Однако капитан Дарлинг не мог заранее знать, что буря будет непродолжительной и относительно слабой, он отвечал за безопасность пассажиров и команды, а значит, должен был готовиться к самому худшему. Как позже выяснилось из показаний приборов, одиннадцати минут в убежище хватило бы на все про все. Но это выяснилось задним числом, а капитан не может использовать для спасения своего корабля и людей, в нем находящихся, информацию, полученную задним числом.
Да, оказывается, быть капитаном - не только слава, приключения, четыре золотых лычки и все тебе честь отдают… Капитан Дарлинг младше папочки, но морщины у него такие, что он с виду совсем старик.
Вопрос: Подди, а ты уверена, что справишься с обязанностями капитана исследовательского судна?
Ответ: А что такого было у Колумба, чего у меня нет?! Кроме Изабеллы, конечно… Semper toujours, девушка!
До бури я уйму времени проводила в рубке. Станция наблюдения за Солнцем "Гермес" на самом деле не сообщала нам о приближении бури - она не прислала подтверждения о норме. Выглядит чушью, но дело в следующем.
Наблюдателям с "Гермеса" ничто не угрожает: станция находится глубоко под грунтом на темной стороне Меркурия. А ее приборы, чуть-чуть заглядывающие за горизонт из сумеречной зоны, поставляют все данные о погоде на Солнце, включая постоянное телефотографирование в нескольких спектральных диапазонах. Однако Солнце совершает оборот за двадцать пять дней, и "Гермес" не может постоянно наблюдать его целиком. Хуже того, Меркурий вращается вокруг Солнца в том же направлении - один оборот за 88 дней, - и когда Солнце опять поворачивается тем же полушарием к той точке, где он был, его там уже нет. Значит, одно и то же место Солнца станция "Гермес" наблюдает раз в семь недель.
Поди тут предскажи солнечную бурю, которая назревает всего-то за пару дней, а потом в считаные минуты достигает максимума и может прикончить вас в долю секунды!
Поэтому Солнце наблюдают и с Луны, и с орбитальных станций Венеры, да еще с Деймоса, но передача информации на Меркурий запаздывает из-за скорости радиоволн. С Луны - минут на пятнадцать, а с Деймоса аж на целую тысячу секунд, каждая из которых дорога.
Но сезон бурь лишь малая доля солнечного цикла (ведь Солнце - переменная звезда). Примерно один год из каждых шести. (Я имею в виду настоящие, марсианские. Земных лет, за которые так упорно цепляются астрономы, в солнечном цикле выйдет одиннадцать.)
Это все же полегче! Целых пять лет из шести вероятность попадания в радиационную бурю близка к нулю.
Зато в штормовой сезон осторожный (иными словами, имеющий шанс дожить до пенсии) капитан спланирует полет так, чтобы войти в опасную зону, то есть внутрь гелиоцентрической орбиты Земли, когда Меркурий окажется между Солнцем и кораблем, и станция "Гермес" сможет в случае чего сразу послать предупреждение. Именно так и поступил капитан Дарлинг. Он задержал "Трайкорн" в порту Деймоса недели на три дольше, чем следовало по расписанию, и взял курс на Венеру уже тогда, когда станция "Гермес" смогла предупредить его о надвигающейся буре заранее, потому что сезон был в самом разгаре.
Наверное, бухгалтерия компании "Треугольник" с ума сходит из-за таких убыточных, но неизбежных проволочек. Может быть, компания в штормовой сезон даже не получает никакой прибыли. Но лучше уж недели на три задержать корабль, чем потерять его вместе с пассажирами.
Когда же начинается буря, вся радиосвязь летит к чертям и "Гермес" не может разослать кораблям предупреждений.
Где же выход? А вот где. Наблюдая, как назревает буря, станция вполне в силах сказать, в какой момент она может разразиться. Тогда рассылают предупреждения, и "Трайкорн" с прочими кораблями проводит учебные тревоги. А потом все сидят и ждут. День ждем, два, неделю, после чего Солнце либо успокаивается, либо начинает плеваться гигантскими дозами излучения.
