* * *
До отеля мы добирались долго. Машин было мало, но зато было много людей. Толпа растеклась по улицам, мешая движению. Толпа, омываемая дождем. Под скоплением неона, который теперь сделался ярче. Город, залитый водой и светом - жидкое сияние. Люди на улицах танцевали под громкую маниакальную музыку, под рваные ритмы. Люди, объятые светом, что струился потоками пара с мерцающих вывесок. Струи разлившегося языка. Слова, фразы, отдельные буквы, цифры, бренды и символы. Танцоры, одетые в зыбкие фразы, в испарения слов - они оделись в слова, как в плащи, как в шарфы и шапки. И носили их с гордостью, напоказ. Слова корчились на мокрых лицах, на голых руках и грудях. Одно лицо, выхваченное из толпы. Вблизи. Пламенеющая чужеродная маска, слепленная из названия товара, теперь запрещенного. Зыбкая, скользкая. А под маской - застывший взгляд.
* * *
Павлин покачал головой.
- Как-то мне это не нравится.
- В смысле? - спросила Хендерсон.
- В смысле, что-то с машиной. Не знаю. Она какая-то вялая. Плохо слушается.
- Она заболела, - сказала Тапело. Хендерсон обернулась к нам.
- Вот только не надо сейчас начинать…
- Она подхватила заразу. Болезнь у нее в проводах и в моторе, вообще - везде.
- Смотри, сейчас все нормально.
- Она умирает.
* * *
Хендерсон ушла искать этого Томаса Коула. Сказала, что пойдет одна. Мы уже знаем, что бусины с ожерелья попали в нашу реальность через зеркальный осколок; он где-то здесь, в городе. Дожидается нас. Я представляю его себе: хрупкий, сверкающий, с острыми сколами - лежит где-нибудь в потайном месте, надежно спрятанный. Мне представляется, как его достают, бережно, нервно. Осторожно касаются серебристой поверхности. Крошечное отверстие - прокол в ткани мира, заполненный серебром и туманом. Я вижу руку. Вижу. Как она проходит сквозь стекло, туда, вовнутрь…
Я как смогла описала, что было в театре. Но что это было? Можно ли мне доверять своей памяти? Слова расплываются пятнами по странице. Тонкий след черной ручки - как дым.
И вот я сижу, и пишу, и жду…
В тесном запущенном номере в каком-то паршивом отеле, далеко от моря. В конечном итоге к тому все и сводится. Здесь так много людей. В этом городе, в этом отеле. Я не знаю почему. Что привлекает сюда народ? Два последних свободных номера. Мы с девочкой - здесь. А где-то там, в дальнем конце коридора, - Павлин с Хендерсон.
Хендерсон…
Она ушла одна. Почему - одна? Взяла с собой один шприц. Наверное, чтобы расплатиться за информацию. Но почему она решила пойти одна? Почему Павлин дал ей уйти? Почему не пошел вместе с ней? Вот он сидит. Пьет, смеется с Тапело. Похоже, он совсем не тревожится за Хендерсон.
Зато за меня все тревожатся, я это знаю. Я чувствую. Из-за того, как я вела себя в театре. Теперь за мной надо присматривать. Это слова Хендерсон. Прежде чем уйти, она сказала Павлину: Присмотри за Марлин. Они уже не доверяют мне. Мне нельзя доверять.
Кладу тетрадь ближе к свету. Из всех светильников, что есть в номере, работает только настольная лампа на тумбочке у кровати. Абажура как такового нет. Просто медный каркас и лампочка. И свет постоянно мигает. В углах притаились тени. Комната маленькая - и какая-то слишком загроможденная. Две кровати, деревянный стул, тумбочка между кроватями. Телевизор. Все дешевое. Все подержанное. Все вразнобой. Ни туалета, ни ванны, ни раковины. Но зато есть пианино. Старое пианино у стены напротив кроватей. И еще - маленький шкафчик с баром, подключенный к электронному счетчику. Но Павлин разомкнул провода, и теперь мы пьем на халяву. Главное, завтра, когда мы будем уезжать, изобразить полное недоумение, если наша афера раскроется. Если мы доживем до завтра. Если мы переживем эту ночь без…
Звуки с улицы. Звон разбитого стекла, дикий смех. Истошный, отчаянный вопль.
