* * *
Я разыскал Сэндерсона в библиотеке нашего патологоанатомического отделения. Библиотека располагалась в просторной квадратной комнате, заставленной множеством складных стульев и оборудованной проектором и экраном. Здесь проводились разного рода конференции по патологоанатомии, на которые выносились результаты вскрытий, и подобные мероприятия были так часты, что врачи оказывались практически лишены возможности попасть сюда, чтобы воспользоваться непосредственно библиотечными книгами.
В разложенных по полкам коробочках хранились результаты всех вскрытий, проводимых в "Линкольне", начиная с 1923 года, с того самого года, когда было решено подчинить все строгому учету. До того момента никто и понятия не имел, сколько человек умерло в стенах больницы и по какой причине, но по мере развития медицинских знаний, а также совершенствования анатомической науки, появилась насущная потребность в сборе подобной информации. Наглядным доказательством всевозрастающего интереса к данной проблеме может служить и тот факт, что все отчеты по вскрытиям, проведенным в 1923 году уместились в одной тощей коробке, в то время как к 1965 году этих отчетов уже набирается на добрую половину полки. В настоящее время вскрытие производится более чем в семидесяти процентах случаев, когда пациент умирает в больнице, и уже ведутся разговоры о том, чтобы микрофильмировать отчеты для библиотеки.
На столике в углу комнаты стоял небольшой электрический кофейник, сахарница и пирамидка из бумажных стаканчиков, с боку каждого из которых была видна надпись: "5 центов за штуку". Сэндерсон возился с кофейником, пытаясь заставить его работать. Кофейник представлял собой допотопный и хитроумно устроенный агрегат: поговаривали даже, что ни один молодой врач-стажер, проходивший патологоанатомическую резидентуру у нас в "Линкольне" не мог расчитывать на ее успешное окончание, не освоив прежде всех тонкостей по эксплуатации данного прибора.
- Когда-нибудь, - раздраженно ворчал Сэндерсон, - меня все же шарахнет током от этой штуки. - Он воткнул вилку в электрическую розетку; послышался треск. - Меня, или какого-нибудь другого несчастного придурка. Тебе со сливками и сахаром?
- Если можно, - сказал я.
Сэндерсон налил кофе в два стаканчика, далеко отставив от себя руку, державшую кофейник. С разного рода техникой у Сэндерсона были наредкость натянутые отношения. Он обладал непревзойденным, можно сказать врожденным даром понимания человеческого тела и тех функций, что были возложены на плоть и кости, но вот всякая там электрика, механика и железки были ему не подвластны. Он жил в постоянном страхе, что его машина, телевизор или стерео могут вдруг сломаться; к вещам он относился осторожно, видя в каждой из них потенциального предателя и дезертира.
Сэндерсон был высоким, мощного телосложения человеком, который когда-то даже выступал за команду гребцов-тяжеловесов Гарвардского университета. Его предплечья и запястья были толщиной с икру среднего человека. С его лица не сходило серьезное, задумчивое выражение: наверное из него мог получиться судья или же превосходный игрок в покер.
- А больше Вестон ничего не сказал? - спросил он у меня.
- Ничего.
- Ты как будто этим сильно опечален.
- Скажем так, что меня это тревожит.
Сэндерсон покачал головой.
- Мне кажется ты идешь по ложному следу, - сказал он. - Вестон ни для кого не стал бы подделывать отчет. Если он говорит, что сомневался, значит так оно и было на деле.
- Может быть тебе лучше самому взглянуть на срезы?
- Я бы и взглянул, - согласился Сэндерсон, - но только ты же сам знаешь, что это невозможно.
Он был прав. Если бы Сэндерсон вдруг объявился в "Мэлори" и попросил разрешения просмотреть стекла со срезами, то Вестон наверняка воспринял бы это как личное оскорбление. Это было просто не принято.
Тогда я сказал:
- Может быть если только он тебя сам попросил…
- А зачем это ему?
- Не знаю.