Все это время с темной стороны Меркурия радиостанция космической гвардии продолжает передавать штормовые предупреждения и сводки о положении на Солнце.
И вдруг передача прерывается.
Возможно, это всего лишь технические неполадки, и станция вот-вот возобновит передачу с дублирующей аппаратуры. Возможно, это самое простое "затухание", а буря на самом деле не возникала, о чем всех вскоре и оповестят.
А возможен и третий вариант: на Меркурий со скоростью света обрушилась первая "волна" и предупреждений больше не будет, так как все "глаза" станции вырубились, а "голос" полностью забит мощным излучением.
Вахтенный офицер в рубке, конечно же, не может знать, что произошло на самом деле, а гадать - не имеет права. Едва "Гермес" прерывает передачу, он немедля бьет ладонью по тумблеру, включающему таймер. Если через положенное время станция не возобновит передачу, включается сигнал тревоги. Сколько именно времени надо ждать, зависит от местоположения корабля: как далеко он от Солнца, и сколько секунд потребуется волне, накрывшей Меркурий, чтобы до него добираться.
Вот тут капитан грызет ногти, седеет раньше времени и отрабатывает свое громадное жалованье - ведь именно он решал, на сколько секунд устанавливать таймер. Взаправду-то, если самая сильная первая волна несется со скоростью света, времени нет вовсе; сигнал с "Гермеса" пропадет одновременно с волной, которая накроет корабль. А если угол неблагоприятен, может оказаться, что это корабельная рация на приеме забивается, а "Гермес" все еще передает… Как тут сказать наверняка?
Зато капитан прекрасно знает: если бить тревогу и гнать всех в убежище каждый раз, как радио на несколько секунд смолкнет, люди привыкнут к тревожному крику "Волк идет!", перестанут его бояться и в случае настоящей опасности они не отреагируют на сигнал тревоги с должной быстротой.
Знает он также и то, что внешняя обшивка корабля отфильтрует почти весь электромагнитный спектр и из всех предназначенных нам фотонов (больше со скоростью света ничто не движется) внутрь проникнет только самое жесткое рентгеновское излучение, да и то в малом количестве. Однако следом прибудут штуковины куда опаснее - крупные, средние и мелкие частицы, осколки от взрыва атомных ядер. Все это тоже движется быстро, но все же медленнее скорости света, и до подхода второй волны капитан должен обеспечить безопасность своих людей.
Исходя из нашего местоположения, капитан Дарлинг установил таймер на двадцать пять секунд. Я спросила, как он это рассчитывал, а он невесело усмехнулся и сказал:
- Вызвал тень моей прабабушки.
Пока я была в рубке, вахтенный раз пять запускал таймер, и связь с "Гермесом" всегда восстанавливалась меньше чем за двадцать пять секунд.
Вот таймер заработал в шестой раз. Все затаили дыхание. На этот раз связь не восстановилась, и сирена тревоги завыла громче труб Страшного суда.
Лицо капитана закаменело. Он двинулся к люку в убежище, а я продолжала стоять - надеялась, что разрешат остаться в рубке. Она, строго говоря, и так часть убежища - защищена по тому же каскадному принципу, только расположена чуть впереди.
Диву даешься, сколько людей твердо убеждены, будто капитан управляет кораблем, глядя в иллюминатор! Как на пескоходе. Нет, конечно! Рубка находится почти в самой середине корабля, а пилотировать по экранам и приборам гораздо удобнее и надежнее. Единственный иллюминатор "Трайкорна" находится на носу и сделан специально, чтобы показывать пассажирам звездное небо. Нас туда так и не сводили - смотровая защищена от солнечного излучения, только когда ее прикрывает корпус корабля; естественно, она всю дорогу до Венеры была заперта.