Когда же все это закончится?
В номере жутко воняет. Запах, скопившийся за годы. Оставшийся после людей, которые тут останавливались и жили. Может быть, умирали. И от него никуда не скрыться. Под грязными поблекшими обоями копошатся насекомые. На ум приходят всякие мрачные мысли о кожных болезнях. Похоже, у этой комнаты тяжкий случай экземы. Я пыталась позвонить дежурному администратору, чтобы пожаловаться, но на том конце линии включилось записанное сообщение. Искаженный металлический голос.
Вот где все происходит.
В этой комнате.
На стене висит зеркало. Разумеется, перевернутое. Стекла не видно. Но меня все равно так и тянет смотреть в ту сторону. На деревянную раму. Интересно, что будет, если мне хватит смелости повернуть его обратно к свету и посмотреться туда?
Что я там увижу на самом деле?
Чье там будет лицо?
* * *
Павлин рассказал нам странную историю. Про то, как он покончил с собой. Это случилось уже после войны, но еще до того, как они встретились с Хендерсон. Для него это было тяжелое время: без работы и без желания искать работу. Он тогда жил у мамы и ждал, пока ему не подвернется чего-нибудь стоящее. Но ничего так и не подвернулось. У него еще кое-что оставалось, какие-то навыки и умения. Но самое главное, в нем еще не погас огонь, зажженный войной. Остаток яда в крови, как он сам это назвал. У него был пистолет, украденный в армии. Какое-то время он работал охранником, а потом занялся настоящей грязной работенкой. Собственно, он и так был почти на самом дне, так что далеко падать ему не пришлось - но дороги назад уже не было.
- А чем ты занимался? - спросила я.
- Вбивал Господню любовь в тех, кто сам не въезжал.
- В каком смысле?
- А тебе непонятно? - сказала Тапело. - Морды он бил.
Павлин рассказал, что в конце концов он подрядился работать на одну фирму, где всем заправлял человек, называвший себя Бандит Билли. Он давил на "партнеров" Билли, когда надо было на них надавить с применением грубой силы, и ему это нравилось. Причем с каждым разом нравилось все больше - с каждым ударом, с каждым пинком, с каждым взмахом отточенной бритвы.
- Господи.
- А еще я играл. В смысле, музыку. Сразу в нескольких лондонских пабах.
- Правда? Ты играл музыку?
- А почему он себя называл Бандитом? - спросила Тапело. - Он был безжалостным и бессердечным, да? Я права? Он был злым и жестоким, из тех, кто вырвет глаза у любимой собаки, чтобы продать их слепому.
- Нет. Просто он был однорукий. Однорукий бандит.
- То есть как однорукий?
- А вот так, - сказал Павлин.
- А, ну да. Однорукий бандит.
- А что случилось с его рукой? - спросила я.
- Ты давай не тяни, а рассказывай, как ты покончил с собой, - сказала Тапело. - Мне интересно.
- Да, рассказывай.
Шепот в ухо из незнакомых губ - вот как Павлин узнавал о своем очередном задании. Никаких следов. Никогда. Имя, адрес. Фотография. Которую потом надо было сжечь. Подробностей Павлин не знал. Лишь иногда - недвусмысленный взгляд и кивок, означавшие, что можно себя не сдерживать, что "клиенту" должно быть по-настоящему больно. Например, человеку по имени Джим Спендер.
- А что он сделал не так? - спросила я.
- Я не знаю.
- Не знаешь?
- Мне ничего не рассказывали. Да и зачем? Я просто делал свою работу. А что там у них, почему… что за разборки… это меня не касалось.
- Хороший подход, - сказала Тапело.
- И вот тут-то оно и грянуло. Я посмотрел на его фотографию, и у меня вдруг возникло предчувствие.
- Какое предчувствие?
Павлин ответил не сразу. Он на секунду закрыл глаза, помолчал и сказал:
- Что кому-то будет очень больно.
- Ну так правильное предчувствие.
- Но не мне.
