Но прежде, чем она успела ответить мне что-либо, вернулся Хаммонд, со шприцем и ампулой налорфина. Он сказал:
- Ты уверен в том, что нам следует…
- Доктор Хаммонд, познакомьтесь, это миссиз Хардинг, - быстро перебил я его. - А это доктор Хаммонд, старший стажер резидентуры.
- Очень приятно, доктор, - миссиз Хардинг учтиво кивнула ему, но ее взгляд неожиданно стал настороженным.
- Ваша дочь очень скоро поправится, - сказал Хаммонд.
- Я очень рада узнать об этом, - холодно ответила она.
Извинившись, мы снова отправились в ту палату, где лежала Анжела.
* * *
- Черт возьми, я все же надеюсь, что ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь, - сказал мне Хаммонд, пока мы шли по длинному коридору.
- Отдаю.
Я остановился у небольшого фонтанчика с питьевой водой и набрал воды в стакан. Выпив воду, я снова наполнил стакан. Очень болела голова, ужасно хотелось спать. У меня было желание лечь, забыть обо всем, и спать…
Но я не сказал ничего. Я знал, что сделает Хаммонд, если только узнает об этом.
- Я знаю, что я делаю, - проговорил я.
- И я на это очень надеюсь, - ответил мне на это он, - потому что если, упаси бог, что-нибудь случится, то отдуваться за все придется мне. Потому что сегодня я здесь за все отвечаю.
- Я знаю. Не беспокойся.
- Не беспокойся, черт возьми. Куда уж тут. Десять миллиграм вот этого в два счета…
- Не беспокойся.
- Она может не выдержать этого. Это следует вводить постепенно, дробными дозами. Начать с двух, и если через двадцать минут не будет должного эффекта, перейти к пяти и так далее.
- Да, - согласился я. - Но только дробные дозы не убьют ее.
Хаммонд пристально посмотрел на меня и спросил:
- Джон, ты что, совсем свихнулся?
- Нет, - сказал я.
Мы вошли в палату Анжелы. Она перевернулась на бок, и лежала, отвернувшись от нас. Я взял у Хаммонда ампулу с налорфином и положил ее вместе со шприцем на тумбочку у кровати; я хотел убедиться в том, что она прочитает надпись на этикетке.
Затем я зашел с другой стороны кровати, оказываясь у нее за спиной.
Протянув руку, я взял ампулу и шприц. А потом я быстро наполнил шприц водой из стакана.
- Анжела, повернись пожалуйста.
Она перевернулась на спину и протянула руку. Хаммонд замер на месте от изумления; я перетянул руку жгутом и принялся растирать кожу у сгиба локтя, пока не выступили вены. Затем я ввел иглу и выпустил содержимое шприца. Она молча наблюдала за мной.
Когда все было сделано, я поднялся и сказал.
- Готово.
Он посмотрела на меня, потом на Хаммонда, затем снова на меня.
- Осталось подождать совсем немного, - сказал я.
- Сколько вы мне ввели?
- Достаточно.
- Десять? Вы ввели мне десять?
Она начинала тревожиться. Я успокаивающе похлопал ее по руке.
- Тебе не о чем волнноваться.
- Тогда двадцать?
- Не совсем, - сказал я. - Только два. Всего два миллиграмма.
- Два!
- Это не смертельно, - мягко сказал я.
Она со стоном отвернулась от нас.
- А ты, кажется, разочарована? - учтиво поинтересовался я.
- Что вы этим пытаетесь доказать? - спросила она.
- Ты сама знаешь ответ на этот вопрос, Анжела.
- Но два миллиграмма. Это…
- Этого вполне достаточно для того, чтобы вызвать у тебя все симптомы. Холодный пот, судороги и боль. Скажем так, самое начало синдрома отмены.
- Боже.
- Но это не смертельно, - снова сказал я. - И ты это прекрасно знаешь.
- Вы, ублюдки. Я не просила привозить меня сюда, я не желаю…
- И тем не менее, Анжела, ты здесь. Я в вену тебе уже введен налорфин. Не много, конечно, но вполне достаточно.
На лбу у нее выступил пот.
- Остановите это, - сказала она.
- Можно было бы, конечно, воспользоваться и морфином…
- Остановите это. Пожалуйста. Я не хочу.
- Тогда говори, - сказал я. - Расскажи о Карен.
- Сначала остановите.
- Нет.
Хаммонд был обеспокоен происходящим. Он хотел было подойти к кровати, но я оттолкнул его.
- Говори, Анжела.
- Я ничего не знаю.
- Что ж, тогда придется подождать, пока не проявятся симптомы. И тогда тебе придется говорить, крича от боли.
Ее подушка была мокрой от пота.
- Я не знаю, ничего не знаю.
- Говори.
- Я ничего не знаю.
