Очутившись в подъезде, я почувствовал себя гораздо лучше; невеселые мысли, возникшие на светлом пятачке, казались смешными и нелепыми. Даже очередной глюк, на этот раз с целым семейством, не пугал, как раньше. Зато порадовали чистота подъезда и аккуратные двери в квартиры. Почти все они были обиты сосной. По какой-то своей "подъездной" традиции двери покрыли морилкой. Плитка на полу была вычищена до блеска, а на стенах я не увидел ни одной матерной надписи, и мне это понравилось. Люди в подъезде жили дружно.
Звонил в дверь недолго. Малышев открыл сразу, будто ждал за порогом. Мы обнялись, крепко пожали друг другу руки. Игорь посторонился и кивнул на вешалку. Я поставил пакет с бутылками на пол и стал раздеваться.
- Что с глазом, Кирчик?
- Долгая история… потом расскажу.
Он кивнул.
В Игоревой квартире я почувствовал себя хорошо и уютно, как дома. Здесь было тепло. Прибрано. Каждая вещь лежала на своем месте: зеркало на стене щеголяло блестящей поверхностью, люстра цвета перванш мягко освещала прихожую. У деревянной вешалки меня встретил откормленный пушистый кот. Он тихонько мяукнул, и Игорек подхватил его на руки. Провел рукой по шерсти.
- Джек у меня незаконно, - похвастался Игорь, - у мясников выкупил его за тридцать монет. Уже месяца три живет и ест до отвала. Соседи знают, но молчат. У нас тут дружно живут. Самому не верится даже, что так повезло с соседями. А по секрету, всем не верится. На редкость хорошие люди в нашем подъезде собрались.
На Игорьке была теплая штопаная-перештопаная в красно-черную клетку рубашка и синие спортивные штаны с красными лампасами. На ногах - растоптанные шлепанцы. Причесаться он, как всегда, не успел, и рыжие космы топорщились в разные стороны.
- Завидую, - признался я, - в нашем подъезде все не так.
Я снял куртку, разулся, а Игорь предложил мне пару шлепанцев. Потом он сбегал в комнату, чтобы выключить гундосящий телевизор, крикнул оттуда:
- Пойдем на кухню! А то из-за этой тарахтелки и не поговоришь толком.
- Хорошо, - согласился я и хрустнул затекшей шеей. - Слушай, я в подъезде паренька встретил, Петром зовут. Странный он какой-то.
- Петька? - откликнулся Игорек. - Да не, вроде нормальный паренек. Вумный, правда, как вутка. У него родитель академик, а мать литератор. Писательница в смысле. Ну и сынок такой же: уроки фортепиано, английский, этикет.
- А почему ему не нравится, когда его Петькой зовут? Требовал, чтоб я его Петром называл.
- И правильно, ведь, когда ты его называешь Петей или Петенькой, ты его имя искажаешь, а значит, и его самого.
Я засмеялся над удачной шуткой Игорька. Видно, заскок Петра был здесь притчей во языцех.
Но Игорь, выглянувший в прихожую, был совершенно серьезен:
- Ты чего гогочешь?
- Как чего? Ну что за глупость - искажая имя, ты искажаешь человека.
- Почему глупость? - удивленно вскинул брови Игорь. - Никакая это не глупость, а самая что ни на есть правда. Об этом не принято говорить, конечно, и зря Петр об этом на каждом углу кричит, некрасиво потому что, но факт: искажая имя, ты искажаешь человека.
- Ы?
- Тебе мама не рассказывала, что ли? Или папа? Это даже в книге у Макаренко есть где-то! Глава… хм… что-то про использование символов в воспитании детей. Ведь имена детей ты как только не искажаешь и таким макаром меняешь детский неустойчивый характер.
Я вылупился на Игоря, как на больного:
- Ты чего? Разыгрываешь меня?
- Да это ты меня разыгрываешь, - захохотал вдруг Игорь и толкнул меня в бок. - Все ты знаешь. Нельзя же быть таким неучем!
Я послушно улыбнулся:
- Ну да, конечно, разыгрываю. Я все знаю. Меня просто обижает, что ты мое имя склоняешь как только можно. Тоже ведь, получается, искажаешь!
