Распахнув ногой створки двери, отчего по салуну пронесся сквозняк, он вышел тяжелой слоновьей поступью в уличные сумерки, где местные жители, возвращавшиеся домой с рудников или горных выработок, привязывали лошадей к видавшим виды столбам.
Напротив салуна располагалась парикмахерская.
Прежде чем перейти через улицу, он проверил спусковые крючки, понюхал отливающие синевой пистолеты и сладостно крякнул от порохового запаха. Тут ему на глаза попалась валявшаяся в мягкой пыли жестянка, в которую он на ходу с оглушительным хохотом вогнал три пули, отчего лошади вдоль всей улицы нервно шарахнулись и начали прядать ушами. Для верности передернув затворы, он пнул сапогом дверь парикмахерской и увидел очередь. Во всех четырех креслах, с журналами в руках и уже намыленными щеками, сидели клиенты, ожидая, пока их обслужат, а в сверкающих зеркалах отражалось спокойствие, изобилие пены и безмолвное проворство брадобреев.
Вдоль стены на скамье сидело еще полдюжины жаждущих очищения местных жителей, вернувшихся кто с гор, кто из пустыни.
- Присаживайтесь, - поднял глаза один из парикмахеров.
- Присяду, не сомневайся, - бросил мистер Джеймс Мэлоун, наводя дуло пистолета на ближайшее к дверям кресло. - Выметайся, любезный, а то прошью тебя вместе с обивкой.
В глазах посетителя, над пенной маской, вспыхнуло удивление, которое сменилось гневом, а потом предчувствием беды. Помедлив, он не без труда выбрался из кресла, вытер простыней намыленный подбородок, швырнул простыню на пол и примостился на самом краешке скамьи.
Джеймс Мэлоун фыркнул, хохотнул, плюхнулся в черное кожаное кресло и поднял пистолеты.
- Я ждать не буду, - заявил он всем и никому. Его взгляд скользнул над головами и зацепил потолок. - Кто умеет жить, тот никогда не ждет. Так и знайте!
Посетители уставились в пол. Парикмахер, прочистив горло, набросил на Джеймса Мэлоуна свежую простыню. Под ней торчали пистолеты, как пара белых островерхих шатров. Для острастки Мэлоун постучал рукоятью о рукоять и вернул пистолеты в прежнее положение.
- Работай, - приказал он парикмахеру, не глядя в его сторону. - Сперва побриться, а то вся морда чешется, потом постричься. А вы, охламоны, справа налево, готовьтесь байки травить. Да чтоб не занудно было. Веселите меня, пока цирюльник тут хлопочет. Давненько меня никто не веселил. Вот ты, крайний, начинай.
Горожанин, выдернутый из уютного кресла, мало-помалу опомнился, вытаращил глаза и с трудом заговорил, как после удара в челюсть.
- Знавал я одного типа… - выдавил он, бледнея. - Так вот, стало быть…
Не обращая на него внимания, Джеймс Мэлоун обратился к парикмахеру.
- Эй, ты, бритье обеспечь по высшему разряду. Кожа у меня нежная, и сам я парень видный, если щетину сбрить, - просто долго по горам таскался, а золотишка так и не намыл, потому сегодня и не в духе. Заруби себе на носу: порежешь - убью. Выступит на физиономии хоть капелька крови - всажу в тебя пулю. Усек?
Брадобрей молча кивнул. В парикмахерской стало тихо. Никто не смеялся и не травил байки.
- Чтобы ни кровинки, ни царапины, понял? - повторил Джеймс Мэлоун. - А то спать тебе на полу вечным сном.
- Я семейный человек, - произнес парикмахер.
- Да хоть мормон с шестью женами и выводком мелюзги. Одна царапина - и тебе конец.
- Детишек у меня двое, - сказал парикмахер. - Дочка и сын.
- А мне плевать, - оборвал Мэлоун, устроившись поудобнее и закрыв глаза. - Поехали.
Парикмахер подготовил горячие салфетки и принялся накладывать их на лицо Джеймсу Мэлоуну; тот ругался и вскрикивал, размахивая пистолетами под простыней. Когда горячие салфетки были сняты, а щетину стала покрывать горячая пена, Джеймс Мэлоун все еще продолжал сыпать проклятьями и угрозами, а побледневшие посетители, которых он держал на мушке, боялись шевельнуться. Трое других парикмахеров стояли как истуканы за спинками кресел; несмотря на летнюю жару, в помещении стало холодно.