Ее начинала бить дрожь: сперва слегка, а затем все сильнее и сильнее, и вот она уже содрогалась всем телом.
- Вот видишь, Анжела, это уже начинается.
Она скрипела зубами.
- Мне все равно.
- А дальше будет еще хуже.
- Нет… нет… нет…
Вынув из кармана ампулу с морфином, я положил ее на тумбочку перед ней.
- Говори.
Дрожь стала еще сильней, она начинала биться в судорогах. Кровать под ней сотрясалась. Наверное мне было бы жаль девушку, если бы только я не знал, что она сама вызывает в себе эту реакцию, что я не вводли ей ни капли налорфина.
- Анжела.
- Ладно, - сказала она, задыхаясь. - Это сделала я. Мне пришлось это сделать.
- Почему?
- Из-за шмона в клиннике.
- Ты воровала из операционной?
- Да… не много, совсем немного… но мне хватало…
- И как долго?
- Три года… может быть четыре…
- И что случилось потом?
- Роман обворовал больницу… Роман Джоунз.
- Когда?
- На прошлой неделе.
- И?
- Тогда начали шмонать. Они проверяли всех…
- И поэтому ты перестала воровать?
- Да…
- И как ты стала обходиться тогда?
- Я пробовала покупать у Романа.
- И?
- Ему нужны были деньги. Много.
- Кому в голову пришла идея об аборте?
- Роман.
- Чтобы получить деньги?
- Да.
- Сколько ему было нужно?
Ответ был мне уже известен. Я ожидал услышать то, что она сказала в следующее мгновение.
- Триста долларов.
- И ты сделала аборт?
- Да… да… да…
- А кто был вместо анестезиолога?
- Роман. Это было не трудно. Тиопентал.
- И Карен умерла?
- Когда она уходила, было все в порядке… Мы сделали это на моей кровати… все это… Все было в порядке, все… на моей кровати…
- Но потом она умерла.
- Да… Господи, ну сделайте хоть что-нибудь…
- Сейчас, - сказал я.
Я снова набрал в шприц воды, выпустил воздух, пока из иглы не брызнула тонкая струйка и снова ввел воду в вену. Она сразу же успопоилась. Дыхание ее замедлилось, стало более расслабленным.
- Анжела, - сказал я, - это ты сделала аборт?
- Да.
- И Карен умерла от этого?
- Да.
Голос ее был глухим.
- Ладно, - я погладил ее по руке. - Теперь можешь отдохнуть.
* * *
Мы вместе с Хаммондом шли по коридору. Том Хардинг вместе со своей женой дожидался нас там, он курил сигарету, прохаживаясь из стороны в сторону.
- Ну как, доктор? Анализы…
- Замечательные, - сказал я. - Она обязательно поправится.
- Слава богу, - сказал он, стоя передо мной, уныло опустив плечи.
- Да, - сказал я.
Нортон Хаммонд пронзительно взглянул на меня, а я избегал встречаться с ним взглядом. Мне было чертовски плохо; страшно болела голова, и временами мне начинало казаться, что я теряю зрение. Особенно на правый глаз.
Но все-таки кто-то должен был поставить их в известность. И тогда я сказал:
- Мистер Хардинг, мне очень неприятно говорить вам об этом, но боюсь, что ваша дочь оказалась замешанной в деле, относящемся к компетенции полиции.
Он смотрел на меня взволнованным, неверящим взглядом. Потом я заметил, что черты его лица смягчаются, принимая выражение смиренной покорности. Как будто бы все это время ему было известно обо всем.
- Наркотики, - тихо проговорил он.
- Да, - подтвердил я, чувствуя себя как нельзя отвратительнее.
- Вы только не подумайте, - быстро проговорил он, словно стараясь оправдаться, - мы ни о чем не знали. Я хотел сказать, что если бы мы только…
- Но мы подозревали, - сказала миссиз Хардинг. - Мы не могли уследить за Анжелой. Она всегда была очень самостоятельной и своенравной девочкой. Даже в детстве. Очень самонадеянной, независимой и уверенной в себе. Даже будучи еще совсем ребенком, уже тогда она была очень самоуверенной.
* * *
Хаммонд утер рукавом халата пот со лба.
- Ну вот, - выдохнул он, - ну вот и все.
- Да.
Даже несмотря на то, что он стоял практически вплотную ко мне, мне казалось, что он где-то очень далеко. Его голос доносился до меня как будто издалека и слова его ровным счетом ничего не значили. Все вокруг представлялось мне малозначительным. Люди казались маленькими, все было расплывчатым, словно в тумане. Боль стала нестерпимой. И один раз мне пришлось даже остановиться посреди коридора, чтобы перевести дух.
- В чем дело?
- Не в чем. Просто устал.
Он кивнул.