Игорь захохотал громче:
- Приколист ты, Кирчелло! Шутник, блин! Я ж твой друг, мне можно!
Я смеялся вместе с ним, хотя на самом деле у меня неприятно засосало под ложечкой: ничего про искажение имен и характеров до сегодняшнего дня я не знал. И может, Игорек все-таки разыгрывает меня?
- Пошли есть! - Игорь хлопнул меня по плечу и потянул на кухню.
На кухне было также чистенько, обставлено не богато, но со вкусом. У Игоря оказалась даже микроволновая печь. Ее присутствие оправдывалось тем, что перебоев с поставкой мяса у друга не предвиделось. Я заглянул внутрь печки и увидел здоровый кусок истекающей жиром говядины. У меня потекли слюнки.
Игорь усадил меня на табурет перед кухонным столиком. Выгреб из холодильника салаты в глубоких мисочках, соевый сыр, нарезанный тонкими ломтиками, хлеб и сосиски. Я успел изрядно проголодаться и, не церемонясь, запустил вилкой в грибной салат. Игорек тем временем ножом ловко сдернул пробку с бутылки и разлил темно-красное вино по стаканам. Портвейн был неплох, но главное, крепок: после первого же глотка остатки уличной сырости и холода покинули мое тело.
Закусил грибочками - совсем полегчало.
- Так что за дело? - спросил Игорек, подливая портвейн.
- Сначала ты. Я все-таки в гостях. Зачем ты хотел меня видеть?
Он горько усмехнулся. Получилось неестественно, Игорь это заметил и растерянно почесал нос:
- Да ну, глупость какая…
- Чего?
- Про синяк спросить хотел.
- Не придуривайся. Синяк ты только что впервые увидел.
- Я вдруг понял, что жизнь проходит, Кирга, - сказал тогда Игорек, - что она мчится куда-то, а я занят мелкими проблемами, чем-то… недостойным меня, что ли? Забываю друзей, жену… забываю со всеми вами общаться. Разговаривать. Заполнять пустоту перед смертью. Смерть скоро наступит, а мне все равно. Что жизнь, что смерть: серо, тускло и пахнет стерильными простынями. Лучше уж миазмы, но и этого нет…
- Телевизора насмотрелся?
- Иди ты, - обиделся Игорь. - Я ему о высоких материях толкую… веришь нет, за пять минут до твоего звонка сам хотел позвонить…
- Я не из дома звонил.
- С работы?
Я вздохнул, не зная, с чего начать; случилось много всего за последние дни. Нужное выделить было нелегко. Тогда я подлил ему вина и сказал:
- За твою семью, Игорь!
- Как пожелаешь, Кирмэн, - ухмыльнулся мой друг, и мы выпили.
- Как ты думаешь, называя меня Кирмэн, что ты искажаешь в моем характере? - как бы невзначай спросил я и подцепил вилкой колбасный кругляш.
- Даже не знаю, Кирка, - задумчиво протянул Игорь. - По идее, я усиливаю твое мужское начало, ведь "мэн" - это древнеамериканская руна, означающая "брутальность" или как-то так, не помню точно. А вот называя тебя Киркой, я насыщаю энергией твое Ка. Или твою Ка? В общем, неважно. Ка - это эфирное тело, душа-двойник человека. У египтян Ка в случае опасности покидала тело мумии и вселялась в статую. Так что чем чаще я буду называть тебя Киркой, тем более разовьется у тебя чувство опасности и больше шансов спастись, если тебе действительно будет что-то угрожать.
- Блин… - пробормотал я. - Но ты меня как только не звал!
- Вот именно. Я тебя, Кирш, зову всегда по-разному и этим уравновешиваю, свожу на нет свое влияние. Понимаешь?
- Не уверен.
- Смотри: я тебя называю Кира, а потом называю Киря. Буква "я" уравновешивает искажение, которое привнесла в твой характер буква "а", и все в порядке! Ты остаешься все тем же Киром.
- М-да, - пробормотал я, вконец запутавшись, и выпил. Игорь выпил тоже. Потом мы выпили еще раз и долго молчали. Я думал, что многого не знаю еще об этом мире, а Игорь, наверное, думал, какой же я придурок. И я решил сменить тему. - Игорек… то, о чем я хочу поговорить, касается твоей семьи. Слушай…
Я собрался с силами и рассказал ему все: о Мишке Шутове, о Лерке, о любовных похождениях Михалыча и жены Шутова. И о глупом обещании вывести собственного шефа на чистую воду тоже рассказал.
