В следующие два часа толкач без происшествий миновал и Дымный остров, и Чернолучинскую стрелку и Крутогорский водоподъемный узел, и затон бывшего судоремонтного завода, в котором так и остались навсегда торчать остовы затопленных барж. Без происшествий прошла и швартовка к нелюбимому большинством иртышских речников пятому причалу, где Шестакову предстояло сойти на берег, а дальше уже продолжить свой путь в составе бригады железнодорожных экспедиторов.
– Погранцы могли нас надолго задержать? – поинтересовался он, обнимаясь на прощанье с разговорчивым мотористом.
– Не сцы! – Семенов весело подмигнул. – Кто ж им даст? Через пару часов простоя примчалось бы на вертушке наше косоглазое начальство, выдернуло из теплой постели главного пограничника округа, тот отправил бы взвод своих "физиков", и они ввалили бы этому залетному майору по самое не хочу. У них с субординацией строго. Каждый имеет право пастись только на своей территории.
– Понятно. А мне, значит, туда? – уточнил Шестаков, махнув рукой в северном направлении.
– Туда, – подтвердил Семенов. – Заблукаешь – держи курс на флаг пароходства…
Полусонный порт жил своей жизнью, наполненной пугающими громкими звуками, и пока Шестаков обходил дальней стороной огромные портальные краны, загружавшие уголь в брюхо ржавой самоходной баржи "Звезда Югории", ухитрился сбиться с верного курса. В результате вместо товарной станции он дважды находил здание бассейнового управления. А когда вернулся назад, то оказался почему-то на контейнерной площадке. Побродив наудачу, Шестаков пошел по тропинке, петлявшей вокруг куч ржавого металла, и очутился на траверзе портового кафе – выкрашенного в бирюзовый цвет щитового домика. Вывеска уверяла, что заведение общепита "Прибой" обязано работать круглосуточно. Остывающий мангал распространял дурманящий запах запеченного на углях мяса, и Шестаков решительно толкнул тугую дверь.
– Привет, матросик! Чё тебе подать? – Официантка с трудом оторвала опухшее лицо от стойки, встряхнула кудрявой прической, сдвинула ногой ведро с шваброй и нервно вытерла руки об потрепанный передник. – Сегодня счастливый день, поэтому любой каприз за твои деньги. Кофе, доминиканскую сигару, кальян, девочку? Ты кого предпочитаешь – эфиопок, японок или мексиканок? Могу и сама обслужить, если опаздываешь на свой пароход до Калькутты. Эй, Бабах, двигай батонами, у нас сегодня важный гость!
Исчерпав все имеющиеся у нее энергетические ресурсы, официантка икнула, взгляд ее опять затуманился, а голова с легким стуком вернулась в прежнее положение – на липкую от пивных колец стойку. Шестаков оседлал первый подвернувшийся стул, мельком взглянул на исцарапанную ЖЖ-панель в углу, которая честно попыталась предложить ему на выбор десяток комедийных ситкомов, и равнодушно отвернулся к пыльному окну.
Лысый, рябой и явно чем-то огорченный Бабах появился минут через пять. Повел длинным носом в сторону стойки и вполголоса выругался. Шестаков отказался от разбавленного пива, но согласился взять три порции резинового шашлыка с ткемалевым соусом и три порции виноградной чачи. Перед расставанием расчувствовавшийся Бабах даже всучил Шестакову в качестве презента сверток с теплым лавашем и мягким козьим сыром.
С наполненным желудком железнодорожная станция нашлась сразу. Шестаков просто пошел в том направлении, куда махнул ему рукой Бабах, и через пять минут споткнулся об рельсы.
– Эй, кто-нибудь здесь есть? – закричал он и был подхвачен за воротник двумя кряжистыми парнями в ярко-оранжевых экспедиторских куртках.
– Мне срочно нужно найти Володю и Артура, – пробормотал Шестаков, распространяя вокруг себя запах душистой чачи.
– Найдешь, найдешь, – пообещали парни, подтаскивая Шестакова к вагону. – Это тебя зовут Дима, которому нужно до Русской Поляны? Быстро залезай. Нам зеленый вот-вот дадут.
