- О-о-о. - Мелтер смотрел на него, как на психа. - Будь добр, повтори-ка еще разок.
Джонни повторил, а Смит про себя рассмеялся, несмотря на адскую боль. Мелтер решил, что его дурачат, и Джонни повторил все сначала.
- Не пудри мне мозги! - нетерпеливо огрызнулся Мелтер. - Я же вижу, ты недоговариваешь! Сам-то носишься и скачешь, как лось, и ничто тебя не берет.
- Я уворачиваюсь, - объяснил Джонни.
Смит засмеялся еще больше. Старые шутки всегда самые лучшие. Тут боль скрутила ему живот и уже не отпускала.
Физиономию Мелтера прорезала гримаса презрительного недоверия.
- Хорошо, умник, если ты такой ловкий… отойди-ка на сотню футов, а я в тебя постреляю.
Джонни улыбнулся:
- Согласен. Почему бы и нет?
И он двинулся вперед, оставив Мелтера на прежнем месте. В сотне шагов Джонни остановился, высокий и светловолосый, чертовски свежий и чистый, как деревенское масло.
Смит шевелил пальцами, исходя беззвучным криком: "Джонни, не делай этого, Джонни! Боже милостивый, ради всего святого, порази Мелтера громом и молнией!"
Они находились в какой-то ложбине среди холмов, на маленьком пятачке, вдали от посторонних глаз. Мелтер спрятался за толстый ствол оливы, чтобы замаскировать свои движения, и небрежно вскинул винтовку.
Любовно погладив приклад, он аккуратно поймал Джонни в прицел и начал неспешно и все так же ласково спускать курок.
"Куда же все подевались? - терзался Смит. - Ах, черт!"
Мелтер выстрелил.
- Мимо! - послышался незлобивый крик Джонни.
Он был цел и невредим. Мелтер выругался и опять прицелился, на сей раз еще медленнее давя на курок. Он целился в сердце, и Смит закричал, казалось, еще истошнее, но с его губ не слетело ни звука. Мелтер облизнулся и выстрелил.
- Снова мимо! - сообщил Джонни.
Мелтер сделал еще четыре выстрела, более быстрых, более точных; он побагровел от злости и бессилия, глаза налились яростью, руки затряслись. Но при каждом звуке выстрела, разрывавшем теплый послеполуденный воздух, Джонни то прыгал через веревочку, то нырял в калитку, то сгибал выставленный локоть, то бил по мячу, то приплясывал. А винтовка Мелтера дымилась впустую. Он вогнал в магазин еще несколько патронов. Теперь его лицо стало мертвенно-белым, колени подкашивались.
Джонни подбежал к нему.
Мелтер испуганно прошептал:
- Господи прости, как это у тебя получается?
- Я же тебе объяснил.
Мелтер долго молчал.
- Как считаешь, я смогу научиться?
- Все могут, было бы желание.
- Научи меня. Научи, Джонни. Я не хочу умирать. Ненавижу эту проклятую войну. Научи меня, Джонни. Научи, и я буду тебе другом.
Джонни пожал плечами:
- Ты делай, как я говорил, вот и все.
Мелтер вяло произнес:
- Ну вот, опять шутишь.
- Нет, что ты!
- А по-моему, шутишь, - повторил Мелтер, задыхаясь от бешенства. Он положил винтовку на землю, обдумывая новый подход, и наконец принял решение.
- Послушай-ка, умник, чтоб ты знал. - Он судорожно взмахнул рукой. - Те люди, мимо которых ты проходил на поле боя, они не притворялись, нет, они и в самом деле были убиты, окончательно и бесповоротно! Это мертвецы, ясно тебе? Мертвецы! Они не прикидываются, не дурачатся, не шутят - это покойники, жмурики, холодные трупы! - Он словно кулаками вколачивал эти слова в Джонни, он хлестал ими воздух, превращая ясный день в зимнюю стужу. - Трупы!
Смит внутренне содрогнулся.
"Джонни, не слушай его! Не давай себя в обиду, Джонни! Продолжай верить, что этот мир не так уж плох. Оставайся в неведении, живи без оглядки. Не пускай в душу страх, Джонни! Это тебя погубит!"