Игорек задумчиво вертел в руках бокал, изредка легонько тряс его и наблюдал за "волнением" на дне. Густое вино колыхалось, как остатки фруктового желе. Когда я спросил Игоря: "Михалыч - двоюродный брат твоей Натальи?" - он встрепенулся и помотал головой:
- Двоюродный дядя.
Мы выпили еще, теперь в полном молчании. Тихо гудел холодильник, и мурлыкал кот Джек у моих ног, а больше не раздавалось ни звука. За черным окном чертили прямые линии огоньки-фары, подмигивали тусклыми звездочками окна многоэтажных домов. Было очень тихо, потому что дом Игоря стоит на отшибе.
- Не сердишься? - осторожно спросил я.
- Нет, что ты… - задумчиво протянул Игорь. - Ни капельки. Я думаю. Думаю, что Михалыч, конечно, не самый лучший человек на свете, но… избить или подговорить кого-то, чтоб побили… хм… не думаю, что он способен на такое.
- Влюбился в жену Шутова. Влюбленные иногда совершают странные поступки, - предположил я.
- А вот это на Михалыча очень даже похоже, - засмеялся Игорек. - В смысле любовь-морковь, такие дела. Нет, правда, он жук еще тот. Наташка рассказывала, что по молодости ни одной юбки не пропускал; и тут, видно, решил тряхнуть стариной. Неувязка, опять же ради бабы Михалыч никогда не пойдет на такие жертвы. Затащить любовницу в туалет? В больнице, где через палату лежит перебинтованный с ног до головы ее муж? Что ж, это в духе Михалыча. Но избить до полусмерти? Не могу поверить…
- Какие еще варианты? - спросил я не для порядка, нет: в самом деле интересовался, что думает Игорь.
- Я думаю, что эта девчонка… как ее?
- Лера.
- Во-во. Думаю, она выгораживает своего парня и душещипательную историю с пригвождением руки к полу просто выдумала. Четыре гвоздя? Да она помешанная. Возомнила себя мессией!
- Но ведь Шутова и впрямь изменяет Мишке. Лерка не врала, я знаю.
- Ну и что? - Игорек пожал плечами. - Это еще ничего не значит. Я допускаю, что Михалыч завел роман на стороне; допускаю и то, что он затащил возлюбленную в больничный туалет. Устоять перед спермотоксикозом для Михалыча сложно, невозможно почти. Помню, однажды на вечеринке он выпил лишку и рассказал занимательную байку о студенческих годах. Будто бы он переспал с молоденькой лаборанткой, причем прямо во время занятий. Затащил ее в кладовку, где хранились пробирки, колбы, реторты и реактивы всякие. И вот там-то…
- Врал, - предположил я.
Представлять, как мой плешивый начальник прячется с лаборанткой в кладовке, было неприятно, если не сказать противно. Хуже такой сцены может быть только эротический спектакль в больничном туалете со мной во второстепенной роли.
- Не думаю, - ухмыльнулся Игорек.
Мы оба замолчали, с преувеличенным вниманием разглядывая запотевшие бокалы. Крепкое португальское вино пьянило лучше водки, но до коньяка ему было далеко. Я пожалел, что не захватил бутылочку. С другой стороны, их и так мало…
- Склады пустеют, Кирюга? - угадал мои мысли Игорь.
- Пустеют понемножку, - признался я. - В последнее время не покупаю ничего. Осталось несколько бутылок белого и две по ноль семь армянского коньяка.
- Понятно, - вздохнул Игорь. Голос его был наполнен светлой печалью, словно оскудение моих винных запасов символизировало общий упадок человечества; скорый апокалипсис, быть может. Вообще Игорек сегодня выглядел забитым и чужим: не философствовал и не критиковал христианские догматы. Я подумал, что это из-за моей истории. Потом вспомнил, что и до истории Игорек вел себя вяло и непохоже на себя.
Где веселый парень, который развозит отупевших замороженных кур; где мой приятель, который с юмором встречает любое сообщение по телевизору, любую приключившуюся беду?
