- Да какая тебе разница, каким образом он нас видел? - кисло поморщился Сева. - Быть может, использовал атмосферные линзы. Давали мы ему такую информацию...
Я не поверил и хотел язвительно поинтересоваться, какую информацию они давали объекту, благодаря которой он теперь может говорить без использования динамика, но, вспомнив, как от порывов сквозняка колыхались шторы на лоджии, промолчал. Найдется у Севы и на этот случай отговорка. В конце концов звук - это всего лишь колебание воздуха.
Сева включил зажигание и тронул машину с места.
- Тебя куда подбросить? - спросил он. - С этой минуты я безработный, так что времени у меня много...
- К ближайшему банкомату. У меня денег совсем не осталось. Надеюсь, счет на карточке еще не аннулирован?
В этот раз Сева посмотрел на меня, как на идиота.
- Ты что, в самом деле ничего не понял? Кому завтра будут нужны деньги, если каждый, как ты, сможет проникать сквозь стены, в том числе и банковских хранилищ? Любой сможет беспрепятственно пройти хоть на ракетную базу, хоть в кабинет президента, узнать коды, открыть ядерный чемоданчик... Но, скорее всего, никто не будет проникать в банковские хранилища, так как объект объединит всех людей единым сознанием по своему образу и подобию, и это уже будет совсем иная цивилизация. Мы станем в его руках куклами, которыми ой будет управлять, дергая за ниточки. Это тебе понятно?
- Понятно, - кивнул я. - Вроде обещанной мне Ивановым психокоррекции. Но это будет завтра. А сегодня мне деньги могут понадобиться.
Сева запнулся, лицо его стало багровым, как перед апоплексическим ударом, и вдруг он неудержимо расхохотался. Хохотал долго, до икоты, пока я не постучал ему по спине. Это отрезвило его, он перевел дух, вытер слезящиеся глаза.
- Бери, - сказал он и открыл бардачок. - Бери все.
В бардачке лежала пачка сторублевок. Я взял ее, повертел в руках, вздохнул и сунул в карман. Десять тысяч рублей отнюдь не десять тысяч долларов, на шубу вряд ли хватит.
- Маловато будет...
- Шубы сейчас никто за наличные не покупает, - сказал Сева в сторону. - Предъявишь кассирше банковскую карточку.
Я исподлобья посмотрел на него. Подслушивал он наш разговор с Любашей и знал, зачем мне деньги. Вовсе не истерика у него была, когда хохотал.
- Только не надо меня дурачить, - неожиданно сказал Сева, - что тебя, кроме покупки шубы, ничего не интересует. Переигрываешь... Твой контракт с "Горизонтом" расторгнут, так как вчера ты был единственным, кто контактировал с объектом, а сегодня он начнет контактировать со всеми. Можешь со мной не темнить хотя бы напоследок? Не нужен ты "Горизонту", и я ему не нужен. Да и сам "Горизонт" уже никому не нужен.
В то, что "Горизонт" так легко оставил меня в покое, я не поверил и осторожно поинтересовался:
- А что думает по этому поводу Иванов?
- Иванов будет стоять на своем до конца. Сейчас он подключает к проблеме все силы Галактического Союза, но. вряд ли из этого что-то получится. Там тоже не знают, как разрешить кризис.
- А ты?
- А я выхожу из игры, - просто сказал Сева. - Я сломался.
- А я?
- А что ты? - Сева недоуменно посмотрел на меня, затем невесело хмыкнул. - Все еще не веришь, что освободился от давления "Горизонта"... Видел у Иванова в стаканчике алмазные линзы?
- Да.
- Так вот, ты теперь для Иванова такая же алмазная линза. Отработанная и бесполезная... - Сева тяжело вздохнул. - Езжай-ка ты покупать Любаше шубку. Если успеешь... Так куда тебя подбросить? К супермаркету?
- Нет, к Мирону. Художнику Савелию Миронову. Адрес знаешь?
- Знаю... Сам вербовал.
