- Значит, до этого где-то набрались, - возразила она. - И не закусывали. В кухне на столе столько деликатесов и почти все нетронутые. Половину пришлось выбросить, так как ты поленился спрятать в холодильник. Понятно, не до того было.
- Что ты, прямо...
- Не прямо, а криво. Завтракать будешь? Тогда марш умываться и быстро завтракать, а то я на работу опоздаю.
Я все-таки привлек Любашу к себе и обнял.
- А может, ну ее, эту работу? Позвони в библиотеку, отпросись и - в постельку... А там - я.
- Фу, не дыши на меня перегаром! - оттолкнула меня Любаша. - Не могу отпроситься - Ленка на больничном, и я одна. Марш зубы чистить!
- Слушаю и повинуюсь! - козырнул я. Стоя в одних семейных трусах, я нарочито выпятил живот, надеясь, что это произведет должное впечатление.
Так и получилось. Любаша окинула меня взглядом, хмыкнула и скрылась на кухне, а я убрал с тахты постель и поплелся в ванную комнату умываться и чистить зубы. Панацея от "Горизонта" хоть и снимала алкогольное опьянение, но не уничтожала запах перегара.
Когда я заканчивал умываться, Любаша снова позвала меня:
- Ты что там застрял? Или в унитаз засосало? Давай быстрее, завтрак стынет, а я опаздываю!
Я наскоро вытерся полотенцем, набросил халат и вышел на кухню. На столе в сковороде исходила паром яичная запеканка со свежими овощами...
- Садись, - предложила Любаша, накладывая в мою тарелку запеканку. - Я тут на скорую руку соорудила непонятно что из твоих вчерашних салатов и того, что нашла в холодильнике. Не обессудь.
Я сел и хлопнул себя ладонью по лбу.
- Черт, совсем забыл! Надо было в ресторане завтрак заказать.
- Это в честь чего? - насторожилась Любаша. - Стал богатеньким?
- Меня на работу приняли, - почти не соврал я, - и фирма всем сотрудникам бесплатные обеды на дом доставляет. Двадцать минут и - будьте любезны, кушать подано, приятного аппетита, извольте отведать!
- Ешь, что дают, - сказала Любаша, усаживаясь напротив. - У меня пять минут, ждать некогда. - Она налила себе кофе, взяла бутерброд с сыром и внимательно посмотрела на меня, - А десять тысяч, которые ты мне в сервант подбросил, - откуда?
- А это подъемные! - не моргнув глазом, соврал я. - Так что жить теперь будем припеваючи.
- Что-то верится с трудом, - недоверчиво покачала головой Любаша, надкусила бутерброд и отпила из чашки кофе.
Я тоже не верил в "жизнь припеваючи", но признаваться в этом не собирался.
- Что же это за фирма такая, которая платит сумасшедшие деньги обыкновенному кукольному мастеру?
- Да уж нашлась, - опять соврал я. - Ценят мои работы за рубежом, продают с аукциона. Не как Фаберже, конечно, но цены приличные.
Я взял вилку и с некоторым сомнением поковырял запеканку.
- Ладно уж, похмелись, - пододвинула ко мне рюмку с коньяком Любаша. - Но чтобы такого, как вчера, я больше не видела.
- Да чтоб я... Ни в жисть!..
- Ни в жисть, - передразнила она. - Не путай обет с обедом.
- Резонно, - согласился я. - С сегодняшнего утра и начну.
Я отставил в сторону рюмку, налил в чашку кофе, отхлебнул и принялся за запеканку. На удивление, та оказалась не только съедобной, но и вкусной.
- Ты извини, - опустив глаза, неожиданно сказала Любаша, - я на тебя недавно накричала... Сама не знаю, что на меня нашло. Даже не помню за что.
- Я тоже не помню, - честно признался я. Воспоминание о ссоре было свежим, но ее причины я вспомнить никак не мог. Склероз, что ли? Не рановато ли?
- Забудем, - предложил я и прикрыл ладонью ее руку.
- Забудем, - согласилась Любаша, быстро допила кофе и, мягко высвободив из-под моей ладони руку, встала из-за стола. - Мне пора.
Я вышел за ней в прихожую, помог надеть шубку.