- Почему ничего не слышу? - рявкнул Джеймс Мэлоун. - Не можете травить байки - будете петь. А ну, заводи "Клементину" в четыре глотки! Кому сказано? Повторять не стану.
Парикмахер трясущейся рукой правил бритву.
- Мистер Мэлоун, - осмелился он обратиться к клиенту.
- Заткнись и работай. - Мэлоун запрокинул голову и скривился.
Парикмахер еще немного поводил бритвой по ремню и окинул взглядом присутствующих. Потом кашлянул и спросил:
- Все слышали, что говорил мистер Мэлоун?
Мужчины молча закивали.
- Слышали, как он грозился меня пристрелить, - продолжал парикмахер, - если только у него выступит хоть капля крови?
Они опять кивнули.
- Вы готовы, если потребуется, подтвердить это в суде?
- Прикуси язык, - процедил мистер Джеймс Мэлоун.
- Вопросов больше нет. - Парикмахер отпустил кожаный ремень, который со стуком ударился о спинку кресла.
Тогда он поднял бритву к свету; металл сверкнул холодным блеском.
Одна рука брадобрея удерживала откинутую назад голову мистера Джеймса Мэлоуна, а другая приставила бритву к заросшему щетиной горлу.
- Что ж, начнем отсюда, - сказал парикмахер, - вот так!
(перевод Е. Петровой)
Ба-бах! Ты убит!
Джонни Куайр резвился, как молодой барашек, играя в войну на зеленых холмах Италии. Он прыгал через пулеметную очередь, будто через живую изгородь у себя дома, в Айове. Шарахался в сторону и уворачивался, как случайный прохожий в транспортном потоке войны. Что самое удивительное, он веселился и скакал без устали - кенгуру в солдатской форме, да и только.
Град пуль, шрапнели и минометных снарядов был для него что свист ветра. Ненастоящий, что ли?
Передвигаясь длинными скачками в направлении Сан-Витторе, он замирал на месте, вскидывал винтовку, нажимал на курок, кричал: "Ба-бах! Готов!" - и смотрел, как падает немецкий солдат, а на лацкане у него расцветает красная орхидея. Не мешкая Джонни мчался дальше, чтобы не попасть под ответный огонь.
Его нагонял артиллерийский снаряд. Джонни увернулся с криком: "Мимо!"
И вправду. Мимо, как всегда.
Рядовой Смит держался сзади. Только вот перемещался он на тощем животе, пряча мокрое от пота лицо под шаманской маской из итальянской грязи. Смит полз по-пластунски, потом делал короткую перебежку, падал, снова вскакивал и ни разу не подпустил к себе вражескую пулю. Время от времени он истошно вопил в спину Джонни:
- Ложись, болван! Тебе же кишки выпустят!
Но Джонни плясал под металлическое пение летящих пуль, словно это были порхающие в воздухе диковинно-яркие колибри. Пока Смит извивался земляным червяком, отвоевывая километр за километром, Джонни с гиканьем совершал прыжки на врага. Высокий, аж до неба, страшный, как базука! При виде кульбитов, которые выделывал этот парень, Смита прошибал холодный пот.
Немцы с криками разбегались от Джонни. Когда они замечали, как его руки-ноги дергаются в пляске святого Витта, а пули в это время пролетают у него под мочками ушей, между коленями, сквозь растопыренные пальцы, их боевой дух улетучивался. Они драпали во все лопатки!
От души хохоча, Джонни Куайр опустился на землю, вытащил плитку шоколада из сухого пайка и впился в нее зубами; тут подполз еле живой от усталости Смит. Джонни бегло оглядел скрюченную фигуру с оттопыренным задом и осведомился:
- Смит?
Неузнаваемый зад перевернулся; вверх смотрела узнаваемая худая физиономия.
- Угу.
Стрельба в этом секторе прекратилась. Они были одни, вне опасности. Смит вытер грязь с подбородка.
- Честно скажу: я, глядя на тебя, чуть не обделался. Скачешь, как козел под дождем. А дождь-то - будь здоров.
- Я всегда увернусь, - сказал Джонни с набитым ртом.