Всю дорогу до дома Мирона мы молчали. Каждый думал о своем, но, кажется, об одном и том же. Что будет завтра? Неизвестность и неопределенность пугает больше всего. Лишний раз я убедился, что о судьбах человечества хорошо рассуждать, лежа на диване, когда тебе лично ничто не угрожает. Но когда радикальные перемены в обществе затрагивают твое благополучие, то ни о чем другом, кроме собственной судьбы, не думаешь. Что будет со мной, с Любашей, с Оксаной? В своем мирке, если я и хотел перемен, то только к лучшему, и пусть тогда хоть весь мир рушится!
- Пока, - сказал я, вылезая из машины у подъезда дома Мирона.
Сева покачал головой.
- Прощай, - сказал он, захлопнул дверцу и так рванул машину с места, что из-под колес полетела снежная каша. На выезде со двора машину занесло, и она чудом избежала столкновения с деревом.
Я проводил Севу взглядом. "Выедет сейчас на трассу, - неожиданно понял я, - и будет гнать машину на максимальной скорости, пока не вылетит в кювет". Я понимал Севу. В его работе заключался смысл его жизни, это был его мир. Мир, который рухнул.
Мой мир еще держался, но ниточка, за которую его раскачивал кукловод, была чрезвычайно тонкой.
Что-то подозрительное почудилось мне в дереве, с которым чуть не столкнулась машина Севы. Я внимательно всмотрелся и увидел, что след от заноса такси обходит ствол со всех сторон. И тогда я утвердился в мысли, что Сева ни в коем случае не разобьется на трассе. Ни при каких обстоятельствах. То, что машина счастливо избежала столкновения с деревом, на самом деле было чудом. Чудом, которое в скором времени станет обыденностью. Столкновение вроде как произошло, но ствол дерева прошел сквозь багажник, как я сквозь стену. Было в этом чуде что-то такое, по сравнению с чем кардинальная ломка нашей цивилизации выглядела сущим пустяком. Никто никогда не погибнет, не умрет от болезни... И все-таки на душе кошки скребли. "Карфаген должен быть разрушен!" Никто не хочет жить в эпоху перемен.
На четвертый этаж я поднимался медленно и с некоторой опаской, боясь снова встретиться с набожной старушкой. Говорят, Бог троицу любит, а мы со старушкой только два раза виделись. Но пронесло. Панели в подъезде были густо расписаны граффити, и ни одно изображение, к счастью, не ожило. И здесь повезло.
Чтобы не шокировать Мирона, я не стал проходить сквозь дверь и позвонил. Прождал минуту, из квартиры не донеслось ни звука, и я снова позвонил. Результат оказался тем же. Встревожившись, я огляделся по сторонам и, не обнаружив ничего подозрительного, шагнул-таки сквозь дверь.
В квартире, насквозь пропитанной запахом табачного дыма, стояла мертвая тишина, и это настораживало. Аккуратно, на цыпочках, я прошел к комнате и заглянул. Никого.
- Я здесь, - сказал Мирон из кухни.
От неожиданности я вздрогнул, обернулся и в дверной проем на кухню увидел сидящего за столом Мирона. На столе стояла на треть опорожненная литровая бутылка водки, банка маринованных огурцов, рядом с банкой высилась горка целлофановых пакетов с нарезками сыра и копченой колбасы.
- Что за шуточки! - раздраженно гаркнул я, проходя на кухню. - Почему на звонок не открываешь? Знаешь, что я подумал?!
- Долго ты добирался, - словно не услышав меня, сказал Мирон. - А тебе из твоей квартиры в мою - шаг шагнуть... Сейчас сквозь двери прошел?
Я не ответил, сел на табурет и окинул Мирона злым взглядом. Знал он, оказывается, обо мне гораздо больше, чем я мог представить. От Мирона за три версты несло перегаром, но выглядел он трезвым. Взгляд темных глаз был хмурым, но ясным, язык не заплетался.
- Что случилось?
- Шапку хотя бы снял, за столом сидишь... - вместо ответа буркнул Мирон. Он налил в пустой стакан водки и подвинул ко мне. - Давай выпьем.
- Не буду, - отказался я.
- Шапку снимать не будешь или пить? - спросил Мирон, вперившись в меня тяжелым взглядом.