- Шубка у тебя старенькая, - посетовал я. - Давай купим новую?
- С подъемных? - оживилась Любаша.
- Ага.
- Тогда встреть меня после работы и пойдем покупать.
- Договорились.
Она чмокнула меня в щеку и выскочила из квартиры.
Я немного постоял в прихожей, задумчиво почесал затылок. И черт за язык дернул согласиться на встречу после работы! Неизвестно, куда в этот раз судьба забросит. Вчера вечером дубинкой получил по голове, а сегодня все может оказаться гораздо хуже.
Вернувшись на кухню, я подошел к окну и выглянул. Ночью выпал снежок и выбелил двор, как хорошая хозяйка постельное белье. Напротив подъезда стояло желтое такси, припорошенное снегом, следов от протекторов рядом с машиной не было. Знакомое такси... Неужели всю ночь простояло здесь, а Сева ночевал в салоне? Однако... Что же это тогда - прикрытие или плотный прессинг?
Из подъезда вышла Любаша, запрокинула голову и, увидев меня в окне, помахала рукой. Я помахал в ответ. Любаша поддернула рукав шубки, обнажив запястье, и постучала по циферблату часов пальцем, напоминая, что мы договорились встретиться после работы. Я покивал, мол, понял, снова помахал рукой, и Любаша заспешила со двора на остановку трамвая.
Я еще немного постоял у окна, мрачно глядя на припорошенное снегом такси, но никто из него не вышел. Тогда я вернулся к столу и принялся доедать яично-овощную запеканку.
Допивая кофе, я начал загодя прикидывать, что сказать Любаше, если не получится встретить ее после работы, как вдруг вспомнил, из-за чего мы поссорились. Точнее, не мы поссорились, а Любаша со мной.
ИЗ-ЗА ОКСАНЫ!
Опрокинув чашку с остатками кофе, я вскочил с табуретки и выглянул в окно. Такси продолжало стоять во дворе, словно находилось здесь со дня сотворения мира. То есть со дня оживления плазмоидами органического студня в первичном океане Земли.
Вот такая петрушка... Таким вот, значит, образом действует на окружающих блокировка сознания Любаши, пока она находится рядом. Одно дело - слышать о технологиях психотехников "Горизонта" и совсем другое - испытать структурное психокодирование на себе. Жутковатое, прямо сказать, чувство.
А так хотелось, чтобы меня каждое утро будила Любаша, готовила завтрак, целовала перед уходом на работу... И чтобы эта идиллия длилась вечно, пока смерть не разлучит нас. Но я пересилил себя и твердо решил: как только найду Оксану, сделаю все возможное, чтобы Любаша как можно быстрее услышала голос дочери. Быть может, навсегда потеряю Любашу, но собственное счастье никогда не строится на чужом горе. Ничего хорошего не получится. Такое счастье как дворец из песка - накроет его волной восстановившейся памяти и смоет навсегда.
Тренькнул дверной звонок и отвлек меня от невеселых мыслей. Началось... Кому это не терпится с утра пораньше? Из такси вроде бы никто не выходил, следов на снегу у машины нет... Значит, не Сева, а кто-то другой, но непременно из "Горизонта". Никому другому до меня дела нет.
Я прошел в прихожую и открыл дверь.
На пороге в запорошенном снегом тулупе стоял Андрей. Лицо у него было белое, заиндевевшее, а глаза будто замороженные. Неужели... Слова приветствия застряли у меня в горле.
Андрей попытался что-то сказать, но губы его не слушались. Тогда я схватил его за руку, увлек в прихожую и начал стаскивать с него тулуп. Андрей настолько замерз, что мог только поворачиваться. Я снял с него шапку, размотал шарф, стащил ботинки и надел на ледяные ноги теплые тапочки. Затем провел в комнату, усадил в кресло, вылил в стакан остатки коньяка и протянул ему.
- Пей!
Андрей медленно, как воду, выпил. Лицо немного порозовело, иней растаял, и капли воды потекли по щекам.
"Если бы сын умер, он бы ко мне не пришел", - неожиданно понял я, но спросить, что случилось, все равно не отважился.
- Где ты так замерз? - спросил я, усаживаясь на тахту.