- Вестон поставил диагноз, дал свое заключение и поставил под ним свою подпись. Все. Дело сделано, разговор окончен, если только на суде что-нибудь не всплывет.
У меня внутри как будто что-то оборвалось. За прошедшие дни я уже успел прочно вбить себе в голову мысль о том, что никакого суда быть не должно. Любое судебное разбирательство, путь даже в ходе него и был бы вынесен оправдательный приговор, серьезно навредил бы репутации Арта, его положению, его практике. Никак нельзя допустить того, чтобы суд состоялся.
- А ты уверен, что это из-за гипофункции гипофиза.
- Да.
- Тогда какова этиология?
- Скорее всего, новообразование.
- Аденома?
- Наверное. А может быть краниофарингиома.
- И как долго?
- Она могла развиться совсем недавно, - сказал я. - Четыре месяца назад снимки черепа были в норме. Ни гипертрофии, ни эрозии турецкого седла. Но ведь она жаловалась на ухудшение зрения.
- А что если это ложная опухоль?
Ложную опухоль - это недуг, наблюдаемый у женщин и маленьких детей. У пациентов проявляются все симптомы опухоли, которой у них на самом деле нет. Это связано с применением стероидов; у женщин подобные проблемы нередко возникают во время употребления противозачаточных таблеток. Но насколько мне известно, Карен не пользовалась подобными средствами. Я тут же сказал об этом Сэндерсону.
- Очень плохо, что у нас нет среза мозговой ткани, - сказал он.
Я кивнул.
- Но ведь, с другой стороны, - продолжал Сэндерсон, - аборт все же имел место. И мы никак не можем забывать об этом.
- Да, я знаю, - сказал я. - Но ведь это еще один показатель того, что Арт не делал его. Он не взялся бы за аборт, не сделав прежде теста с кроликом, а результат был бы отрицательный.
- В лучшем случае это можно считать лишь косвенной уликой.
- Я знаю, - согласился я, - но ведь это уже больше, чем ничего. Задел, так сказать.
- Но здесь есть и другая возможность, - сказал Сэндерсон. - Допустим, тот, кто делал аборт довольствовался лишь тем, что Карен сказала ему, будто она беременна.
Я нахмурился.
- Я не понимаю. Арт не был знаком с этой девушкой; они никогда не виделись прежде. Он ни за что не стал бы…
- Речь не об Арте, - не дал мне договорить Сэндерсон. Он разглядывал носки собственных ботинок, словно стараясь собраться с мыслями.
- Что ты имеешь в виду?
- Ну, знаешь ли, все это, конечно, только слова…
Я терпеливо ждал продолжения.
- Вокруг этого дела и так уже полно дурацких слухов и кривотолков. И мне бы не хотелось самому уподобляться болтунам, - сказал он.
Я промолчал.
- Раньше я никогда не знал об этом, - продолжал Сэндерсон. - Мне всегда казалось, что я довольно хорошо информирован и просвещен в подобных вопросах, но тем не менее до сегодняшнего дня я этого не знал. Как ты, наверное, можешь себе представить, вся медицинская общественность города взбудоражена. Совсем как пчелы в растревоженном улье, вокруг роятся слухи. Еще бы! Дочка Дж.Д.Рэндалла умирает от аборта - как же другие врачи могут упустить такую возможность и не обсудить промеж собой такое. На чужой роток не накинешь платок. - Он тяжко вздохнул. - Ну, в общем, чья-то жена сказала моей жене. Я даже не знаю, верить в это или нет.
Я не собирался торопить Сэндерсона. Пусть соберется с мыслями; я закурил и терпеливо ждал.
- Черт возьми, - сказал Сэндерсон, - наверное это просто сплетни. В голове не укладывается, чтобы прошло столько времени, а я бы до сих пор ничего не слышал об этом.
- О чем? - наконец спросил я.
- Питер Рэндалл. Питер делает аборты. Очень тихо и далеко не всем, но он делает их.