– Дима – это я. – Шестаков тыкал себе в грудь пальцем и пытался кивать. – В отпуск еду. Внеочередной…
Сил у него хватило только на то, чтобы стянуть тяжелые ботинки. Когда товарняк набрал ход, Шестаков уже крепко спал, растянувшись на верхней полке экспедиторской плацкарты. И снился ему сон, как будто он стал кирпичом. Одним из многомиллионной армии кирпичей, отправленных со склада фабрики Сун Цзяожэня за тысячи километров в грузовом составе из двух сотен платформ. И он, как и все его коллеги, неторопливо движется с севера на юг, словно по гигантскому конвейеру, в сторону российско-казахстанско-китайской границы.
Где-то там, за высокими горами и жаркими пустынями, на слиянии рек Янцзы и Ханьшуй, в многомиллионном городе Ухане, что в провинции Хубэй, их должны будут опять перегрузить на речную баржу, чтобы отправить в путешествие по Великой китайской равнине до самой дельты Янцзы, где река разрезает берег Восточно-китайского моря на сотню рукавов. От такой умопомрачительной перспективы у Шестакова-кирпича с одной стороны захватывало дух, а с другой – ему было страшновато. Справится ли он? Куда попадет? Кем станет? Хорошо, если частью красивого дома. А если расколется по дороге и превратится в некондиционный товар, то пригодится только на фундамент…
В Русской Поляне, где состав оказался ближе к вечеру, было грязно и пусто. По маневровым путям, засеянным разноцветным пластиковым мусором, бродили одичавшие худые собаки со злыми глазами. Шестакову, только что спрыгнувшему с верхней полки, где он спал всю дорогу, укрываясь бушлатом, стало тоскливо.
– Остановок в расписании нет, – предупредил его экспедитор Артур, не отвлекаясь от партии в преферанс. – Дадут красный – притормозим. Если нет, придется тебе, служивый, соскакивать на ходу. Готов?
Шестаков сунул руки в рукава бушлата и туго намотал на шею серый шарф.
– Неразговорчивый нам попался попутчик, – заулыбался экспедитор Володя. – Ты это, как спрыгнешь, не забывай по сторонам оглядываться. Федералы здесь не в масть. Сдают позиции по всем фронтам. Кое-как контролируются станция и дистанция пути. А у муниципалов власти реальной вообще нет никакой. Даже в Русской Поляне. Так что здесь почти всюду шуруют контрас…
– А чего хотят? – Шестаков почувствовал холодок в нижней части живота.
– Кто? Контрас? – уточнил Володя. – А чего они могут хотеть? Как и все – денег, власти, женщин, и свободы грабить тех, кто не платит добровольно.
– Понятные желания.
– Только не рекомендую с ними пересекаться. Мы в свое время по этим степям тоже помотались. Помнишь, Артурчик? Были в революционном корпусе "Казачья вольница". Хорошо, что попали под амнистию, добровольно ввергнув себя в руки правосудия. Теперь, как видишь, стали добропорядочными гражданами…
Красного семафора Шестаков не дождался, пришлось спрыгивать на ходу. Пропустив последний вагон, Шестков сориентировался по банкам элеватора и водонапорной башне, перебрался через пути, пролез под цистернами и оказался на пустой пассажирской платформе. В здании вокзала было пусто. На окошке с надписью "Касса" висел устрашающего вида черный накладной замок. Только уборщица в гулкой тишине пихала мокрые опилки по потемневшему полу, да ларечница пересчитывала шоколадных зайцев.
Для начала Шестаков внимательно изучил расписание, предлагавшее всего два местных направления. Одно – на Нововаршавку, другое – на Исилькуль. Оба дизеля ходили через день, отправлялись рано утром, и оба не подходили в равной степени, так что можно было садиться на любой.
– Извините, уважаемая, – обратился Шестаков к ларечнице. – Вы не в курсе, когда касса откроется?
Ларечница неохотно отставила коробку с зайцами и фыркнула.
– Понял, не знаете. А бутерброды у вас почем?
– По десять. Остались только на витрине.
Шестаков выгреб из кармана горсть мелочи.