Андрей глубоко вздохнул, повел плечами и скукожился, пряча подбородок в широкий ворот свитера, будто наконец почувствовал холод.
- Всю ночь от хосписа пешком добирался, - тихо проговорил он, поднес ладони ко рту и начал согревать их дыханием. - Такси вызвать не удалось, никто не захотел ехать, а на трассе никто не останавливался.... Боятся ночью попутчиков брать...
"И днем на трассе попутчиков не берут", - подумал я, но вслух не сказал.
- Тряпичную куклу ты положил Олегу на кровать? - спросил Андрей, глядя на меня больными глазами. Капли стекали по его щекам, и было непонятно, растаявший это иней или слезы.
- Какую куклу? - не понял я.
- Осьминога из фиолетовой пряжи со стеклянными глазами.
Я отрицательно покачал головой.
- Ты же сам говорил, что вставляешь стеклянные глаза в куклы?..
- Я вставил только в одну куклу. Деревянную. Буратино. А это не моя кукла.
- Вот, значит, как...
Андрей зябко поежился, уселся в кресле поглубже, подтянул к себе колени и обхватил их руками.
- Давай я тебе горячую ванну сделаю, - предложил я.
- Не надо... У тебя коньяк еще есть? - попросил Андрей и перевел взгляд на пустую бутылку.
- Это весь. Но есть водка.
- Налей...
Я вышел на кухню, достал из шкафчика водку, налил полный стакан и принес. Андрей взял стакан и так же неторопливо, как перед этим коньяк, выпил.
- Когда ты ушел, я вышел на улицу покурить... - начал он, уставившись невидящими глазами перед собой. Будто не мне говорил, а сам с собой разговаривал. - А когда вернулся, увидел, что на груди у Олега лежит ворох фиолетовой пряжи... Я подошел и только тогда разобрался, что это кукла осьминога со стеклянными глазами... Теми самыми глазами, которые я делал... Мне показалось, что кукла шевелится, но, скорее всего, она двигалась в такт дыханию Олега... Или нет?
Андрей вопросительно посмотрел на меня, но я промолчал.
- Я хотел взять куклу, - продолжил Андрей, - но в это время Олег открыл глаза и сказал: "Папа, я хочу кушать". Голос у него был ровный, без хрипов, а глаза ясные, каких я у него уже давно не видел. "Сейчас, сынок, сейчас... Я на кухню сбегаю... Ты бульон будешь?" - засуетился я. "Буду", - сказал он, и я побежал в столовую... Но когда через пять минут вернулся с чашкой теплого бульона, ни Олега, ни куклы в палате не было... Медсестры и монахини обыскали весь хоспис, но нигде не нашли Олега...
Язык у Андрея начал заплетаться, голос звучал все глуше. Пьянел он на глазах. Он повернул голову ко мне и спросил:
- Эта кукла... Это - ОНИ?
- Да.
Андрей долго смотрел на меня, в его глазах появилась надежда, но высказать ее вслух он не решался. Наконец-таки он приоткрыл рот и еле слышно прошептал:
- Олег, он... он будет...
Слово "жить" у него никак не получалось. В это Андрей поверить не мог.
- Не хочу заранее обнадеживать, - вздохнул я, - но они прекрасные специалисты, и вероятность выздоровления Олега весьма высока.
Лицо Андрея по-бабьи скуксилось, губы задрожали, по щекам побежали слезы.
- Дай-то бог... - пробормотал не верящий ни в бога, ни в черта Андрей. Голова его безвольно упала на колени, и он стал заваливаться на подлокотник кресла.
Я перенес его на тахту, подложил под голову подушку и укрыл пледом. При такой дозе спиртного он не скоро очнется, а сон ему сейчас нужнее всего.
Многое бы я дал, чтобы сбылась надежда, которую я заронил в сознание Андрея... Но надежда на всемогущество объекта - это только надежда. Объект сам себе на уме.
Мне тоже очень захотелось выпить, причем не просто выпить, а напиться до упора, чтобы забыться, как Андрей. И будь что будет. Но я вспомнил, что обещал Любаше, и пересилил себя. Свое слово надо держать.