- Ну вот и все, - проговорил Хаммонд. - Ты должен быть доволен.
- А ты?
Мы вошли в так называемый зал совещаний - крохотную комнатку с двумя стульями и столом. На стенах были развешаны таблицы, наглядно показывающие методы и приемы оказания экстренной медицинской помощи в различных ситуациях: шок от кровопотери, отек легких, инфаркт миокарда, ожоги, переломы. Мы сели за стол, и я закурил сигарету. Щелкая зажигалкой, я почувствовал в руке необыкновенную слабость.
Какое-то время Хаммонд сидел, уставившись на схемы; мы оба молчали. Наконец Хаммонд положил конец затянувшейся паузе, спросив у меня:
- Хочешь выпить?
- Хочу, - сказал я. Я был очень раздражен и возмущен, и к тому же меня снова начинало слегка подташнивать. А если я выпью, то мне станет лучше, это поможет мне забыть обо всех неприятностях. Или же мне станет еще тошнее.
Он открыл шкафчик и, пошарив рукой у задней стенки, вытащил оттуда колбу.
- Водка, - гордо объявил Хаммонд. - И никакого запаха. Незаменимая вещь при экстренных случаях.
Вытащив пробку, он отхлебнул из горлышка, а потом протянул колбу мне.
Пока я пил, он сказал.
- Господи Иисусе. Душевно. И гори все синим пламенем. Боже.
- Это точно.
Я возвратил ему колбу.
- А девица-то из себя ничего.
- Да.
- И какой плацебо эффект. Ты вызвал у нее ломку обыкновенной водой, и затем прекратил ее той же самой водой.
- Ты знаешь, почему так получилось, - сказал я,
- Да, - согласился Хаммонд, - потому что она поверила тебе.
Я разглядывал одну из схем на стене, наглядно иллюстрировавшую процедуру патологоанатомического вскрытия, а также неотложные меры по диагностированию и оказанию помощи в случае эктопической беременности. Я дошел до того места, где говорилось о нерегулярности месячного цикла и схваткообразных болях в нижней правой части живота, когда буквы перед глазами начали сливаться и меркнуть.
- Джон?
Мне понадобилось некоторое время для того, чтобы ответить Хаммонду. На то, чтобы просто слышать его слова, теперь стало уходить как будто больше времени. Я стал сонным, вялм и медлительным.
- Джон?
- Да, - отозвался я. Голос мой был глухим, замогильный голос. И он отзывался эхом.
- Ты в порядке?
- Да, все хорошо.
Это было как во сне, слова продолжали звенеть у меня в голове: хорошо, хорошо, хорошо…
- Ты ужасно выглядишь.
- У меня все хорошо…
Хорошо, хорошо, хорошо…
- Джон, не дури…
- Я не дурак, - сказал я и закрыл глаза. Было очень трдуно держать веки открытыми. Они были тяжелыми, словно налитыми свинцом, и теперь как будто старались во что бы то ни стало сомкнуться с нижними веками. - Я счастлив.
- Счастлив?
- Что?
- Ты счастлив?
- Нет, - сказал я. Он говорил какую-то ерунду. Бессмыслица. Его голос был пронзительным и высоким, похожим на голос ребенка, лепечущий детский голос. - Нет, - снова сказал я. - Я совсем не дурак.
- Джон…
- И перестань называть меня Джоном.
- Но тебя так зовут, - сказал Нортон. Он встал, очень медленно, движения его были плавными, как будто все это было во сне. Я смотрел на него и чувствовал себя очень усталым. Он вытащил из кармана свой маленький фонарик и направил мне его в лицо. Я отвернулся; свет был слишком ярким и болезненно бил в глаза. Особенно больно было правому глазу.
- Смотри на меня.
Его голос был громким и повелевающим. Голос армейского сержанта на плацу. Придирчивый и раздражительный.
- Да пошел ты.., - огрызнулся я.
Мою голову держат сильные пальцы, и ослепительный свет бьет мне в глаза.
- Выключи, Нортон.
- Джон, сиди спокойно.
- Выруби его, - я закрыл глаза. Я устал. Очень устал. Я хотел заснуть и не просыпаться миллион лет. Сон это прекрасно, это как океан, омывающий песок, неспеша набегающий на него с ласкающим слух шелестящим шумом, уносящий с собой все наносное.
- Со мной все в порядке, Нортон. Я просто сошел с ума.
- Джон, сиди спокойно.
Джон, сиди спокойно.
Джон, сиди спокойно.
Джон, сиди спокойно.
- Нортон, ради бога…
- Заткнись, - сказал он.
Заткнись, заткнись.
Он вытащил небольшой резиновый молоточек. Он стучал мне по ногам, отчего мои ноги вздрагивали и подпрыгивали. Мне это было неприятно. Я хотел спать. Мне хотелось поскорее заснуть.