У него были крупные, правильные черты лица, мальчишеские невинно-изумленные голубые глаза и маленький рот с розовыми детскими губами. Коротко стриженные волосы топорщились светлой щеточкой. Увлекшись поглощением лакомства, Джонни успел забыть про войну.
- Я же уворачиваюсь, - снова пояснил он.
Смит тысячу раз слышал эту отговорку. На редкость простодушное объяснение. А на самом деле тут не обошлось без десницы Божьей, считал Смит. Похоже, Джонни окропили святой водой. Пуля его не брала. Ну, да. Именно так. Смит задумчиво хмыкнул.
- А ну как не увернешься, Джонни?
Джонни ответил:
- Тогда прикинусь мертвым.
- Ты… - воскликнул Смит, от удивления вытаращив глаза. Ты прикинешься мертвым. Ну-ну. - Он медленно выдохнул. - Ага. Ясно. Порядок.
Джонни выбросил обертку от шоколада.
- Я и сам думал. Кажись, пора мне прикинуться мертвым, как ты считаешь? Все так и сделали, кроме меня. По справедливости, теперь мой черед. Думаю, прямо сегодня.
У Смита затряслись руки. Кусок не лез в горло.
- Вон как заговорил. Что на тебя нашло?
- Устал, - попросту сказал Джонни.
- Надо тебе прикорнуть. Ты ведь спишь, как байбак. Вздремни. Джонни насупился, обдумывая это предложение. А потом свернулся на траве в позе жареной креветки.
- Ладно, рядовой Смит. Как скажешь.
Смит сверился с часами.
- У тебя двадцать минут. Давай, всхрапни. Покажется капитан - я тебя толкну. А то еще застукает, как ты дрыхнешь.
Но Джонни уже погрузился в сладкие сны. Смит разглядывал его с удивлением и завистью. Господи, ну и парень. Спит посреди ада. Смиту оставалось его караулить. Не ровен час, какой-нибудь отбившийся от своих немец прикончит Джонни, когда тот не сможет увернуться. Вот ведь чудик, такого еще сыскать…
К ним, отдуваясь, грузно бежал какой-то солдат.
- Здорово, Смит!
Смит его узнал, но не проявил особой радости:
- А, это ты, Мелтер…
- У нас раненый? - Одутловатый, нескладный Мелтер говорил сипло и чересчур громко. - Никак это Джонни Куайр? Убит?
- Спит.
У Мелтера отвисла челюсть:
- Какой тут сон? Нет, ты погляди, будто только что на свет родился! Вот ведь придурок!
Смит невозмутимо сказал:
- Придурок? Как бы не так. Он только что одной левой сбросил с этой высоты фрицев. Я сам видел: в него летели тысячи пуль, заметь, тысячи, а Джонни проскользнул, как нож под ребра.
На розовощеком лице Мелтера проступило недоумение.
- Откуда что берется?
Смит пожал плечами:
- Как я понимаю, для него это игра. Он так и не повзрослел. Сам вымахал, а ума не набрался. Не принимает войну всерьез. Считает, мы все поиграть вышли.
Мелтер выругался.
- К черту такие игры. - Он бросил на Джонни неприязненный взгляд. - Я и раньше к нему присматривался: носится как шальной, а все еще жив. Так и приплясывает да еще вопит как сопляк: "Мимо!". А если уложит фрица, орет: "Готов!" Что ты на это скажешь?
Джонни заворочался, бормоча во сне. Некоторые слова прозвучали вполне отчетливо, хотя и негромко: "Мама! Эй, мама! Ты где? Мама! Ты тут, мама?"
Смит потянулся к Джонни и взял его за руку. Джонни, не просыпаясь, сжал ее и прошептал со слабой улыбкой: "Ой, мама…"
- Дожили, - сказал Смит, - теперь я еще и мама.
Все трое пару минут молчали, после чего притихший Мелтер нервно кашлянул:
- Как-нибудь… надо бы открыть ему глаза: смерть - это не шутка, война настоящая, а пуля может разворотить живот. Давай растолкуем ему, когда проснется.
Смит отодвинул руку Джонни. Он буравил Мелтера взглядом, и с каждым словом его лицо становилось бледнее и суровее:
- Вот что я тебе скажу. Не лезь сюда со своей философией. Что одному мило, то другому гнило! Пусть себе витает в облаках. Мы с ним вместе с "учебки", он мне как брат. Я знаю, что говорю. Если его до сих пор не взяла пуля, то единственно потому, что он думает так, как думает, и верит, что война - забава, а мы все - пацаны! А ты прикуси язык, не то я тебе надену кирпич на шею и пущу плавать в реке Гальяно, усек?