Забрав со столика пустые бутылку и стаканы, я отнес их на кухню, убрал со стола и принялся мыть посуду. И только закончил вытирать последний стакан полотенцем, как в комнате зазвонил телефон.
"Началось..." - в очередной раз недобро подумал я. Что именно началось, я не знал, и думать над этим не хотелось. Если бы звонил Иванов, то он бы звонил на сотовый телефон. Кто же это тогда?
Я прошел в комнату и бросил встревоженный взгляд на Андрея. Тот мирно спал, свернувшись под пледом калачиком - видно, еще не успел отогреться, - и ничего не слышал. Я поднял телефон, убрал звук зуммера до тихого тарахтения и только затем снял трубку.
- Я слушаю.
- Денис? Здравствуй, это Мирон.
- Привет.
Сердце тоскливо сжалось. Обычно все телефонные разговоры Мирон начинал с розыгрышей, сейчас же тон был серьезным, а голос глухим.
- Ты можешь приехать ко мне? - попросил он.
- Сейчас?
- Да.
- Э-э...
- Я тебя очень прошу, - произнес Мирон срывающимся голосом, и пошли гудки.
Я аккуратно положил трубку на место. Дела... А у него-то что приключилось? Да что я, в конце концов, "скорая помощь" для всех и каждого?!
Выйдя на кухню, я налил в чашку остывший кофе, неторопливо, маленькими глоточками, выпил. Раздражение улеглось, и я понял, что во многом ответственен за то, что происходит. Нечего кочевряжиться, когда тебя просят о помощи.
Вначале я хотел телепортироваться в квартиру Мирона сквозь стену, но, вспомнив стоящий у подъезда таксомотор, передумал. Имелись у меня вопросы к "Горизонту", да и не было уверенности, что, проходя сквозь стену, попаду туда, куда надо.
Я оделся, вышел из квартиры, запер дверь.
- Привет, - сказал желтой рожице, нарисованной на стене.
- Привет! - жизнерадостно откликнулась она, скорчила гримасу, соскочила со стены и, колобком прокатившись по площадке, сиганула в лестничный пролет.
- Гы-гы, ха-ха, хи-хи! - донесся оттуда удаляющийся хохот, а затем с крыльца раздался дикий мяв улепетывающего кота Леопольда.
Я остолбенел, волосы на голове зашевелились. Как ни привык к проделкам объекта, но такого не ожидал. Каким образом он мог видеть меня без стеклянных глаз и хохотать без динамика?!
Осторожно, на цыпочках, я приблизился к перилам и глянул вниз. Ничего необычного не увидел, но сам чуть не сверзился в пролет вслед за рисованной желтой рожицей, так как моя рука не оперлась о перила, а прошла сквозь них. Этого мне только не хватало! То из едущего трамвая едва не выпал, теперь - в лестничный пролет... Неизвестно, что хуже, хотя, скорее всего, исход был бы одинаковым. Летальным. Как в прямом, так и переносном смысле. А еще точнее - вначале в переносном, то есть от слова "летать", а затем в прямом. Надо учиться себя контролировать.
На стене, крашенной некогда голубой краской, а теперь потемневшей до серого цвета, от сгинувшей желтой рожицы остался блеклый контур, и он надо мной насмехался. Иного я не заслуживал.
Когда я вышел из подъезда, дверца такси распахнулась, из салона выглянул Сева и помахал рукой. Я потоптался на крыльце, огляделся. С ближайшего тополя пушистыми хлопьями облетал снег, а на самой верхушке раскачивался кот Леопольд и смотрел вниз безумными глазами. Смеющейся желтой рожицы нигде не было.
"До вечера будет раскачиваться, - подумал я о коте, - если верхушка не обломится". Вот уж для кого быть "скорой помощью" я не собирался, так это для кота. Слишком памятны были взъерошенная шерсть и ощерившаяся пасть перепуганного насмерть Леопольда.
- Это ты так напугал кота или... - спросил Сева из машины.
- Или, - отрезал я, спустился с крыльца и направился к нему.
- Привет, - сказал Сева, когда я подошел.
- Привет, татарин.
- Садись, русский, - без тени улыбки предложил Сева. Лицо у него было хмурым.