– Я все возьму. И еще дайте мне большой пакет кофейного молока…
Привокзальную площадь Русской Поляны приспособили под собственные нужды бомжи, к тому же она насквозь продувалась холодным ветром, и Шестаков вернулся обратно на перрон, где приметил относительно чистую скамью. На ней и устроился, поплотнее запахнувшись в бушлат. Если здешние поезда не слишком отклоняются от расписания, то до отправления оставалось четырнадцать часов. Ночью, конечно, похолодает, но искать нормальный ночлег – еще больший риск, чем ночевать на перронной скамейке.
– Дяденька, дай сироте на хлебушек! – заканючил чумазый мальчишка лет восьми.
– Ты откуда взялся? – Шестаков от удивления чуть не подавился напитком.
– Местный я, дяденька. Папка наш, подлюка, сбежал с артисткой из передвижного цирка. А мамка, побрякушка сумчатая, уже месяц из города не возвращается. Сестренка мелкая с голоду опухла. Пожалей ты нас, дяденька. Дай денег на прокорм. Младенец Иисус твою доброту не забудет!
Шестаков огляделся по сторонам, убедился, что платформа пуста, протянул мальчишке бутерброд и ссыпал ему в ладонь остатки мелочи.
– Больше нет, и не проси.
Быстро пересчитав монетки, мальчишка небрежно сунул их в карман широких штанов, по-хозяйски присел на скамейку, надкусил бутерброд и, как опытный заговорщик, склонился к уху Шестакова:
– Дяденька, тебе пистолет не нужен?
– Какой пистолет? – удивился Шестаков.
– Китайский. Почти новый. Автоматический. Калибр – девять миллиметров. Обойма – шестнадцать патронов. Цена плевая – всего триста новых юаней. Еще за тридцать юаней сверху я вторую обойму отдам. Ну что, дяденька, берешь? Только думай быстрей.
– Та-а-ак! – Шестаков почувствовал, как в нем просыпается злость. – Быстро мотай отсюда, поганус, пока я тебя в полицию не оттащил!
– Не нужен, так и скажи. – Юный коммерсант поднялся и независимой походкой двинулся в дальний конец платформы. – Другим предложу. В наших краях мужик без пистолета – не мужик. Это все равно, что без члена.
Шестков тоже поднялся, но сменить место дислокации не успел. Путь ему уже отрезал патруль. Двое толстых стражей в синей форме Службы шерифов, похожие друг на друга, словно единоутробные братья, шли как бы по своим делам, но целью их был, понятно, Шестаков.
– Документы, – лениво процедил первый толстяк. – Откуда такой? Куда направляешься?
– Какая разница откуда, если документы в порядке? – Шестков протянул паспорт речника.
– Не надо грубить представителю, – ухмыльнулся второй толстяк. – Мы вежливо спрашивали и ждем вежливого ответа.
– А я жду завтрашний поезд на Нововаршавку. Или не имею права?
Толстяки переглянулись. Жертва явно брыкалась. Но они– то знали, что на исход дела это никак не могло повлиять.
Впрочем, Шестаков это тоже знал. Знал и мальчишка-наводчик, не скрывавший своей заинтересованности. Остановившись метрах в пятидесяти, он с усмешкой наблюдал за происходящим.
– Придется тебе, морячок, сначала проследовать с нами. До выяснения, грубо говоря, личности. – Помощники шерифа расхохотались одновременно. – Печать в твоем паспорте какая-то размытая. А вдруг ты не гражданин России, а какой-нибудь антисоциальный элемент? Короче, будешь оказывать сопротивление или пойдешь добровольно?
Шестаков коротко пожал плечами и отвернулся…
В участке их ждал третий толстяк, похожий на двух предыдущих, только постарше и с одышкой. Он и заполнил протокол временного задержания, забрав у Шестакова часы и все остальное, что нашлось в карманах бушлата. Не заинтересовали помощника шерифа только рублевые купюры.
– Куда направлялся задержанный?
– В Обираловку, – пояснил Шестаков, чем вызвал у толстяков новый приступ смеха.
– Точно, был у нас такой населенный пункт, – выдавил из себя старший, отсмеявшись. – Только его расформировали давно. Народец оттуда разбежался. Тебе кто нужен-то?