Уверенная, что в рубке безопасно, я осталась на месте, надеясь воспользоваться положением "любимой ученицы"; очень уж не хотелось часами - а то и днями - киснуть на полке среди истерически кудахчущих вдовушек.
И просчиталась. Капитан, помедлив долю секунды у люка, обернулся и резко сказал:
- Идемте, мисс Фриз.
Да, деваться некуда. Он всегда называл меня "Подди", и сейчас его голос звучал, как хороший удар хлыста.
Пассажиры третьего класса уже собрались в убежище - им ближе всех, и матросы размещали их по ячейкам. Команда с момента первого предупреждения от "Гермеса" находилась в состоянии "аварийной готовности". Вместо восьми часов через каждые шестнадцать матросы стояли вахту четыре часа, после чего четыре часа отдыхали и заступали на вахту снова. Несколько матросов постоянно дежурили у пассажирского отделения, не вылезая из радиационных скафандров (должно быть, страшно неудобно!); снимать их они не имели права ни под каким видом, пока не придет смена, тоже в скафандрах. Эти матросы называются "спасательной командой"; они здорово рискуют - им нужно успеть обыскать все пассажирское отделение, вытащить отставших и самим добраться до убежища, пока не накопили смертельной дозы облучения. Все они добровольцы, и те, на чью вахту выпадет тревога, получают солидную премию, а те, кому в это время повезло оказаться на отдыхе, - премию поменьше.
Первую спасательную команду возглавляет старший помощник, вторую - суперинтендант. Им никаких премий не положено, хотя по закону и обычаю тот из них, кто окажется на вахте во время тревоги, должен войти в убежище последним. Не очень-то справедливо, правда? Но зато это не только обязанность, но и дело чести.
Остальные матросы несут вахту в убежище, вооружившись списками пассажиров и планами размещения по ячейкам.
Конечно, сервис не улучшается от того, что большая часть команды оторвана от своих прямых обязанностей, чтобы быть наготове - и действовать по первому же звуку сирены быстро и четко. Самая большая нагрузка по тревожному расписанию ложится на стюардов и клерков - ведь механиков, связистов и т. п. от дела отрывать нельзя, - и потому каюты иногда по полдня не прибираются, если сам не приберешь, как я, например; за столом приходится просиживать раза в два дольше обычного, а холл не обслуживают вовсе.
И что же? Вы думаете, пассажиры все понимают и благодарят тех, кто заботится об их безопасности?
Ничего подобного. Это может прийти в голову только совершенному идеалисту, который не знает ни жизни, ни богатых пожилых землян, зацикленных на том, что они считают принадлежащим себе по праву. Они полагают, будто, купив билет, купили все и вся. Был случай, когда одного, примерно дядиного возраста (а дожив до таких лет, пора бы начать кое в чем разбираться), чуть кондрашка не хватил - побагровел (буквально!), забормотал, точно индюк, и все только потому, что стюард из бара не подбежал к нему на полусогнутых по первому же зову со свежей колодой карт!
А стюард из бара в это время дежурил в спасательной команде и не мог оставить пост, стюард из холла пытался одновременно обслужить сразу троих да еще ответить на звонки из кают. Но для нашего развеселого попутчика это ровно ничего не значило; едва обретя дар речи, он начал грозиться, что подаст в суд на компанию и всех ее директоров.
Конечно, не все так себя ведут. Миссис Грю вот, несмотря на солидную комплекцию, сама заправляет кровать и не делает из этого события. Да и некоторые другие, пользовавшиеся раньше множеством услуг, делают почти все сами и не ворчат.