- И то, и другое.
- А я выпью.
Мирон взял стакан, опрокинул в себя, поморщился, затем достал из кармана пачку сигарет и закурил.
- Почему не закусываешь? - спросил я.
Банка с маринованными огурцами была закрыта, целлофановые пакеты с нарезками сыра и колбасы наглухо запечатаны.
- Не в коня корм, - затянулся сигаретой Мирон, поискал глазами пепельницу, не нашел, махнул рукой и стряхнул пепел на пол.
- Ты что - в запое?
- Наверное... - неопределенно повел плечами Мирон. - Никогда раньше в запой не уходил. Напивался - да, но потом неделю на водку смотреть не мог. А теперь...
- А что теперь? Разбогател и - трава не расти?
Мирон посмотрел на меня долгим взглядом исподлобья.
- А ты пойди на мольберт посмотри, - тихо посоветовал он и потянулся к бутылке с водкой.
Я недоуменно оглянулся на комнату, снова посмотрел на Мирона.
- Сходи-сходи, полюбуйся... - сказал он, наливая водку в стакан.
Я встал, вышел в комнату, подошел к мольберту и снял с холста занавешивавший его халат, подсознательно предвидя, что увижу. Так оно и оказалось.
На холсте шла веселая потасовка между смертушками. Настолько веселая, что мороз подирал по коже. Сверкали лезвия маленьких кос, летели в стороны кости, черепа, обрывки балахонов, но кости и черепа тут же прирастали к смертушкам в самых неожиданных местах, и потасовка продолжалась. Смерть восседала на троне, с умильной улыбкой оскаленного черепа наблюдая за тем, как резвятся ее отпрыски, притоптывала костлявой ногой и тихонько похохатывала: "Ги-ги, хи-хи..." Смешок у нее получался, прямо сказать, премерзейший.
- Прекрати, - тихо, но твердо сказал я.
Экспозиция драки застыла, как при стоп-кадре, затем маленькие черепа, приращенные у кого к локтю, у кого к колену, у кого к ребрам, дружно повернулись ко мне и хором пискляво поинтересовались:
- Это еще почему?
- Тебе миллиарды лет, а ведешь себя как ребенок, - стараясь, чтобы наши голоса не долетели до Мирона, приглушенно сказал я. - Когда ты поумнеешь?
- Зачем? Чем я хуже ребенка?
- Ты ничем не лучше. Нельзя разрушать картину художника - в ней вся его жизнь. Тебе развлечение, а ему...
- Ему что - неприятно? - удивилась Смерть голосом Буратино.
- От твоих проделок ему жить не хочется.
- Правда?
- Правда.
- Тогда извини...
- Верни все на место, как было! - строго приказал я.
На миг экспозиция на холсте затуманилась, размываясь красками, а затем картина восстановилась в первозданном виде. Я перевел дух и набросил халат на холст.
- Теперь так будет всегда? - глухо спросил из-за моей спины Мирон. Как он подошел, я не слышал.
- Надеюсь, нет, - не оборачиваясь, сказал я. Стыдно было глядеть ему в глаза. - Но теперь он будет часто появляться. Ты с ним построже, если опять начнет бедокурить.
Мирон шагнул к мольберту, сорвал с подрамника халат, бросил на пол и занес кухонный нож над картиной. Но ударить не смог.
- Не надо, - тихо сказал я, взял его за локоть и отобрал нож.
Мирон задрожал и кулем завалился на меня.
- Не могу... я так... - заплетающимся языком пробормотал он и заплакал. Опьянел он в одно мгновение.
Я дотащил его до разобранного кресла-кровати со смятым, несвежим бельем, уложил, и он сразу захрапел. Но пальцы у Мирона продолжали мелко подрагивать, а из-под сомкнутых век катились слезы. Было что-то общее между лежащим передо мной Мироном и Андреем, уснувшим у меня дома.
Когда римские легионеры ровняли Карфаген с землей, мало кто интересовался судьбой его жителей. Разве что работорговцы. Каждый из семи с половиной миллиардов человек, населяющих Землю, содрогнется и испытает психологический шок, когда у него появится личный всемогущий, но чрезвычайно своевольный Бог. И то, что произошло с картиной, еще цветочки.