Ведь именно поэтому, наверное, беда и бежит от него; редко-редко стучит она Игорю в дом, потому что с человеком, который в ответ на подлые ухищрения смеется, очень сложно справиться.
- Что-то случилось? - спросил я.
- Заметил все-таки? - хмыкнул Игорь и наклонился ко мне так резко, что я отпрянул. А он заглянул мне в глаза и спросил: - Кирька, скажи: видишь что-нибудь? Что-то изменилось во мне? В лице, во взгляде? Только честно!
- Вроде ничего…
- Но ты же спросил, что случилось?
- Потому что ты молчишь больше. Не шутишь совсем, не смеешься. Не философствуешь, Канта не цитируешь.
Он снова сел прямо; с минуту задумчиво вертел наколотую на вилку половинку куриной сосиски. Потом запрокинул голову и кинул сосиску в рот; чавкая, жевал и хихикал.
- Так лучше? А, Кирь?
- Не паясничай, - попросил я. - И мне теперь интересно, кстати, как ты уравновесишь мягкий знак в моем имени.
- Кир-р? Читай по губам: в конце твердый знак.
- Ыгы, конечно…
Игорь проглотил остатки сосиски - кадык дернулся вверх-вниз - и посмотрел на меня весело, но с затаенной грустью.
У него на кухне уже лет пять висит календарь, на котором изображен шут в черно-белом колпаке; видно только его лицо, а остальное прячется за рамкой. Но лицо нарисовано так, что возникает чувство, будто работал мастер. Быть может, талантливый художник, которому не повезло в жизни, вот он и рисует картинки для календарей. У черно-белого шута лицо умное, мудрое даже, и кажется, что он играет не свою роль. Губы растянуты в зубастой ухмылке, и можно подумать, будто шут рад такой жизни, но, если закрыть ладонью нижнюю часть лица или просто смотреть ему в глаза, видно, что шут готов выть от тоски. В его глазах, нет слез, но в них заметна внутренняя боль, боль такой силы, что сравнивать ее можно только с умиранием первой, детской еще любви или потерей матери.
Может быть, это кажется только мне. Возможно, Игорек считает шута самым веселым человеком на свете, потому и не снимает его. Я не спрашивал.
Но сейчас Игорь особенно походил на шута. Мой друг улыбался, и нижняя часть его лица была счастлива, а на верхнюю я старался не глядеть.
- Кирь, - сказал он. - Я знаю, что моя мама мертва. Что все эти письма от нее писал ты. Знаю.
Я смотрел в свою тарелку и молчал. Стало очень тихо. Из комнаты послышались невнятные звуки: шорох или царапанье. Наверное, кот Джек царапает диван, подумал я, точит когти.
- Извини, - пробормотал я. - Ты…
- Спасибо тебе, Киря, - сказал Игорь. - Нет, правда, огромное спасибо. Ты настоящий друг. Я еще раз убедился в этом. Но дело в другом. Понимаешь?
Я посмотрел на него: глаза у Игоря потемнели. Сильно увеличились зрачки, и я даже подумал, что он, наверное, чем-то укололся, наркотиком каким-то. Или накурился? Если не так, тогда почему у Игоря не течет кровь из носа? Почему он сидит здесь со мной, а не валяется в постели с высокой температурой?
Почему он не умирает, черт подери?
- Ты понял, - кивнул Игорек, прислонившись к спинке стула.
- Что?
- Я разучился сопереживать, - сказал он. - Все! Было - и нет! Я узнал о смерти матери, и ничего со мной не сделалось. Ни крови, ни болезни. Финита ля комедия. Я выздоровел!
- Так это ж здорово… - брякнул я.
- Ни хрена не здорово! - взорвался Игорь, и от его крика вздрогнули стекла, а кот Джек зашипел и прекратил лакать молоко из миски.
Что-то было неправильное в этой сцене, но я не мог взять в толк, что именно.
Царапанье …
- Я все выяснил! Вчера подумал вдруг: что-то не то происходит. Почему мама никогда не звонит, а только пишет? Я навел справки и выяснил, что мама не живет с братом! Да, я позвонил…
…и шорох …
- …ему! Дядьки не было дома. Ответила горничная. Она сказала, что мама не живет с ними. Что она не в отъезде и не пошла за покупками, как всегда говорил дядя; горничная сказала, что мама никогда у них не жила! Она сказала, что у дяди на тумбочке у кровати стоит фотокарточка в траурной черной рамке, а на карточке той - моя мама.