- Бог ты мой, - только и смог сказать я.
- В это трудно поверить, - сказал Сэндерсон.
Я молча курил и раздумывал над только что услышанным. Если Питер и в самом деле делает аборты, то известно ли об этом Дж.Д.Рэндаллу? Или он думает на Питера, и старается выгородить его? И не это ли он имел в виду, говоря о "делах совершенно посторонней семьи"? И если так, то зачем было приплетать сюда Арта?
И разве стал бы Питер сразу делать девочке аборт? Питер был склонен полагать, что у нее не все в порядке со здоровьем вообще. Он был достаточно опытным врачом, чтобы заподозрить у нее опухоль гипофиза. И если бы девчонка вдруг снова пришла к нему и объявила, что беременна, то он наверняка вспомнил бы о ее проблемах со зрением. И сделал бы анализы.
- Питер этого не делал, - сказал я.
- Может быть она стала давить на него. Может быть она очень торопилась. Ведь в ее распоряжении были только выходные.
- Нет. Он не поддался бы давлению с ее стороны.
- Но она все-таки была его родственницей.
- Она была молоденькой и истеричной девчонкой, - сказал я, припоминая рассказ Питера.
- А ты можешь быть абсолютно уверен в том, что Питер этого не делал? - спросил Сэндерсон.
- Нет, - признал я.
- Тогда давай предположим, что он это сделал. И также будем считать, что миссиз Рэндалл знала об этом аборте. Или, положим, истекающая кровью девочка сама сказала ей о том, что это сделал дядя Питер. Как в таком случае поступила бы миссиз Рэндалл? Упрятала бы за решетку собственного деверя?
Я видел, к какому выводу он подводит меня. Разумеется, это могло послужить объяснением одному из тупиковых вопросов этого запутанного дела - почему миссиз Рэндалл позвонила в полицию. Но мне такая идея пришлась не по душе, и я сказал об этом Сэндерсону.
- Это все оттого, что ты Питер вызывает у тебя расположение.
- Может быть и так.
- Но ты не можешь позволить себе исключать его или еще кого бы то ни было из числа подозреваемых. Вот ты, например, знаешь, где Питер был вечером в воскресенье?
- Нет.
- И я тоже не знаю, - сказал Сэндерсон, - но я думаю, что это стоит выяснить.
- Нет, - сказал я. - Не надо ничего выяснять. Питер не стал бы этим заниматься. И даже если представить, что он взялся сделать ей аборт, то уж наверняка не напортачил бы так. На такую грубую работу не способен никто из профессионалов.
- Ты рассуждаешь предвзято, - возразил мне Сэндерсон.
- Послушай, если это мог сделать Питер - без анализов, без ничего - то с таким же успехом это мог сделать и Арт.
- Вот именно, - мягко сказал Сэндерсон. - Я тоже как раз подумал об этом.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Я покидал Сэндерсона, испытывая крайнее раздражение. Я никак не мог точно определить, что конкретно было тому причиной, и оттого начинал злиться еще больше. Возможно он был прав; может быть я и в самом деле подтасовываю факты, верю только в то и тем, во что и кому мне хочется верить.
Но у этого дела была и другая сторона. Вполне реальной представлялась возможность того, что мы с Сэндерсоном тоже можем оказаться вовлечеными в этот судебный процесс, и тогда уж наверняка станет очевидно и то, каким образом нам так успешно удавалось водить за нос весь больничный совет. На карту было поставлено слишком многое, и речь шла не только о судьбе Арта, но и о нашей с Сэндерсоном судьбе. Мы почти не затрагивали этот вопрос в разговоре, но мысль об этом подспудно преследовала меня, и я думаю, что он тоже думал об этом. Именно данное обстоятельство побудило меня несколько иначе взглянуть на вещи.