– Никто не нужен. Могилу деда ищу.
– Могилы предков – это святое. Вот личность твою завтра установим, и враз отпустим, если не соврал. Поедешь куда хотел, скажешь деду спасибо за Победу.
– А сегодня нельзя?
– Сегодня праздник у всех россиян, мил человек, – День святых мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софии. Все россияне по домам сидят. Праздник празднуют. Сам подумай: кто в такой великий день работать будет? Только нехристи какие-нибудь. Или не согласен?
Шестакова закрыли в узком помещении без окон, разделенном пополам толстой решеткой, пообещав на ночь выдать матрац. Судя по звукам, помощники шерифа вызвали кого-то, кто принес им дешевого вина, и все вместе сели играть в покер. Шестаков расстелил на полу бушлат, уперся спиной в решетку, чтобы не мелькала перед глазами голая лампочка, и закрыл глаза. Все же в камере было теплее, чем на лавочке…
Через пару часов стражи подозрительно всполошились. Стали вдруг заходить к Шестакову по очереди, распространяя запах сивухи, похохатывать и перешучиваться. А старший даже ужин принес – глубокую миску супа с большим ломтем подового хлеба.
– Вставай, арестант. Мы сегодня добрые. Учил науку историю? Знаешь, как во времена Римского императора Адриана жила в Риме благочестивая вдова София? Были у нее три дочери – Вера, Надежда и Любовь, и всех она воспитала в любви к Богу. Слух о благочестивой семье дошел до этого тирана, он вызвал к себе трех сестер и воспитавшую их мать и потребовал от девочек, чтобы они отреклись от Иисуса. Они отказались. Тогда император приказал принести их в жертву своим языческим богам. Старшей, Вере, было тогда двенадцать лет. Надежде – десять. А самой младшей – всего девять. Мать их, Софию, телесным мукам не подвергли, ее обрекли на более сильные мучения – душевные. Похоронила она своих дочерей, два дня не отходила от могилы, а на третий день Господь ниспослал ей тихую кончину…
Помощник шерифа утер рукавом пьяную слезу.
– Весь суп слопал, нехристь? Добавки хочешь? Моя варила. У нее знатный суп – на петушином бульоне…
Причину странного поведения правоохранителей Шестаков понял только утром, когда его полусонного выволокли на задний двор. Хищный силуэт бронетранспортера "Великая стена", припаркованного в переулке, не заметить было невозможно. Ну а когда из бронированной машины выпрыгнул командир отдельного штурмового отряда "Клин" Седой в сопровождении двух своих бойцов, Шестакову показалось, что мир вокруг застыл, словно стал стеклянным, а скоро разлетится на фрагменты…
– Этот что ли? – Седой бросил на Шестакова равнодушный взгляд.
Помощник шерифа икнул, распространяя сивушные масла, и подтолкнул арестованного вперед.
– У нас товар, у вас купец. Юани привезли?
После празднично проведенной ночи лицо у него так опухло, что глаза стали напоминать бойницы в крепостной стене.
– Не спеши, командир, товар-то у тебя, похоже, некондиционный….
– Какой еще некондиционный? – округлил глаза старший толстяк и полез что-то искать по карманам. – Мы это… внимательно… По ориентировке. Сам погляди – вылитый!
Седой схватил Шестакова за рукав бушлата и подтянул поближе.
– Сейчас проверим, кто здесь вылитый. Где документы задержанного? Потолковать с ним хочу наедине.
В присутствие двух угрюмых бойцов штурмового отряда "Клин" спорить с Седым никто не захотел.
Шестаков прислонился плечом к кирпичной кладке и просто ждал, чем все это закончится. Он понимал, что Седой не узнать его не мог. Несмотря на худобу, усталость, тусклый взгляд, сизые от щетины щеки и потрепанный бушлат. Нельзя неузнаваемо измениться всего за полгода без использования биопластики.
Но время шло. Седой, никуда не торопясь, листал потрепанный паспорт речника.
– А действительно чем-то похож! – На его лице появилось нечто, отдаленно напоминающее улыбку.
– На кого похож? – равнодушно спросил Шестаков.
– На матерого преступника, который сбежал от правосудия и находится в международном розыске. Немудрено было спутать. Сам-то откуда?