Джонни вопрошающе посмотрел на Мелтера:
- О чем ты толкуешь?
- О смерти! - исступленно заорал тот. - Вот о чем я толкую! О смерти. Ты можешь умереть, Смит может умереть, я могу умереть от пуль. Гангрена, гниение, смерть! Ты обманываешь сам себя. Не будь сосунком, идиот! Стань взрослым, пока не поздно!
Джонни долго стоял без движения, а потом начал раскачиваться, и его большие, по-крестьянски узловатые руки заходили из стороны в сторону, как маятники.
- Неправда. Все ты врешь, - упрямо повторял он.
- Пули убивают, это же война!
- Все ты врешь, - твердил Джонни.
- Ты можешь подохнуть, и Смит тоже. Вон, Смит уже умирает. Чуешь кровь? Откуда, по-твоему, так смердит - думаешь, на войне бражку гонят? Это запах смерти и трупов!
Джонни растерянно огляделся вокруг.
- Нет, ни за что не поверю. - Он прикусил губу и закрыл глаза. - Тебе веры нет. Ты - гад, ты злой, ты…
- За тобой ходит смерть, Джонни, смерть!
Тут Джонни заплакал, как младенец, брошенный в безлюдной пустыне. А Смит вывихнул себе плечо, пытаясь подняться. Джонни плакал, и большому миру был внове этот жалобный звук.
Мелтер подтолкнул потрясенного Джонни в сторону линии фронта.
- Давай. Беги туда и умри, Джонни. Беги туда и получи по заслугам: твое сердце пригвоздят к стене - получится кровавая медаль!
"Не ходи, Джонни! - Крик Смита утонул в жутком месиве его внутренностей, неслышный, бесполезный и беспомощный крик. - Не ходи, парень. Оставайся здесь, не слушай этого гада! Не уходи далеко, Джонни-малыш!"
Спотыкаясь и всхлипывая, Джонни побрел в ту сторону, откуда доносилось резкое стаккато пулеметных очередей, вперемешку с жалобным воем артиллерийских снарядов. Безвольно повисшей рукой он придерживал винтовку, приклад которой волочился по гальке, скрипящей раскатами каменного смеха.
Мелтер как безумный злорадно смотрел ему вслед.
Потом он поднял винтовку и зашагал на восток, а там поднялся по другому склону и скрылся из виду.
Смит так и остался лежать; его сознание постепенно слабело, мысли туманились, а Джонни шел все дальше и дальше. Ах, если бы можно было крикнуть: "Берегись, Джонни!"
Снаряд разорвался прямо у него над головой. Джонни без звука упал на землю и застыл, не шевеля своими диковинными конечностями.
"Джонни!"
"Ты утратил веру? Джонни, вставай!"
"Ты ведь не умер, Джонни?"
Смита поглотила милосердная темнота.
Скальпели поднимались и опускались, как маленькие острые гильотины, срезая смерть и гниение, обезглавливая страдание, удаляя железные обломки боли. Извлеченная из раны Смита пуля была выброшена; маленькая, темная, она звякнула в металлическом лотке. Доктора исполняли торопливую пантомиму, то наклоняясь, то кружа у стола. Смит свободно вздохнул.
Напротив, в тускло освещенном конце полевого госпиталя, на другом операционном столе лежало тело Джонни. Врачи склонились над ним в пытливых исканиях, совершая стерильное таинство.
- Джонни? - У Смита прорезался голос.
- Тебе нельзя волноваться, - предупредил врач, шевеля губами под белой маской. - Это твой приятель?
- Да. Как он там?
- Неважно. Ранение в голову. Шансы - пятьдесят на пятьдесят.
Манипуляции близились к концу: стежки, тампоны, бинты - вот и все. Смит следил, как рана исчезает под белой марлей, а затем перевел взгляд на сгрудившихся толпой медиков.
- Позвольте, я ему помогу, прошу вас!
- Ну, не сейчас, рядовой…
- Я знаю, знаю этого парня. Я знаю его. Он со странностями. Если я помогу сохранить ему жизнь, вы позволите?
Над хирургической маской сверкнул сердитый взгляд, и сердце Смита замедлило ход. Доктор сощурился:
- Я не могу рисковать. Каким образом ты собираешься мне помочь?