- Тоже, наверное, правильное предчувствие.
- Нет, - сказал Павлин. - Это было плохое предчувствие.
Потому что в его работе о таких вещах лучше вообще не думать. Ты просто делаешь, что тебе велено. Не задумываясь ни о чем, кроме технической стороны дела. И Павлин так и делал. Никогда ни о чем не задумывался. До той минуты.
- Вот так, из-за одной фотографии? - спросила я. - Посмотрел на нее и задумался?
- Да.
- А как он выглядел, этот человек?
- Да самый обыкновенный человек. Незнакомый. Вообще ничем не примечательный, разве что только прическа у него была как у Элвиса.
- Как у кого? - спросила Тапело.
- Элвис Пресли, - сказала я. - Очень известный певец в прошлом веке.
- Да я шучу. Откуда, вы думаете, у меня это имя?
Я посмотрела на нее.
- Моя мама, она обожала Пресли. Господи, вы, ребята, вообще дремучие. Это город, где он родился. Элвис Пресли. В 1935-м, в Тапело, штат Миссисипи.
Павлин покачал головой.
- Так что было дальше? - спросила Тапело.
Спендер жил в автоприцепе, в "палаточном городке", на территории, которую городской совет выделил беженцам из районов военных действий. Павлин приехал туда под вечер, в один унылый осенний вечер, как он сам нам сказал, уже в сумерках. Посреди лагеря горел костер. Вокруг костра стояли детишки: грели руки и наблюдали затем, как горит кипа журналов. А вообще в лагере было пустынно. На ступеньках одного из фургонов сидели двое парней. Они смотрели на Павлина, и их взгляды были как стиснутые зубы. Он узнал этот взгляд. Помнил его по войне. Какая-то женщина поспешно снимала с веревки белье. Начинался дождь. Наверное, дым от костра попал Павлину в глаза: все вокруг было зыбким, размытым и как бы иносказательным. Павлин обратился к детишкам. Спросил, где найти Джима Спендера. Показал фотографию.
- Вон он, как раз уезжает, - сказал один мальчик и плюнул в костер, а другой мальчик ткнул пальцем в сторону голубой машины, стоявшей рядом с прицепом.
Павлин пошел туда; и вот тут началось что-то странное. Он держал фотографию в руке, и когда посмотрел на нее, лицо человека на снимке было другим. Оно изменилось. И продолжало меняться буквально у него на глазах. Оно словно таяло, расплывалось. Павлин остановился и протер глаза. Потом опять посмотрел на снимок. Теперь все было нормально. Лицо снова стало таким же, как раньше. Хотя что-то в нем изменилось неуловимо. Он так и не понял, что именно.
- И что? - спросила Тапело. - Что тут странного?
- Это длилось буквально мгновение. Одно мгновение.
- А, все. Поняла. Твой первый приступ.
Павлин кивнул. Он заметно разволновался, растревоженный воспоминаниями.
- Я не знал, что это было.
Это было в самом начале, когда болезнь проявилась впервые, объяснил он, и никто не знал, что происходит. Еще до того, как создали лекарство. "Просвет". Павлин, конечно, читал в газетах, что началась странная эпидемия, - но это происходило с другими людьми. Не с ним. Не здесь, не сейчас. Он был солдатом, наемным громилой, крутым и неслабым.
- Ты жил вместе с мамой, - сказала Тапело.
- И мне ничто не грозило.
- А ты помнишь свой первый раз, Марлин?
- Что?
- Свой первый приступ. Ты помнишь?
- А, ну… я…
- Самое странное, - сказал Павлин, - когда я увидел на фотке другое лицо, мне оно показалось знакомым. Вот это меня и добило. Как будто я его где-то видел, давным-давно.
- А ты его видел? - спросила Тапело. Павлин посмотрел на нее.
- Мне было страшно. И потом, все случилось так быстро. Прицеп был меньше и чище, чем все остальные. И модель была поновее. Внутри горел мягкий свет. Занавески на окнах были плотно задернуты.