…в комнате .
А кот Джек вот он, здесь, настороженно смотрит на хозяина и лапой легонько трогает краешек миски, хочу добавки, мол; усы его, словно травинки утренние, росой умытые, покрыты молочными каплями. Сыто жмурит котяра ядовито-желтые глаза, а шорохи и царапанье доносятся из комнаты. Больше зверей у Игоря нет, я знаю.
- Игорек…
- Что?
- Ты случайно еще одного кота не завел?
- С чего ты решил?
- Не слышишь разве? Кто-то есть в соседней комнате.
Малышев сник и опустил глаза; запал, вызванный признанием, кончился, но все-таки Игорь сказал по инерции:
- Я не хочу, чтобы кровь переставала течь. Понимаешь? Я привык.
- Конечно, - кивнул я. - Так что насчет звуков?
- Пошли, Киря. - Игорь выбрался из-за стола.
Я встал вслед за ним, повертел головой в поисках какого-нибудь оружия. Ничего не нашел и собрался вооружиться вилкой, но Игорь жестом велел положить ее на место. Я послушался, но прежде слизнул с вилочных зубчиков остатки чертовски вкусного мясного соуса.
- Не беспокойся, все в порядке, - сказал Игорь.
- Да, соус свежий, - кивнул я.
- Я не о том.
Мы прошли в комнату. Игорек зажег свет. В комнате было так же чисто и аккуратно, как и в других помещениях. Сервиз и хрустальные бокалы в новенькой, отполированной до блеска стенке сверкали радостно и солнечно. По-праздничному ярко светила собранная из замысловатых бело-синих фигур люстра; стены украшали декоративные обои - лунная дорожка на вечернем озере, и лебедь с орлом летят в самое небо, забираются под самый потолок. Элегантные подушечки были разбросаны по мягкому дивану нарочно небрежно, но и здесь вкус не отказал хозяевам.
Единственное, что не вписывалось в картинку, - массивный старинный шкаф возле балконной двери.
Нет, кое-что еще портило впечатление. Я потянул носом и скривился, потому что воняло пометом. Голубиным? Форточка была раскрыта настежь, но свежий воздух не успевал справиться с запахом.
- У тебя на балконе голуби гнездо, что ли, свили? - -поинтересовался я, останавливаясь на пороге.
Не-а, - ответил Игорь и прошел к шкафу.
В замочной скважине правой дверки торчал ключ; он повернул его. Дверь со скрипом открылась, и на свободу выбралась… курица!
Рот у меня открылся сам собой. То была обычная несушка: оперение пестрое с оттенком синего - на грудке светлее, на кончиках крыльев темнее; маленький красный гребешок и когтистые лапки. Курица смешно подпрыгнула на месте, избавляясь от присохшего к лапе помета, и замерла, вывернув голову. Разглядывала меня внимательно и, как мне показалось, настороженно.
Заглянув в глубь Игорева шкафа, я убедился, что помет был не голубиный, а очень даже куриный. Курица умудрилась изгадить им лакированное дерево в целых три слоя. И как не задохнулась?
- Второе нарушение закона на сегодня? - спросил я. - Курицу с завода стащил? Слишком это хлестко, Игорь, слишком; котов, ладно, их по старой привычке многие держат, власти на домашних пушистиков спустя рукава смотрят, но курица… это же чья-то продуктовая карточка, чей-то счастливый, с мясом, Новый год и Рождество тоже!
- Только не надо читать проповеди, Киря, - скривился Игорек. - Я все прекрасно понимаю. Мне продал эту курицу фермер, один из наших постоянных поставщиков. Хороший мужик, кстати, мы с ним дружим; болтаем о том о сем. Перед Новым годом он ко мне приехал и привез в клетке это чудо. Резать рука не поднялась, по его же словам, но и под суд идти он не хотел.
- Не понял, - признался я, - а почему рука не поднялась? Чем она особенная, эта курятина?
- Это же полосатый плимутрок! - воскликнул Игорь.
- Особая порода, что ли?