– Из Дудинки. Следую в порт Салехард. В настоящее время нахожусь в очередном оплачиваемом отпуске. Имею предписание палубного матроса на сухогруз "Надежда Сургута".
– В целом мне все понятно. Ну а частности не интересуют. – Седой вернул Шестакову документ и портмоне. – Из рук не выпускай. С этими муниципальными волками я потолкую, объясню им всю глубину неправоты, но и ты волну не гони. Советую жалобу не подавать. Надеюсь, они тебе карманы не полностью опустошили?
– Спасибо, – одними губами произнес Шестаков.
Седой прищурился.
– Человек, с которым тебя перепутали, в большие неприятности угодил. Хорошие деньги за него обещают, парень. Постарайся не привлекать внимание, если не хочешь новых проблем. Уяснил?
* * *
Внезапный порыв степного ветра разметал ржавую пыль, осевшую вдоль железнодорожной насыпи, и швырнул Шестакову прямо в лицо горсть мелкого рыжеватого песка. С кряхтеньем присев на рельсы, он снял с плеча рюкзак, не спеша расшнуровал правый ботинок, экономно промыл растертые пальцы водой из пластиковой бутылки, внимательно осмотрел все потертости и смазал микротрещины биогелем. Ноге сразу стало легче.
День уже заканчивался, но пейзаж был все тот же – заброшенная железнодорожная ветка, серая насыпь, уставший металл. Сквозь сгнившие шпалы пробивались молодой березняк и кусты боярышника, покрытые толстым слоем серой пыли. Стайка грачей с шумом нарезала круги над узкой лесополосой. Шестаков поправил рюкзак. Зашнуровал ботинок. Сделал последний глоток теплой воды из пластиковой бутылки. Обираловка, по его расчетам, должна была уже показаться. Но почему-то упорно не показывалась.
На выцветший от времени деревянный указатель Шестаков наткнулся спустя три часа, когда и солнце уже почти зашло, и нога распухла так, что на нее с трудом можно было наступать. Даже спустя много лет было видно, что станция Обираловка когда-то жила насыщенной жизнью. Обслуживала фермерские хозяйства в окрестностях, которые занимались растениеводством и еженедельно устраивали ярмарки. Теперь на местных полях вместо пшеницы цвели дикие травы, станцию вычеркнули из реестра, путепровод сполз в овраг, от крепких зданий остались лишь медленно разрушающиеся стены.
Зато, как ни странно, сохранилась будка смотрителя, скрывавшаяся в зарослях кустарника на бывшем переезде. Там Шестаков и заночевал. Уцелевшую печку-буржуйку накормил собранным сухостоем досыта, поэтому тепла хватило почти до рассвета. А с восходом солнца отправился дальше, вдоль насыпи, когда-то соединявшей Обираловку с самыми крупными окрестными поселениями: Ротовкой, Невольным, Погостовым и Широким. Теперь все эти деревни встречали Шестакова покосившимися водонапорными башнями, улицами, заросшими бурьяном, поваленными столбами без проводов и пустыми окнами домов.
Из общего ряда выбивалось только Погостово. Еще издалека Шестаков приметил никем не тронутую часовню на пригорке, которая лишь почернела боками и сильно скособочилась от времени. Дома в Погостово оказались практически целыми. В некоторых даже посуда стояла нетронутой в пыльных сервантах. На чьем-то гнилом крыльце валялась и забытая бутылка водки, почти не пострадавшая от времени. Только могилы в Погостово удивляли. Они были прямо во дворах. Не по-христиански как-то…
– Вот черт, одного что, забыли похоронить? – удивился Шестаков, заметив в заросшем палисаднике укутанную пледом фигуру. Но человек в кресле-качалке, к его радости, стал проявлять признаки жизни. Заслышал шаги, он зашевелился, выронил из рук древнюю магнитолу "Тошиба", откашлялся и громко спросил:
– Эй, здесь кто-то есть, или у меня опять слуховые галлюцинации?
– Не бойтесь, я пришел с миром, – крикнул Шестаков, демонстрируя пустые ладони.
Но человек в кресле-качалке был не только стар, но и слеп.