- Подвезите меня к нему. Говорю же: я могу помочь. Мы с ним закадычные друзья, и я не дам ему умереть. Черта с два!
Врачи посовещались.
Они перенесли Смита на каталку, и двое санитаров переправили его в другой конец палатки, где хирурги колдовали над Джонни, побрив его наголо, чтобы обнажить рану. Можно было подумать, он спит и видит страшный сон. Его лицо исказилось тревогой, изумлением и отчаянным страхом.
Один из хирургов тяжело вздохнул.
- Не сдавайтесь, док. - Смит тронул его за локоть. - Ради бога, не сдавайтесь! - И, обращаясь к Джонни: - Джонни-малыш. Послушай. Послушай меня. Забудь все, что наговорил тебе Мелтер, забудь все, что он болтал… Ты слышишь? Он набит дерьмом по самые уши!
Лицо Джонни по-прежнему оставалось возбужденным, меняясь, как потревоженная гладь воды. Смит набрал воздуха и заговорил снова:
- Джонни, ты играй себе, как раньше. Увертывайся. Ты в этом деле дока, Джонни. Этого у тебя не отнять. Такому нельзя научиться или научить других; это дается от природы. А Мелтер забил тебе голову идеями, которые, возможно, годятся для таких, как он сам, как я и все прочие, но тебе они ни к чему.
Один из хирургов сделал нетерпеливый жест рукой, затянутой в резиновую перчатку.
Смит обратился к нему:
- Повреждения серьезные, док?
- Давление на череп, на мозг. Может наступить временная потеря памяти.
- Он будет помнить момент ранения?
- Трудно сказать. Вероятно, нет.
Смита насильно удерживали на каталке.
- Все хорошо! Отлично, - быстро и доверительно зашептал он в ухо Джонни. - Послушай, браток. Вспомни, как ты играл мальчишкой, и не думай о том, что было сегодня. Представь, как бежишь оврагами через ручьи, как пускаешь камешки по воде, как уворачиваешься от выстрелов и хохочешь, Джонни!
У Джонни в глубинах сознания брезжили именно такие мысли.
Где-то пищал комар, бесконечно долго пищал и описывал круги. Где-то гремели выстрелы. Наконец кто-то сообщил:
- Дыхание стабилизируется.
Еще кто-то произнес:
- Сердечный ритм восстанавливается.
Смит продолжал говорить: той частицей себя, что не испытывала боли, что позволяла голосовым связкам выразить надежду и тревогу, а мозгу - сохранить страх. Грохот войны становился все ближе и ближе, но это всего лишь стучала в ушах кровь, подталкиваемая сердцем. Прошло полчаса. Джонни слушал, как слушает школяр бесконечно-терпеливого учителя. Слушал, и боль отступала, и выражение испуга стиралось с его лица, и возвращалась былая уверенность, юность и твердость, а с ними - спокойное осознание убежденности.
Хирург стянул тугие резиновые перчатки.
- Он выкарабкается.
Смит готов был запеть.
- Спасибо, док. Спасибо.
Врач поинтересовался:
- Вы все из сорок пятого взвода? И ты, и Куайр, и тот парень, Мелтер, кажется?
- Да. А что с Мелтером?
- Темное дело, что-то очень странное. Бежал прямо на прорыв под шквалом пулеметного огня немцев. Когда мчался с холма, кричал что-то вроде того, что он снова мальчишка… - Хирург поскреб подбородок. - Мы вынесли его тело - в нем было полсотни пуль.
Смит сглотнул и, откидываясь на каталку, почувствовал, как его прошиб пот. Леденяще холодный, лихорадочный пот.
- Вот тебе и Мелтер. Это он по недомыслию. Слишком рано повзрослел, как и все мы. Он не знал, как оставаться мальчишкой - таким как ты, Джонни. Потому-то ему не повезло. Я… отдаю ему должное: он хотя бы сделал попытку, этот дурень. Ведь Джонни Куайр такой - один.
- Ты бредишь, - заметил хирург. - Прими-ка успокоительное.
Смит покачал головой.
- Как насчет отправки домой? Мы с Джонни выдержим такой путь, при наших ранениях?
Хирург улыбнулся под маской:
- А куда вы денетесь? Оба вернетесь в Америку.