Я стащил с Мирона ботинки, бросил на пол... И внезапно понял, что никакой шубки я Любаше покупать не буду. Какая к черту шубка, когда в любой момент объект может появиться в библиотеке?! Даже если он начнет просто читать книги, и то перепугает Любашу до смерти, а если вздумает снять блокировку с ее сознания? Что тогда будет?!
- Ты здесь? - спросил я севшим голосом, глядя на холст.
- Здесь, здесь, где же мне еще быть? - Из мольберта высунулся Буратино, деловито огляделся и спрыгнул с подрамника на пол. - Я теперь всегда буду рядом.
- С каждым человеком?
- Ну... Это кто как пожелает, - уклончиво ответил Буратино, и я ему не поверил. - Я тебе в каком виде больше нравлюсь? Как Буратино, как осьминог или как эта, с косой? - кивнул он в сторону холста. - Гы-гы, ха-ха, хи-хи! Или, быть может, невидимым?
- Ты мне ни в каком виде не нравишься.
- Зачем ты так? - обиделась кукла. - Кроме твоего желания есть еще и мое.
- По-моему, моих желаний вообще нет, есть только твои.
- В основном да, - неожиданно согласился объект. - Я хочу познавать новый для меня мир. Интересно здесь, так много новых возможностей... Но кое-что могу и для тебя сделать. Что ты хочешь?
"Найти Оксану", - хотел сказать я, но не сказал. Впервые позволил себе задуматься не только о своей судьбе и судьбе своих близких.
- Ты действительно хочешь изменить нас по своему образу и подобию, объединив наши личности в единое сознание?
- Гы-гы, ха-ха, хи-хи! - рассмеялся Буратино. - А тебе не все рав...
Деревянная кукла вдруг осеклась, застыла на месте, скособочилась, а затем рухнула на пол, будто у невидимого кукловода внезапно оборвались все нити управления. По комнате пронесся сквозняк, на столе зашелестели бумажные эскизы, закачались шторы.
- Нет, - сказал ровный бесстрастный голос, - только не это. Еще недавно я не знал, что такое одиночество и что такое общение. За несколько дней знакомства с вами я получил столько новой, оригинальной информации, сколько не получал за миллионы лет, поэтому больше не хочу быть одиноким.
- Почему я тебе должен верить? - возразил я. - Будешь контактировать с единым сознанием всех людей - чем не собеседник?
- Не получится, - не согласился со мной объект. - Два дня назад я познакомился со своим собратом с двойной оранжевой звезды. Он почти выгорел от тоски и одиночества, ему стало скучно и неинтересно жить, потому что когда-то он превратил высокоразвитую цивилизацию в свое подобие, надеясь обрести равного по интеллекту собеседника. А получились устюпенды... Я не хочу повторять его ошибку, поэтому обособил часть своего сознания, которая будет видеть ваш мир вашими глазами, учиться и взрослеть с вашими детьми, чтобы я смог контактировать с вами на равных...
Сквозняк маленьким смерчем прошелся по комнате, подхватил с пола халат, набросил на холст и исчез. Тотчас Буратино вскочил с пола, будто подброшенный пружиной.
- Итак, что ты хочешь лично для себя?! - как ни в чем не бывало воскликнул он.
Я недоверчиво покачал головой. Стремительное превращение бесшабашного Буратино в рассудительного незримого объекта и обратно впечатляла, но веры в честность объекта у меня не было. Кратковременные "курсы" по психологии Иванова отучили меня верить кому бы то ни было раз и навсегда. И все же... Если объект не соврал, то крах человеческой цивилизации откладывается. А это значит, что контракт с "Горизонтом" вновь обретает силу. Я не желал краха нашей цивилизации, но и не желал оставаться в зависимости у Иванова. Какое из зол хуже? "Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным" - гласит народная мудрость. Быть одновременно "богатым и здоровым" у меня не получалось. Да и не от меня зависел выбор. От меня ничего не зависело.
- Ну так как? - продолжал настаивать Буратино.