- Ладно, ладно, не кипятись. Просто я думал…
Смит поднялся на ноги.
- "Думал"! Ты думал! То-то у тебя рожу перекосило! Хочешь, чтобы его укокошили? Да ты весь почернел от зависти! Слушай, что я тебе скажу. - Смит яростно махнул рукой. - Вали отсюда! Впредь твое место - там, где нас нет! Хорош трендеть! Убирайся к черту!
Жирное лицо Мелтера сделалось красным, как итальянское вино. Он сжал винтовку. У него чесались руки.
- Это - насмешка, - хрипло, через силу выдавил он. - Насмешка над нами, что он еще топчет землю. Насмешка, что он жив, а мы умираем. Уж не предлагаешь ли ты мне его полюбить? Ха! Он и меня переживет, что ж теперь, целоваться с ним? Не дождешься!
Мелтер удалялся коротким, неровным шагом: негнущаяся, но подрагивающая спина, тонкая, как шопмол, шея, сжатые кулаки.
Смит провожал его взглядом. И кто меня за язык тянул, сокрушался он. Зачем только я его отшил? Теперь он, как пить дать, заложит нас капитану, а тот отправит Джонни на комиссию, в дурдом. А оттуда, чего доброго, его отошлют назад, в Штаты, и я потеряю лучшего друга. Господи, Смит, ты просто баран. Чтоб тебе челюсть свело!
Джонни просыпался, потирая глаза натруженными кулаками деревенского парня и одновременно нащупывая языком - там, где мог достать, - шоколадные крошки, прилипшие к подбородку.
Они вместе, Джонни Куайр и рядовой Смит, начали подъем на следующую высоту. Джонни, как всегда, прокладывал путь, отплясывая свой немыслимый танец, а Смит с осторожностью и без всякого воодушевления замыкал шествие; он опасался там, где Джонни и не думал бояться, был осмотрителен, когда Джонни шел напролом, стонал, когда Джонни хохотал под вражеским огнем…
- Джонни!
Это было неизбежно. Когда Смит почувствовал, как пуля впилась ему в правый бок, повыше бедра, и боль застучала, забилась, запрыгала по всему телу под воздействием страшной силы, а кровь пульсирующими толчками заструилась сквозь неожиданно онемевшие, скользкие пальцы и ударила в нос кошмарным химическим запахом, тогда он понял, что это - неизбежность. Он снова прокричал что было мочи:
- Джонни!
Джонни остановился. Он бегом вернулся назад, широко улыбаясь, но при виде лежащего Смита, который отдавал земле свою кровь, улыбка сошла с его лица.
- Эй, рядовой Смит, в чем дело? - встревожился он.
- Я… я прикинулся раненым, - выдавил опирающийся на локоть Смит, не поднимая глаз и хватая ртом воздух. - Ты… иди вперед, Джонни, я уж как-нибудь.
Джонни стал похож на ребенка, которому велели встать в угол.
- Эй. Так нечестно. Что ж ты не сказал? Я бы тоже прикинулся раненым. А так я вырвусь слишком далеко вперед, и ты меня не догонишь.
Смит натужно улыбнулся, превозмогая боль; из раны хлестала кровь.
- Ты и так всегда впереди, Джонни. Мне до тебя далеко.
Это было чересчур тонко для Джонни, который насупился и смущенно заявил:
- Я думал, ты мне друг, Смит.
- А как же? Конечно, я твой друг, Джонни, это так. - Смит закашлялся. - Честно. Но ты пойми: я вдруг устал. Раз - и выдохся, с кем не бывает. Потом объясню. Короче, я решил прикинуться раненым.
Джонни повеселел и опустился на корточки:
- И я с тобой.
- Еще чего! - Смит попытался подняться, но боль зажала его в горячие, крепкие тиски, и он с полминуты молчал. - Ты, вот что… Не суй свой нос… Доберись до Рима, черт тебя возьми!
Джонни недоумевал:
- Ты со мной не играешь… в раненых?
- Дьявольщина! - закричал Смит, а предметы вокруг становились все темнее и темнее.