Интересно, подумал Павлин, что Спендер делает в таком месте. Он огляделся. Те двое парней по-прежнему наблюдали за ним. В подобных случаях Павлин обычно не спешил: лучше чуток подождать и выбрать более подходящее время и место. Тем более его очень встревожил тот эпизод с фотографией. Но сейчас, когда Спендер собрался уезжать, у него просто не было выбора. Иначе ему не заплатят. И он рискует потерять работу. Он постучал в дверь. Ему открыли буквально сразу. На пороге стоял Джим Спендер.
Он улыбался. Спендер улыбался.
Сейчас Павлин должен был напустить на себя грозный вид и перейти к делу. Но что-то ему помешало. Мгновенное замешательство. Лишь через пару секунд Павлин сообразил, что человек, открывший ему дверь, и есть намеченная цель.
- Как я понимаю, тебе прислал Билли?
Павлин кивнул. Он уже понял, что момент упущен.
- Ты заходи, а то дождь.
Внутри пахло лекарствами и антисептиками, как в больничной палате. Сиденья на стульях были покрыты защитной целлофановой пленкой - похоже, их как привезли, так и оставили. Картина на стене была зачем-то обернута полотенцем. И еще Павлин заметил, что дверца шкафа занавешена простыней. На полу стоял собранный чемодан. На столе - спортивная сумка. Рядом о сумкой лежала шляпа, очень хорошая шляпа. Сумка была открыта. Павлин разглядел паспорт и что-то похожее на авиабилет. Спендер присел на один из стульев, и целлофан на сиденье скрипнул.
- Хочешь чего-нибудь выпить?
Павлин покачал головой. Спендер налил себе виски. Павлин поразился его спокойствию. Что-то в нем было странное, в этом Спендере. Бледная кожа, темные, внимательные глаза. Худощавый, но видно, что крепкий. В нем ощущалась энергия, но не бьющая через край, а как будто отложенная про запас. Спокойный, уверенный в себе человек - и все же была в нем какая-то непонятная грусть. И еще он изменил прическу. Подстригся чуть ли не наголо, что придало ему более жесткий, даже ожесточенный вид.
- Значит, вот так. Бандит Билли.
- Ты знаешь, зачем я пришел, - сказал Павлин.
- Ну да. Пришел разбираться. Я что-то сделал не так, человек сильно напрягся и собрался меня наказать. Ты что со мной сделаешь? Будет очень больно?
Павлин никак не мог понять, что на него нашло. Почему он стоит, как дурак. У него же была репутация человека действия, настоящего мастера своего дела.
- Тебя как зовут?
Павлин сказал ему, и Спендер улыбнулся, словно это было какое-то необычное имя.
- Это моя фотография? Дай посмотреть.
Спендер взял фотографию. Посмотрел на нее очень внимательно, как будто в ней был какой-то секрет и он пытался его раскрыть.
- А зачем тут полотенце? - спросил Павлин.
- Где полотенце?
Павлин подошел к закрытой картине и приподнял краешек полотенца. Он думал, что там картина. Но это была не картина. Павлин увидел свое отражение в зеркале. Потом он повернулся к шкафу с занавешенной простыней дверцей. Он уже понял, что там тоже зеркало. Он только не понял, зачем это надо. Павлин с таким раньше не сталкивался: чтобы все отражающие поверхности были закрыты.
- У тебя все в порядке? - спросил он.
- Нет. Не в порядке. Все плохо. Это не я.
- Что?
Спендер швырнул фотографию на стол.
- Это не я.
- Это ты.
- Ты сам посмотри.
Но Павлин не стал смотреть на фотографию. Ему надо было взять себя в руки, собраться. Сделать свою работу и уйти восвояси.
- Это ты, - сказал он и достал из-за пояса пистолет. Прицелился Спендеру в голову.
И тут Павлин замолчал, надолго.
- А что дальше? - спросила Тапело. Павлин молчал.
- Ты убил его? - спросила я.
- Да? - сказала Тапело. - Ты убил его?
Ну конечно, убил. Он его застрелил. Павлин - убийца. Хладнокровный убийца, и пока мы все вместе, нас никто не посмеет тревожить.