- Теперь, похоже, вы и сами бредите! - Смит, соблюдая осторожность, издал ликующий вопль. Он повернулся, чтобы кинуть заботливый взгляд на Джонни, который спал все так же мирно и спокойно и видел сны.
Потом Смит сказал:
- Ты слышал, Джонни? Мы поедем домой! Ты и я! Домой!
А Джонни ответил тихим голосом:
- Мама? Ой, мама.
Смит взял Джонни за руку.
- Порядок, - обратился он к врачам. - Итак, отныне я - мама. У вас сигары не найдется?
(перевод Е. Петровой)
Подмена
К восьми часам она приготовила длинные сигареты, достала хрустальные бокалы, опустила зеленую бутылку в серебряное ведерко с мелко наколотым льдом. Огляделась: картины висят ровно, пепельницы расставлены, как полагается. Тогда она взбила диванную подушку, отступила назад и прищурилась. А после заспешила в ванную и вернулась с пузырьком стрихнина, который предстояло засунуть под газеты на журнальном столике. Молоток и тонкий нож для колки льда уже лежали в нужных местах.
Она была во всеоружии.
Словно проведав об этом, тут же задребезжал телефон. В трубке прозвучало:
- Я уже поднимаюсь.
Он звонил из лифта, бесшумно плывущего по железной глотке здания, а сам тем временем приглаживал аккуратно подстриженные тонкие усы, поправлял белый летний пиджак и черный галстук. Сейчас он проведет рукой по светлым, чуть седеющим волосам - импозантный пятидесятилетний мужчина в прекрасной форме, сохранивший живость характера и охоту наносить визиты красивым женщинам слегка за тридцать, знающий толк в вине и прочих удовольствиях.
- Предатель - шепнула она у двери за миг до того, как послышался негромкий стук.
- Добрый вечер, Марта, - сказал он. - Так и будешь разглядывать меня с порога? - Она коснулась губами его щеки. - Это называется поцелуй? - В его голубых глазах мелькнуло недоумение. - Ну-ка. - Он показал ей пример.
Закрыв глаза, она думала: разве не то же самое повторялось неделю, месяц, год назад? Откуда у меня эти подозрения? Какая-то мелочь. Сущий пустяк, даже не выразить словами. Что-то в нем изменилось - неуловимо, но бесповоротно. От этой бесповоротной, решительной перемены она потеряла сон. Вскакивала с постели в три часа ночи, чтобы успеть до утра слетать на вертолете в сторону побережья, где без перерыва крутили кино, проецируя изображение прямо на облака неподалеку от Станции, причем фильмы были старые, тысяча девятьсот пятьдесят пятого года: неисчерпаемые, как воспоминания о прошлом, они брезжили в океанской дымке над темной водой, а голоса актеров плыли по волнам прилива, словно голоса богов. Вот уже два месяца ее не отпускала усталость.
- Не чувствую отклика. - Он отстранил ее от себя и окинул критическим взглядом. - Ты чем-то расстроена, Марта?
- Ничем, - ответила она.
А про себя подумала: всем. И добавила: тобой. Где ты сейчас, Леонард? С кем танцуешь весь вечер, с кем пьешь вино в апартаментах на другом конце города, с кем любезничаешь? Ты определенно не здесь, в этой квартире тебя нет и не было, и мне не составит труда это доказать.
- Что я вижу? - изумился он, глядя под ноги. - Молоток? Собираешься вешать картины, Марта?
- Нет, - засмеялась она, - собираюсь тебя убить.
- Вот оно что, - улыбнулся он. - Придется тебя задобрить. - И протянул ей бархатный футляр, в котором лежала нитка жемчуга.
- Ах, Леонард! - Дрожащими руками застегнув ожерелье на шее, она обернулась к нему. - Ты меня балуешь.
- Пустяки, - бросил он.
В такие минуты она почти забывала о своих подозрениях. Между ними все осталось по-прежнему, разве не так? Разве он к ней охладел? Конечно нет. Он по-прежнему внимателен, ласков и щедр. Каждый раз дарит ей украшения - то на палец, то на запястье. Почему же с недавних пор ей с ним так одиноко? Почему она не ощущает его присутствия? Кажется, все началось с газетной фотографии. Пару месяцев назад, семнадцатого апреля, его сфотографировали с Алисой Саммерс в заведении под названием "Клуб". Снимок попался ей на глаза только месяц спустя; тогда она ему сказала:
- Леонард, ты не рассказывал, что семнадцатого апреля водил в "Клуб" Алису Саммерс.