Я смешался, не нашел что ответить, сел на переднее сиденье и захлопнул дверцу. Отбрил он меня по первой степени.
- Чем вы меня вчера напоили? - недовольно пробурчал я, переводя разговор на другую тему. Не люблю разговоры о национальной принадлежности, от них всегда попахивает национализмом. Хвалиться нужно не национальностью, а тем, что ты сделал в этом мире. Принадлежать к той или иной нации - это не твоя заслуга, а твой крест. И если тебе нечем похвалиться, кроме своей национальности, то ты - ноль.
- Если бы не напоили, то сейчас бы хоронили.
- Слышал уже о вскрытии...
- А если слышал, то в чем проблема?
- У объекта лечение эффективнее и без каких-либо последствий.
- Вот и обращался бы к нему, - раздраженно бросил Сева. Он поднял руку и щелкнул пальцем висящую на ниточке куклу-скелет.
- Вай! - возопил скелет. - Щекотно! Гы-гы, ха-ха, хи-хи!
Он задергался и сгинул с глаз, оставив на память колышущийся обрывок нити.
Сева замер с поднятой рукой, посерел лицом, а затем длинно и витиевато выругался.
- А каково мне? - заметил я, когда экспрессивный поток ненормативной лексики иссяк.
Сева глубоко вздохнул, повернулся и посмотрел на меня долгим взглядом. Нехороший был взгляд, и глаза красные. Не выспался он в машине.
- Зачем всю ночь меня караулил? - спросил я.
- Это уже неважно, - глухо сказал он. - Началось.
- Что - началось? - спросил я в надежде, что наконец получу ответ на вопрос, на который не мог ответить сам.
- Контакт, экспансия, вторжение... Называй, как хочешь.
- А вы как это называете?
- Кто - мы?
- В "Горизонте".
Сева неопределенно повел плечами. Как он ни старался держаться, но было заметно, что исчезновение куклы-скелета выбило его из колеи.
- Никак. Мы открыли ящик Пандоры и выпустили в наш мир Бога.
- Создателя, - поправил я, припомнив объяснения Иванова.
- Нет, - покачал головой Сева. - Это когда Он вдохнул жизнь в органические сгустки первичного океана, тогда был Создателем. Войдя в наш мир, он стал Богом. Причем не Богом для всех вообще, а для каждого в отдельности. Плазмоидов у него на всех хватит, еще и останется. Сегодня заканчивается история человечества.
- Или начинается, - добавил я.
- Вряд ли, - не согласился Сева. - Самым страшным заклятием у древних египтян считалось пожелание жить в эпоху перемен. Но это были человеческие перемены, а теперь... Ты представляешь, что произойдет, когда каждый человек будет иметь своего Бога - Бога, выполняющего любые желания? Переворот в мировоззрении, ломка человеческих отношений, морали... Хаос... И даже если в конце концов наступит идиллический рай, то он будет продолжаться, пока объекту с нами интересно. А что произойдет, когда он потеряет к нам интерес? Сотрет с лика Земли?
Что будет, я тоже не представлял, но уж, конечно, не победное шествие по руинам земных городов бесконечных шеренг Буратино с бластерами наперевес. Почему-то верилось, что все будет хорошо. Как в красивой сказке со счастливым концом. Но как именно будет, я не желал думать, чтобы потом не разочаровываться.
- Меня интересует судьба человечества в той же степени, в которой человечество интересует моя судьба, - сказал я. - Сейчас я хочу знать только одно: как найти Оксану.
Сева посмотрел на меня с жалостью, как на юродивого, затем горько усмехнулся.
- Мир рушится, а тебе...
- Можно без патетики? - резко оборвал его я.
- А я не знаю, как по-другому сказать, - возразил он. - Ты знаешь? С другой стороны, может, ты и прав, и о крахе нашей цивилизации не стоит сожалеть... Что же касается твоей проблемы, то я не в силах помочь. Обратись к объекту.
- Один советует обратиться к объекту, другой... Это я сам давно понял. Как ты говоришь - у каждого будет личный Бог? Хорош у меня личный Бог, который не желает помогать! - Я потрогал висящую у ветрового стекла нитку. - Интересно, а как объект нас видел без стеклянных глаз?