Сэндерсон был совершенно прав: мы могли бы постараться спихнуть все на Питера Рэндалла. Но только в таком случае движущие нами мотивы, скорее всего, так и остались бы неизвестными даже нам самим. Правда, можно было бы, конечно, оправдаться тем, будто бы мы уверены, что Питер виновен. Или же будто это необходимо, чтобы спасти ошибочно обвиненного человека.
Но в душе каждый из нас наверняка задавался бы вопросом, а не движет ли нами простое стремление в первую очередь обезопасить себя.
Прежде, чем предпринять какое-нибудь шаг, мне было бы необходимо сначала поподробнее выяснить, что к чему. В аргументации Сэндерсона не делалось различий между теми возможностями, что миссиз Рэндалл могла знать наверняка, что аборт сделал Питер или же она просто догадывалась, что это дело его рук.
Попутно у меня возникал и еще один вопрос. В том случае, если миссиз Рэндалл все-таки знала о том, что неудачный аборт был сделан Питером и она хотела выгородить его, отвести от него подозрения, то почему она обвинила во всем именно Арта? Что ей было известно об Арте?
Арт Ли был человеком осмотрительным и крайне осторожным. Никак нельзя сказать, что его имя было широко известно среди беременных женщин Бостона. Он был известен лишь немногим врачам и относительно узкому кругу пациентов. У него была своя, тщательная подобранная клиентура.
Так откуда же миссиз Рэндалл могла знать, что он занимается абортами? Ответ на этот вопрос мне мог дать только один человек, и этим человеком был Фритц Вернер.
* * *
Фритц Вернер жил в одном из домов на Бикон-Стрит. Первый этаж этого дома был полностью отдан под его кабинет - приемная и большая, уютная комната, в которой стояли письменный стол, стул и кушетка - и библиотеку. Два верхних этажа были жилыми. Он там жил. Я сразу поднялся на третий этаж и прошел в гостиную. Все здесь было по-прежнему: большой письменный стол у окна, заваленный ручками, кистями, альбомами для эскизов и пастелью; на стенах картины пикасо и Миро; фотография, с которой блистательно улыбался Т.С.Элиот; снятое в неформальной обстановке фото с автографом, где Марианна Мур беседует со своим другом Флойдом Паттерсоном.
Я застал Фритца сидящим в массивном кресле; на нем были широкие брюки и огромный мешковатый свитер. Он что-то слушал через стерефонические наушники, курил толстую сигару и плакал. Слезы катились по его бледным щекам. Увидев меня, он вытер глаза и снял наушники.
- А, это ты Джон. Ты слышал что-нибудь из сочинений Альбинони?
- Нет, - признался я.
- Так значит, и адажио его ты тоже не знаешь.
- Боюсь, что нет.
- Оно заставляет меня грустить, - сказал он, вытирая глаза носовым платком. - Трогает до глубины души. Это так прекрасно. Да ты садись.
Я сел. Он тем временем выключил свой проигрыватель и снял с него пластинку с записью. Он осторожно стер с нее пыль и убрал обратно в бумажный конверт.
- Молодец, что зашел. И как тебе сегодняшний день?
- Довольно занятно.
- Ты у Пузырика был?
- Да, был.
- И как она тебе?
- Как будто чем-то смущена.
- Почему ты так решил?
Я улыбнулся.
- Фритц, можешь меня не анализировать. Я никогда не оплачиваю счета своего врача.
- Никогда?
- Расскажи мне о Карен Рэндалл, - сказал я.
- Это очень неприятное дело, Джон.
- Ты сейчас очень напоминаешь мне Чарли Фрэнка.
- Чарли Фрэнк, между прочим, не такой уж и дурак, - сказал Фритц. - Кстати, я уже говорил, что у меня появился новый друг?
- Нет, - ответил я.
- Так вот, я говорю тебе об этом сейчас. Это изумительное создание, он очень занятный. Когда-нибудь нам с тобой обязательно надо будет о нем поговорить.
- Карен Рэндалл, - сказал я, возвращась к затронутой ранее теме.
