружению, разумеется, могли вызвать некоторую задержку менструаций - но не на три же месяца, и в таком случае не наблюдалось бы побочных проявлений в виде ожирения, изменений в росте волос и тому подобных вещей.
Значит, все дело в гормональных нарушениях. Вирилизирующая дисфункция коры надпочечников, болезнь Штейна-Левенталя, облучение. По той или иной причине все они представлялись маловероятными, но все же был один быстрый способ удостовериться в этом наверняка.
Я вставил в микроскоп стекло со срезом, сделанным с надпочечников. Налицо была кортикальная атрофия, особенно это было заметно в клетках фасцикулярной области. Гломерулярная зона казалась вполне нормальной.
Значит синдромы вирилизации и опухоль надпочечников исключаются.
Затем я взглянул на яичники и был потрясен увиденным. Фоликулы оказались маленькими, недоразвитыми, словно иссхошими. Весь орган, так же как и матка, производил впечатление атрофированного.
Теперь можно исключить и Штейна-Левенталя, а заодно и опухоль яичников.
Наконец я положил под микроскоп срез, сделанный со щитовидной железы. Даже при самой невысокой разрешающей способности окуляра, были налицо все признаки атрофированной железы. Фоликулы казались сморщенными, слой выстилающих клеток слишком тонок. Ярко выраженный гипотериоз.
Это означало, что надпочечники, яичники и щитовидная железа были полностью атрофированы. Диагноз был ясен, чего никак нельзя было сказать о его этиологии. Я открыл папку и прочитал официальное заключение. Оно было составлено самим Вестоном; изложение было сжатым и по существу. Я до шел до того места, где излагались результаты микроскопического исследования. Он отметил, что ткань матки была подваленной, с видимыми отклонениям от нормы, но в то же время по его отчету выходило, что другие железы были "в норме, под вопросом начальная стадия атрофических изменений".
Я захлопнул папку и поспешил к нему.
* * *
Вестон занимал большой кабинет, на стенах которого висели полки с книгами и где всегда царил идеальный порядок. Он сидел за старым, громоздким столом и курил трубку, выточенную из корня эрики - одной из разновидностей вереска. У него был вид почтенного, ученого старца.
- Что-нибудь не так? - поинтересовался он, увидев меня на пороге.
Я помедлил с ответом. Я задавался вопросом, то ли он старательно что-то скрывает, либо он тоже присоединился ко всеобщей кампании по фабрикации ложного обвинения против Арта. Но даже думать об этом было в высшей степени нелепо; подкупить Вестона было нельзя: в его-то возрасте, и с такой репутацией… К тому же он не был и близким другом семьи Рэндаллов. Тогда какой смысл ему фальсифицировать отчет?
- Да, - признался я наконец. - Меня смущает ваше заключение о микроскопического исследовании.
Он преспокойно попыхивал трубкой.
- Вот как?
- Да. Я только что просмотрел срезы и нашел в них все признаки атрофии. Я подумал, что может быть…
- Ладно, Джон, - усмехнулся Вестон. - Я знаю, что ты собираешься сказать. Ты подумал, что может быть я все же повторно просмотрю их. - Он снова улыбнулся. - Я уже смотрел их. И повторно, а потом еще и по третьему разу. Это очень важное вскрытие, и я сделал его так тщательно, как только мог. Первый раз, просмотрев стекла, у меня создалось впечатление, аналогичное твоему. Что это гипофункция гипофиза, с поражением всех трех органов - щитовидная железа, надпочечники и половые железы. Я был так уверен в этом, что я возвратился к исследованию самих органов. Как ты сам заметил, на вид органы казались вполне нормальными.
- Это могло развиться недавно, - сказал я.
- Могло, - согласился Вестон. - И вот это и усложняет задачу. К тому же неплохо было бы взглянуть на мозг, чтобы проверить его на предмет новообразований или кровоизлияния. Но это невозможно; сегодня утром тело было кремировано.
- Понятно.
Он снова улыбнулся мне.
- Джон, да ты садись. Что ты стоишь там, мне даже, право, не удобно. - После того как я сел на стул, он сказал. - В любом случае, я снова просмотрел органы и вернулся обратно к срезам. На этот раз я не был уже так уверен. То есть я уже вовсе не был в этом уверен. Поэтому я разыскал и заново пересмотрел срезы по ранее встречавшимся случаям гипопитуитаризма, и наконец просмотрел срезы Рэндалл в третий раз. На мой взгляд эти стекла не имели ничего общего с дисфункцией гипофиза. И чем дольше я смотрел на них, тем убеждался в этом все больше и больше. Мне хотелось найти хоть какое-нибудь подтверждение, которое либо упрочило бы меня в моих догадках, либо же напрочь их опровергло - будь патология мозга, или рентгеновские снимки или содержание гормонов в крови. Вот почему я звонил Джиму Мерфи.
- Вы ему звонили?