Мы с Тапело сидели вдвоем на одной кровати, Павлин - на другой. Напротив. Мы ели сандвичи и методично опустошали мини-бар с крошечными бутылочками. Тапело вскрыла сувенирную банку с конфетами. Я не знаю, почему Павлин выбрал именно этот вечер, чтобы "раскрыться" и рассказать о себе. Может быть, потому, что рядом не было Хендерсон. На самом деле такое случилось вообще в первый раз за все время, пока мы вместе.
- Так ты убил его или нет? - спросила я.
- Да, - сказала Тапело. - Да или нет?
- Я хочу, чтобы вы поняли одну вещь, - сказал Павлин. - Я убил человека, на войне.
- Только одного?
Павлин, как мог, объяснил. Да, на войне убивают. Но убивают по большей части издалека. А солдаты потом приходят и убирают всю "грязь". Вот и все. Работа действительно грязная, и тут нужны крепкие нервы. Но это именно то, чем они занимались. И вот однажды случилось так, что в одной хижине спрятался человек. И он выбежал им навстречу, и Павлин его застрелил. Вот так вот просто. Это действительно было просто, и сперва Павлин очень по этому поводу переживал, но потом перестал. Все чувства как будто умерли. Ему стало чуточку проще причинять другим боль, вот и все, а потом война кончилась, но Павлин так и остался бесчувственным к чужой боли, и со временем это бесчувствие только окрепло. Потому что он сам так хотел. Но с тех пор он носил пистолет только в качестве устрашения. С того раза, на войне, он никого не убил.
- Кроме себя? - сказала Тапело.
- Кроме себя.
- Так рассказывай.
Джим Спендер сказал, глядя на пистолет:
- Ты убьешь меня? Ты из тех, кто убивает?
- Спендер, не зли меня.
- Ты сам не знаешь, зачем пришел, да?
Павлин не ответил.
- Да, похоже, не знаешь. Обыкновенный тупой громила, который понятия не имеет, зачем он вообще живет.
- Не зли меня, я сказал.
- Прошу прощения, я не хотел тебя обидеть. Я просто пытаюсь сказать, что я знаю, как действует Билли. Ему не нужно, чтобы меня убили. Ему нужно, чтобы меня измудохали до полусмерти. В качестве заслуженного наказания. Тех, кто плохо себя ведет, надо наказывать, так он, кажется, говорит? Да, похоже, я прав. Как ты думаешь, я прав? Потому что он любит судить других, Бандит Билли.
- Бля, достал.
- Ты нарушишь приказ?
- Я сейчас разозлюсь.
- Ну ладно. - Спендер налил себе еще виски. - Я тоже буду с тобой откровенным. Билли не знает. Бандит Билли не знает, в чью пользу счет. Он думает, что контролирует ситуацию. Но он давно уже ничего не контролирует. Понимаешь, о чем я?
- Нет. Объясни.
- Все очень просто. Да, я его крупно подставил. Бандит еще не понимает, как все серьезно. Но очень скоро поймет. И тогда он поймет, что надо было со мной обойтись по-другому. Но будет уже поздно.
- Что ты сделал?
Спендер улыбнулся.
- У меня все готово. Я сделал себе новый паспорт и все бумаги. - Спендер выложил документы на стол. - Я стану кем-то другим. Новый паспорт - новый человек.
- Что ты сделал с Билли?
- Я его заказал. И его должны грохнуть.
Павлин не знал, что сказать.
- Может, все-таки выпьешь?
Павлин вдруг увидел себя словно со стороны. Увидел парня с пистолетом в руке. Рука заметно дрожала. И Павлин понял, что совершил ошибку. Не надо было ему доставать пистолет.
- А тебя не огорчает, как ты живешь? - спросил Спендер.
- Что?
Павлин никак не мог сосредоточиться. Голова как будто наполнилась чернотой, перед глазами все поплыло. Его цель превратилась в зыбкий силуэт, смазанный по краям.
- То есть если это вообще можно назвать жизнью?
Павлин пытался удержать пистолет, но теперь он не знал, куда целиться. Ему казалось, что они там не одни. Что там был кто-то еще.
- Блин, - сказала Тапело. - Помехи пошли, да? Шум? Причем очень неслабый.
Павлин как будто ее и не слышал.