- Нортон, ты, сукин сын.
- Заткнись. Ты ничем не лучше их.
Не лучше их, не лучше их. Влосва отзывались эхом у меня в голове. Кого их? Я не мог этого понять. А потом сон. Он начал наползать на меня, он прикрывал мне глаза своими резиновыми пальцами, опускал веки, не давал открыть глаза…
- Я устал.
- Я знаю. Я это вижу.
- А я нет. Я не вижу ничего.
Ничего.
Не вижу.
Я попробовал открыть глаза.
- Кофе. Хочу кофе.
- Нет, - сказал он.
- Тогда дай мне зародыш, - сказал я, удивляясь сам на себя. Зачем я это сказал. В это не было смысла. Не было? Или было? Все так запутано. Мой правый глаз болел. Головная боль сосредоточилась как раз за правым глазом. Как будто в голове у меня сидел крохотный человечек, который бил молоточком по глазу изнутри.
- Человечек, - сказал я.
- Что?
- Ну, это все человечек, - объяснил я. Ведь это же очевидно. А он настолько туп, что не может этого понять. Ведь это совершенно очевидное, разумное утверждение разумного человека. А Нортон, наверное, решил пошутить надо мной и теперь делает вид, что не понимает.
- Джон, - сказал он. - Я хочу, чтобы ты сейчас сосчитал в обратном порядке от ста. Вычитая по семь. Можешь?
Я немного помолчал. Это было совсем не просто. Мысленно я представил себе чистый лист бумаги, ослепительно белый лист бумаги, на котором лежал карандаш. Сто минус семь. И еще нужно подвести черту, чтобы можено было производить вычитание.
- Девяносто три.
- Хорошо. Продолжай.
Это было уже труднее. Мне был нужен чистый лист бумаги. Для этого мне пришлось так же мысленно вырвать из блокнота старый лист, чтобы можно было начать писать на новой страничке. А оторвав листик и выбросив его, я начисто забыл о том, что было на нем написано. Вот незадача-то. Конфуз.
- Продолжай, Джон. Девяносто три.
- Девяносто три вычесть семь, - я задумался. - Восесьдесят пять. Нет. Восемьдесят шесть.
- Дальше.
- Семьдесят девять.
- Да.
- Семьдесят три. Нет. Семьдесят четыре. Нет-нет. Подожди-ка.
Я продолжал выдирать странички из своего воображаемого блокнота. Так трудно. И очень неудобно. Сколько же сил приходится тратить на то, чтобы сосредоточиться.
- Восемьдесят семь.
- Нет.
- Тогда восемьдесят пять.
- Джон, а какой сегодня день?
- День?
Что за глупый вопрос. Сегодня Нортон только и занимается тем, что достает меня своими дурацкими вопросами. А какой же может быть сегодня день?
- Сегодня, - сказал я.
- А число какое?
- Число?
- Да, число. Дата.
- Май, - сказал я. Ну да. Дата в мае. Логично.
- Джон, а где ты сейчас находишься?
- Я в больнице, - сказал я, глядя на свой белый халат. Я слегка приоткрыл глаза, потому что больше открыть их не мог, так как веки были слишком тяжелыми, я был очень слаб, а яркий свет резал глаза. Мне очень хотелось, чтобы он наконец замолчал и дал мне хоть немного поспать. Я очнь, очень устал.
- А в какой больнице?
- В больничной больнице.
- В какой?
- В…, - я хотел что-то сказать, но тут же забыл о том, что именно я собирался ответить, а вспомнить так и не смог. Нестерпимо болела голова, боль стучалась изнутри в правый глаз, в лоб с правой стороны, и это было ужасно.
- Джон, подними левую руку.
- Что?
- Джон, подними левую руку.
Я слышал его, разбирал слова, но все происходящее представлялось мне редкостной бессмыслицей. Никто не стал бы обращать внимания на такие слова. Никто.
- Что?
А потом я ощутил легкую вибрацию с правой стороны своей головы. Очень странно. Я открыл глаза и увидел девушку. Она была хорошенькой, но только почему-то делала со мной какие-то странные вещи. На пол с моей головы спадали пушистые, коричневого цвета хлопья. Нортон смотрел на это, и что-то говорил, но я не разбирал слов. Я уже почти заснул, и это было очень странно. На смену пушистым хлопьям пришла мыльная пена.
И бритва. Я посмотрел на лезвие, на пену и меня неожиданно стошнило. Ни с того, ни с сего, просто стошнило и все. И еще Нортон говорил:
- Поскорее, начинаем.
И потом они принесли сверло. Я едва смог разглядеть его, мои глаза закрывались, и меня снова стошнило.
Последнее, что я сказал было:
- Никаких дырок у меня в голове.
Я сказал это очень четко, медленно и разборчиво.
Мне так кажется.