- Не рассказывал? Ну, да, было такое.
- Насколько я помню, тот вечер ты провел со мной.
- Что-то здесь не сходится. Мы с тобой обычно ужинаем, а потом до утра пьем вино под симфоническую музыку.
- Ошибки быть не может, Леонард: семнадцатого апреля ты приходил ко мне.
- Боюсь, ты захмелела, дорогая. Не ведешь ли ты дневник?
- Я уже не в том возрасте.
- То-то и оно. Нет дневника - нет и точных записей. Значит, я приходил к тебе либо накануне, либо следующим вечером. Хватит об этом, Марта, выпей вина.
Но это ее не убедило. В ту ночь ей не спалось: чем больше она раздумывала, тем сильнее укреплялась в мысли, что вечер и ночь семнадцатого апреля он провел с ней. Но так не бывает. Не мог же он одновременно находиться в двух местах.
Теперь они оба уставились на лежащий под ногами молоток. Марта подняла его с пола и положила на журнальный столик.
- Поцелуй меня, - неожиданно для себя самой выговорила она, потому что именно сейчас ей нестерпимо захотелось во всем разобраться.
Он уклонился:
- Для начала - немного вина.
- Нет, - заупрямилась она и сама бросилась его целовать.
Так и есть. Вот оно, различие. Совсем незначительное изменение. О таком никому не поведаешь, даже не опишешь словами. Бессмысленно растолковывать слепому, как выглядит радуга. Как бы то ни было, его поцелуй приобрел неуловимо иной вкус. Поцелуй мистера Леонарда Хилла стал другим. Не сказать, что он решительно отличался от прежнего, но все же перемена была налицо, и у нее в подсознании закрутились какие-то шестеренки. Что мог бы показать химический анализ влаги, взятой с его губ? Нехватку каких-то бактерий? А сами губы сделались не то мягче, не то жестче. Что-то безотчетно изменилось.
- Теперь, так и быть, - вино, - сказала она, откупоривая бутылку и наполняя его бокал до краев. - Ой, будь добр, сходи на кухню за подставками.
Стоило ему выйти, как она высыпала ему в вино стрихнин. Вернувшись с подставками, он принял у нее из рук свой бокал:
- За нас.
"Боже, - пронеслось у нее в голове, - а вдруг я ошибаюсь? Вдруг это действительно он? Вдруг у меня паранойя, помутнение рассудка, а я и не догадываюсь?"
- За нас. - Она тоже подняла бокал.
По обыкновению, он выпил залпом.
- Господи! - Его передернуло. - Ну и отрава! Откуда это у тебя?
- Из "Модести".
- Больше никогда такого не покупай. Давай-ка я закажу по телефону что-нибудь получше.
- Подожди, у меня в холодильнике кое-что припасено.
Когда она вернулась в комнату с другой бутылкой, он как ни в чем не бывало сидел на диване, бодрый и оживленный.
- Отлично выглядишь, - сказала она.
- И чувствую себя отлично. А ты похорошела! Кажется, я люблю тебя еще сильней, чем прежде!
Она ждала, что он вот-вот завалится на бок и остановит на ней остекленевший взгляд мертвеца.
- Продегустируем, - сказал он, вытаскивая пробку.
Вина хватило на час. Все это время он без устали забавлял Марту смешными историями, держа ее за руку и перемежая рассказы нежными поцелуями. Наконец, глядя ей прямо в глаза, он проговорил:
- Ты совсем притихла, Марта. Значит, все-таки расстроена?
- Вовсе нет.
На прошлой неделе в новостях показали сюжет, который, собственно, и внушил ей тревогу, а потом подсказал план действий; тот же сюжет объяснял, почему ей одиноко в его присутствии. Речь тогда шла о марионетках. О компании "Марионетт Инкорпорейтед". На самом деле такой компании, разумеется, не существовало. Просто поползли странные слухи. Полиция начала расследование.