- Ах, да. - Фритц тяжело вздохнул. - Ты ведь не был знаком с ней, Джон, - сказал он. - И можешь мне поверить, что она была далеко не примерной девочкой. Совсем наоборот. Это было подлое, лживое и до крайности гадкое маленькое чудовище, отягощенное сильнейшими неврозами. Состояние, граничащее с психозом, если тебя интересует мое мнение на сей счет.
Он прошел в спалью, на ходу стаскивая с себя свитер. Я пошел следом и смотрел на том, как он одевает свежую рубашку и завязывает галстук.
- Все ее проблемы, - продолжал Фритц, - развились на сексуальной почве, а причиной для этого послужили детские годы, проведенные в угнетающей сторогости родительского дома. Ее отец тоже далеко не отличается душевным равновесием. И женитьба на той женщине может по праву считаться ярчайшим тому примером. Тебе приходилось встречаться с ней?
- С теперешней миссиз Рэндалл?
- Да. Неприятная, чертовски неприятная женщина.
Он даже поежился, продолжая завязывать узел на галстуке и выравнивая его перед зеркалом.
- Ты знал Карен? - спросил я.
- К несчастью, да. С ее родителями я тоже был знаком. Впервые судьба свела нас на замечательной, славной вечеринке, устроенной баронессой де…
- Просто расскажи мне о ней, - сказал я.
Фритц вздохнул.
- Эта девочка, эта самая Карен Рэндалл, - заговорил он, - была живым воплощением тех скрытых нервозов, которым страдали ее родители. Можно сказать, что она претворяла в жизнь их собственные тайные, но не сбывшиеся мечты.
- Что ты имеешь в виду?
- Поступать наперекор всему, вопреки всем правилам и приличиям - быть сексуально раскрепощенной, не обращать внимания на то, что могут подумать по этому поводу окружающие, выбирать себе знакомых среди определенной категории людей, и все это опять же с сексуальной подоплекой. Спортсмены. Негры. И тому подобное.
- Она когда-нибудь была твоей пациенткой?
Он снова испустил протяжный вздох.
- Слава богу, нет. Одно время мне предлагали заняться ею, но я отказался. В тот момент мне приходилось заниматься тремя другими девочками-подростками, и их с меня было вполне достаточно. И даже больше чем достаточно.
- И кто порекомендовал тебе ее?
- Питер, разумеется. Он единственный более или менее разумный чедлвек в их семье.
- А аборты Карен?
- Аборты?
- Перестань, Фритц. Выкладывай.
Он подошел к шкафу, снял с вешалки пиджак, надел его на себя и поправил лацканы.
- Людям не дано этого понять, - сказал он. - В мире существует некий цикл, набор легко узнаваемых признаков, так, как например симптомы инфаркта миокарда. Надо просто выучить эти признаки, запомнить симптомы и суть проблемы. И тогда, когда у тебя на глазах будет вновь и вновь повторяться это действо, ты будешь знать, что происходит. Итак, непослушный ребенок останавливает свой выбор на каком-нибудь из родительских недостатков - и смею заметить, что делает он это безошибочно, с ошеломляющей, поистине сверхъестественной точностью - и сам вступает на эту стезю, начиная развивать данный порок на собственном примере. И заметь, что по правилам игры, неотвратимо надвигающееся наказание за содеянное тоже должно быть выдержано в духе избранного для подражания недостатка. Во всем должно быть соответствие: если тебя спрашивают о чем-то по-французски, то и отвечать ты должен тоже по-французски.
- Я не понимаю.
- Для такой девочки, как Карен, был важен вопрос возмездия. Ей хотелось быть наказанной, но только наказание это, подобно ее ослушанию, должно было бы по сути иметь сексуальную природу. Ей хотелось испытать родовые муки, чтобы таким образом наказать саму себя за разрыв с собственной семьей, со своим обществом, с нравственностью, наконец… Дилан очень хорошо сказал об этом; у меня где-то был сборник его стихов. - Он принялся перебирать расставленные на полке книги.