Но кое-кто - просто дети малые! В истерике и ребенок-то не слишком приятен, а уж пожилой человек…
Следуя за капитаном в убежище, я поняла, как великолепно работает команда "Трайкорна" тогда, когда это особенно важно. Меня подхватили, как мячик, и передали по цепочке. Я не тяжелая (здесь, почти на осевой линии корабля, не больше 0,1 g), однако дух захватывает. Чьи-то руки впихнули меня в ячейку, уже приготовленную для меня, с таким же безразличием, как хозяйка, укладывающая белье в шкаф. Чей-то голос объявил:
- Фриз Подкейн!
Ему ответили:
- Отмечено!
Соседние ячейки заполнялись с поразительной быстротой; матросы работали точно, как автоматы, сортирующие капсулы пневмопочты. Где-то заплакал ребенок. Раздался голос капитана:
- Все?
- Все, капитан, - ответил голос суперинтенданта. - Как мы уложились во время?
- Две минуты тридцать семь секунд. Твои парни могут готовить кошельки - тревога не учебная.
- Так я и думал. Стало быть, выиграл у старшего помощника.
И суперинтендант прошел мимо моей ячейки, неся кого-то на руках. Я было села, но треснулась лбом о верхнюю полку - аж искры из глаз посыпались.
Пассажирка, которую нес суперинтендант, была без сознания, голова ее бессильно запрокинулась на его плече. Вначале я не поняла, кто это, потому что лицо было ярко-красного цвета, а потом узнала - и сама чуть не хлопнулась в обморок. Миссис Ройер…
Ну да, покраснение - первый симптом… Даже если солнечный ожог или просто под ультрафиолетовой лампой пересидишь, прежде всего кожа розовеет - или красной становится…
Но как она ухитрилась так быстро набрать эту дозу жесткого излучения? Ожог ведь просто ужасный! Неужели только из-за того, что в убежище ее принесли последней?!
Но если такой ожог, то она не в обмороке - она уже мертвая!
Значит, все, кто добрался до убежища последними, успели накопить по две-три летальных дозы! Еще несколько часов они не почувствуют этого и еще несколько дней проживут… но они на самом деле такие же мертвые, как если бы остыли и закоченели.
Сколько же здесь таких? Наверное… то есть, наверняка - все пассажиры первого класса, там защита слабее и до убежища дальше.
Значит, и дядя Том с Кларком…
Я впала в отчаянье и пожалела, что была в рубке, а не с ними. Не хочу я жить, если дядя Том с Кларком там умирают.
К миссис Ройер я не питала никакой симпатии. Пламенно-красное лицо ее меня потрясло, но она мне нисколечки не нравилась. Я считала ее паразиткой с грязными мыслишками. Умри она, скажем, от порока сердца, я бы и не вздрогнула; ведь никто не плачет по миллионам и миллиардам умерших в прошлом и по тем, кто сейчас живет или родится на свет с тем, чтобы неизбежно умереть когда-нибудь (чего и мне лично не миновать), так что же печалиться оттого, что рядом закончил свой жизненный путь нелюбимый и даже презираемый тобой человек? В любом случае, на сожаления по поводу миссис Ройер меня уже не хватило бы; сердце мое было переполнено бедой, случившейся с дядей и братишкой. Я кляла себя за то, что не была поласковее с дядей Томом и, напротив, всегда вынуждала бросать личные дела ради моих дурацких проблем. Я жалела о всех наших драках с Кларком - он же, в конце концов, еще маленький, а я уже почти взрослая женщина; надо было снисходительнее относиться к нему…
Из глаз ручьем хлынули слезы, и я чуть не прослушала первые слова капитана.