И тогда я почувствовал, что устал. Безмерно устал, как морально, так и физически. Я уже ничего не хотел - что может хотеть марионетка, которую дергают за ниточки? Это только в космических боевиках судьба человечества зависит от героя, в реальной жизни одиночка ничего не может и ничего не значит. Если что-то и в состоянии сделать, то лишь для себя лично.
- Я хочу найти Оксану, - тихо попросил я.
Буратино недоуменно развел руками.
- Для этого я тебе не нужен. Ты и так знаешь, где она.
- Догадываюсь. Но как мне туда попасть?
- Точно так, как ты попал в хоспис или стеклодувную мастерскую. Обычным образом.
- То есть стоит мне шагнуть, и я окажусь там, где захочу? - усмехнувшись, переспросил я. Апатия потихоньку отступала. Жизнь есть жизнь, и она продолжалась.
- Ну да, - заверил Буратино.
- Вот так?
Я размашисто шагнул вперед, зацепился за ботинки Мирона и, не удержавшись на ногах, кубарем полетел на пол. Но не растянулся на полу, а провалился сквозь него и продолжал падать, пронзая один этаж за другим.
"Вот и все, - пронеслось в голове, и я крепко зажмурился. - Все будет не так, как видят в "Горизонте", как представляю я. Все будет так, как захочет объект, но не так, как он только что рассказал. Но я этого уже не увижу... И к лучшему".
Приземление оказалось неожиданным и необычно мягким. Как будто я, споткнувшись, упал с высоты своего роста не на пол, а на песок. Хорошо, что во время падения зажмурился, так как, упав, не запорошил глаза. Пару минут я лежал неподвижно, пытаясь догадаться, куда в очередной раз меня забросило. Песок был теплым, пахло морем, степенно рокотал близкий прибой, кричали чайки... Нет, не чайки. Устюпенды. Знакомое место.
Я пошевелился, открыл глаза и увидел на песке перед самым лицом чьи-то босые ступни. Я приподнялся на руках и сел.
Меня выбросило рядом с крыльцом небольшого беленького коттеджа. На ступеньках в футболке и шортах сидела Оксана и смотрела куда-то повыше моей головы.
- Привет, - сказал я, невольно расплываясь в улыбке. - Нашлась-таки, пропащая.
- Привет, - спокойно поздоровалась она. - Еще неизвестно, кто пропащий.
Оксана продолжала смотреть поверх моей головы, словно у меня в волосах был колтун. На всякий случай я пригладил волосы.
- Неужели у меня прическа а-ля "Только проснулся"?
Оксана покачала головой.
- А что тогда?
- А-ля "Зачем ты вылез из могилы?", - скорбным тоном сообщила она. Язычок у нее был по-прежнему острым.
- Это обо мне или только о прическе?
- О том и о другом.
Я наигранно вздохнул, встал, отряхнул песок с ладоней.
- Вот так-так, - пожурил я. - А еще хотела быть моей Лолитой.
- Размечтался, - фыркнула Оксана.
- И не думал, - серьезно сказал я. - Когда-то, надеюсь, ты станешь умнее меня, но пока все наоборот. Я прекрасно понимаю, что тобой двигало. Зачем принцессе такой старый хрыч, как я? Просто у тебя сейчас переходный возраст, но придет время, и у тебя появится сказочный принц. Придет он, никуда не денется, можешь мне поверить.
- Кто придет? - скривилась Оксана. - Время или принц?
- И то и другое. - Я стащил с себя куртку и бросил на ступеньки. - Можно присесть?
- Садись.
Сев рядом, я достал из кармана сотовый телефон и протянул ей.
- Позвони маме.
Гордиев узел надо разрубить, и неважно, как это отразится на моей жизни. Не надо мне счастья на чужом горе.
Оксана посмотрела на телефон и округлила глаза.
- Отсюда можно дозвониться?
- Надеюсь, да. Попробуй.
Почему-то я был уверен, что получится.
Оксана взяла телефон, набрала номер.
- Мама?
Я деликатно отвернулся.
В трубке затараторили, но разобрать слов Любаши я не смог.