Ни слова не говоря, Джонни прирос к месту, долговязый, притихший, с потерянным видом: человек, с которым они дружили с самого первого дня в армии, с тех пор как отплыли из нью-йоркской гавани, его лучший друг, с которым он прошел Африку, сицилийские горы, Италию, - этот человек разлегся на земле и велит ему идти дальше в одиночку.
Сквозь черную паутину, затянувшую его сознание, Смит угадал эти мысли. Боль какой-то зловещей бритвой вспарывала его с головы до пят. Он ранен, и Джонни должен идти дальше один.
Кто растолкует этому бедолаге, чтобы он не подходил близко к трупам, потому что так не играют? Кто, если не Смит, скажет ему доброе слово, чтобы сохранить в неприкосновенности его блаженные иллюзии; кто заверит его, что раны - это понарошку, а кровь - особый кетчуп, который достают из вещмешка солдаты, когда хотят получить передышку? Кто сумеет замять скандал после неожиданных выходок Джонни, как было в Тунисе, когда Джонни спросил у командира:
- А мне полагается бутылка кетчупа, сэр?
- Кетчупа… кетчупа?
- Так точно, сэр. На тот случай, если я надумаю стать раненым, сэр.
Кто, как не Смит, тогда вмешался и объяснил командиру:
- Понимаете, сэр, Джонни хочет знать, положено ли ему иметь при себе плазму крови от Красного Креста, сэр. На случай переливания крови, сэр.
- Вот как? Он это имеет в виду? Нет, вам ничего не полагается. В медсанбате всегда есть кровь. Ее используют по мере надобности.
Кто теперь будет выгораживать Джонни, если случится подобная история? Или вот еще было дело, когда Джонни задал вопрос старшему офицеру:
- Если я прикинусь убитым, сэр, сколько времени мне так лежать, пока не будет команды, сэр?
Кто растолкует офицеру, что Джонни, мол, шутит, сэр, просто у него такой юмор, ха-ха, а вообще он совсем не дебил. "Кто теперь будет это делать?" - думал Смит.
К ним кто-то приближался. Даже сквозь отупляющую боль и грохот боя Смит распознал неуклюжие, тяжелые шаги Мелтера.
Голос Мелтера доносился из сгущающейся тьмы:
- А, это ты, Джонни. Кто тут валяется? Ага… - Мелтер заржал; Джонни тоже посмеялся, за компанию.
"Ох, Джонни, как же ты можешь смеяться? Если бы ты только знал, парень…"
- Так-так. Смит, собственной персоной. Убит?
Джонни с увлечением пояснил:
- Нет, что ты, просто прикинулся раненым.
- Прикинулся? - повторил Мелтер.
Смит не мог его видеть, зато хорошо расслышал коварные нотки в его тоне.
- Прикинулся, значит? Делает вид, что ранен. Вот как. Хм. Смит с усилием открыл глаза, но не сумел произнести ни слова; он только моргал, следя за Мелтером. Мелтер сплюнул на землю.
- Можешь говорить, Смит? Нет? Ладно. - Мелтер быстро огляделся по сторонам, удовлетворенно кивнул и взял Джонни за плечо. - Иди сюда, Джонни. Хочу задать тебе пару вопросов.
- Валяй, рядовой Мелтер.
Мелтер похлопал Джонни по руке, жарко блеснув глазами.
- Я слышал, ты лихой парень, умеешь уходить от пуль.
- Так точно. Лучше всех в армии. У Смита тоже получается. Он, конечно, малость тормозит, но я его научу.
Мелтер спросил:
- А меня научишь, Джонни?
Джонни ответил:
- А ты разве не умеешь?
- Я? - удивился Мелтер. - Ну, как бы это сказать… Может, и умею… немного. Но не так, как ты, Джонни. Ты здорово поднаторел в этом деле. Как… как ты это делаешь?
Джонни на минутку задумался, а Смит попытался что-то сказать или крикнуть, хотел выдавить из себя какие-то звуки, хотя бы подползти, но у него не было сил. Он слышал Джонни словно издалека.
- Сам не знаю. Вот, допустим, ребята играют в "полицейские и воры", а кто-то один заартачился. Ему говоришь: "Ба-бах, ты убит", а он не падает! Вся штука в том, чтобы первым крикнуть: "Ба-бах, ты убит!" Тогда другой должен падать.