- Друзья, - сказал он спокойно и твердо, - команда и гости корабля. Тревога не учебная. Мы на самом деле попали в радиационную бурю. Пугаться не следует. Все мы, до единого, в полной безопасности. Главный хирург проверил личный радиометр у того, кто прибыл в убежище последним; показания - в пределах нормы. Даже если эта доза добавится тому, кто облучен больше всех на корабле - кстати, это не пассажир, а член экипажа, - она все еще будет оставаться в пределах, безопасных для здоровья. Как личного, так и генетического. С вашего позволения, повторюсь: никто не переоблучился и не переоблучится. Просто придется потерпеть некоторые незначительные неудобства. Хотелось бы мне знать, как долго нам придется пребывать в убежище. Но, к сожалению, я этого не знаю. Возможно, несколько часов; возможно, несколько дней. Самая длительная по времени из зафиксированных бурь длилась менее недели. Будем надеяться, что наше Солнце не обойдется с нами слишком сурово. Однако убежища не покинет никто, пока с "Гермеса" не придет радиосигнал об окончании бури. Как только мы его получим - проверить корабль и безопасность ваших комфортабельных кают недолго. Но до того следует проявлять дисциплинированность и быть терпимыми друг к другу.
Как только капитан заговорил, мне стало полегче. Голос его успокаивал - как голос матери, утешающей ребенка: все хорошо, все уже кончилось… Напряжение и испуг сменились усталостью.
Но вскоре я подумала: а не мог ли капитан Дарлинг объявить, что Все В Порядке, когда Все - Хуже Некуда? Именно потому, что терять больше нечего…
Я припомнила все, что знала о лучевой болезни, - от простых гигиенических правил, которым учат еще в садике, до пленки мистера Кланси, которую прочла на той неделе.
Скорее всего, капитан сказал чистую правду.
Почему? А вот почему. Если бы сбылись мои самые страшнейшие страхи и нас накрыло бы так, как будто рядом взорвалась атомная бомба, все равно можно было бы что-нибудь предпринять. Нас в таком случае разделили бы на три группы: во-первых - это те, кто вовсе не облучен и умирать не собирается (то есть все из рубки и убежища, да еще почти все пассажиры третьего класса), во-вторых - облученные так, что их уже не спасти (почти все из первого класса), и в-третьих, те (не знаю, сколько), чья жизнь в опасности, но их можно спасти с помощью быстрых и решительных мер.
И эти самые решительные и быстрые меры уже принимались бы. Проверка радиометров, изоляция тех, кому срочно нужна помощь. А тем, кто наверняка умрет, кололи бы морфий и держали бы их отдельно от остальных, ну а необлученных собрали бы всех вместе, чтобы не путались под ногами, или приставили бы помогать санитарам спасать тех, кого еще можно спасти.
Это - наверняка. Однако вокруг вообще ничего подобного не происходило, только малыши попискивали да соседки что-то бубнили между собой. Точно; и радиометры-то далеко не у всех проверяли - только у нескольких, прибывших последними…
Значит, капитан сказал нам чистую-пречистую правду.
На душе стало так легко - я и думать забыла, что лицо у миссис Ройер - цвета спелого помидора; по телу разлилась приятная теплота… Какое счастье, что дядя Том вовсе не собирается умирать и братишка будет жить и еще доставит мне немало хлопот! С этими мыслями я почти заснула…
…и тут же соседка справа завизжала:
- Выпустите меня! Выпустите меня отсюда!!!
Вот тут я смогла своими глазами полюбоваться на "принятие быстрых и решительных мер".
Откуда ни возьмись, рядом возникли двое матросов со стюардессой; крикунью схватили, стюардесса одним махом запечатала ей рот кляпом и сделала укол в руку. Женщину придержали, пока она не перестала биться, а потом один из матросов поднял ее и унес куда-то.
Вскоре другая стюардесса принесла снотворное и собрала радиометры. Многие снотворное приняли, но я отказалась - не люблю таблеток и уж всяко не собираюсь глотать их, чтобы вырубиться и не видеть окружающего. Стюардесса настаивала, но меня переупрямить тяжело. Пришлось ей, пожав плечиками, удалиться. После этого было еще три-четыре случая клаустрофобической истерики - а может, просто истерики, кто знает. Все они были пресечены быстро и без шума; вскоре в убежище стало тихо - разве что кто-то храпел, кто-то шептался, да без конца то здесь, то там плакали малыши.