- Да. - Трубка погасла; и Вестон принялся снова ее раскуривать. - Я подумал, что ты взял кровь, чтобы можно сделать исследование на эстрадиол, и что скорее всего ты попросишь об этом Мерфи. Я также хотел узнать, может быть ты решил заодно проверить уровень других гормонов - ТТГ, ФСГ, Т-14, короче, чтобы зацепиться хоть за что нибудь.
- Тогда почему вы просто не позвонили мне?
- Я звонил, но у тебя в лаборатории сказали, что они не знают, где тебя искать.
Я кивнул. Все это было вполне логично. Я почувствовал, как меня начинает постепенно оставлять чувство прежнего беспокойства.
- Кстати, - сказал Вестон, - насколько я понимаю, некоторое время назад Карен Рэндалл делали снимки черепа. Ты, случайно, не знаешь, что они показали?
- Ничего не показались, - ответил я. - Результ отрицательный, все в норме.
Вестон тяжело вздохнул.
- Жаль.
- Но кое что в этом все же есть, - продолжал я.
- Что же это?
- Рентген черепа был назначен после того, как она начала жаловаться на неясность зрения.
Вестон вздохнул.
- Джон, а ты знаешь, что является самой распространенной причиной появления "пелены перед глазами"?
- Нет.
- Недосыпание, - ответил Вестон. Он сдвинул трубку к углу рта, и говорил, придерживая ее зубами. - А как бы ты поступил на моем месте? Поставил бы диагноз, основываясь на давнишней жалобе, которая опять-таки свелась в конечном итоге к ничего не выявившим рентгеновским снимкам?
- Но ведь срезы предполагают такую возможность.
- Вот именно, что только предполагают, - он покачал головой. - Это и так уже очень запутанный случай, Джон. И я не собираюсь вносить в дела еще большую сумятицу, подкинув сомнительный диагноз, в котором я опять же не могу быть до конца уверен. В конце концов меня могут вызвать в суд, чтобы я обосновал его. Так что я не собираюсь совать свою шею в эту петлю. Если обвинение или защита решат призвать патологоанатома со стороны, чтобы он для изучил материалы и вынес бы свое решение, это их дело. Все материалы здесь, смотрите, кто захочет. Но вот только меня оставьте в покое. То время, что мне пришлось за всю жизнь провести в зале суда, научило меня по крайней мере одной разумной вещи.
- Чему же?
- Никогда не занимай позиции, не будучи уверенным, что сможешь отстоять ее, защитить от любого нападения. Это очень похоже на совет полководцу, - продолжал он, улыбаясь, - но в конце концов зал для судебных заседаний и есть ничто иное, как очень цивилизованная война.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Мне во что бы то ни стало нужно было увидеть Сэндерсона. Я обещал зайти к нему, и теперь мне позарез было нужно посоветоваться с ним. Но в вестибюле "Клиники Линкольна" мне навстречу попался Гарри Фоллон.
Он шел крадучись по коридору. На нем был плащ и низко надвинутая шляпа с полями. Сам Гарри был врачом-терапевтом с большой практикой в Ньютоне; и кажется некогда в прошлом он был не то актером, не то каким-то клоуном. Я поздоровался с ним, и он медленно приподнял шляпу. У него было болезненное лицо и покрасневшие, воспаленные веки.
- Пдостудился, - прогундосил Гарри.
- А идешь к кому?
- К Гордону. Гдавному резиденду, - он вытащил из кармана бумажную салфетку и громко высморкался в нее. - Из-за пдостуды.
Я рассмеялся.
- Ты говоришь, как будто ваты наглотался.
- Спасибо на добром сдове, - он шмыгнул носом. - Но это совсем не смешно.
Конечно же, он был прав. Все практикующие врачи боятся заболеть. Считалось, что даже небольшая простуда и насморк могут нанести урон имиджу врача, отрицательно сказаться на том, что обычно называют "доверием пациента", а уж факты любого более или менее серьезного заболевания содержались в строжайшей тайне. Когда старый Хенли заработал в конце концов себе хронический гломерулонефрит, на какие изощренные уловки он только не пускался, и все ради того, чтобы его собственные пациенты только ни о чем не узнали бы; сам же он наносил визиты своему врачу лишь поздно ночью, воровато пробираясь в темноте к его дому, словно какой-то злоумышленник.
- По-моему это не похоже на простуду, - сказал я Гарри.
- А? Ты так дубаешь? Тогда посдушай. - Он снова высморкался. Это был длинный, трубный звук - нечто среднее между корабельным гудком и предсмертным ревом бегемота.
- И долго это уже у тебя?
- Дуа дня. Дуа жудких, жудких дня. Больные замечают.
- И чем ты лечишься?
- Горячим пуншем. Лучшее средство от заразы. Но весь мир пдотив меня, Джон. Сегодня, клянусь честью, мне же еще и штраф влепили.
- Штраф?
- Ага. За парковку.
Я рассмеялся, но тем не менее меня не покидало подспудное тревожное ощущение, мне казалось, будто я забыл, проглядел что-то очень важное, на что следовало бы непременно обратить внимание, но что так и осталось незамеченным мною.
Это было странное и довольно неприятное чувство.