Кроме Лехи и меня, было еще пополнение. Парня звали Йован - настоящий живой серб из Косова, к нам приехал по обмену опытом - так сказал человек, который его представил. Сам он носил имя Ярослав, и позывной у него был соответствующий - Премудрый.
До вечера я перезнакомился со всеми. Это было важно. Уже на рассвете мы окажемся там, где стреляют без предупреждения и нападают со спины, убивают, не спрашивая имени. Я хотел знать, что за люди вокруг меня и что для них гибель моего отца Вадим рассказывал, отец спас тогда отряд, прикрывая собой их отход. Они попали в ловушку, и кто-то должен был это сделать, чтобы не погибли все. Я бы ни за что не признался, но мне ужасно хотелось, чтобы они оказались достойными жертвы отца. Они все были разные, потрясающие, каждый со своим загибом. Поручик-Фашист, например, оказался ходячей военной энциклопедией, о тактике и стратегии знал, кажется, все. А в мирной жизни учился в университете и продавал книжки с лотка У бородача-спортсмена позывной был Монах. Но несмотря на это он все время острословил и благосклонно взирал на Леди Би. Борода делала его старше, скорее всего, ему не перевалило еще за двадцать пять. Самый старый, тот, который с плешью, звался, конечно, Папаша. Он был фотохудожник и жить не мог без своей аппаратуры - привез с собой целых две камеры. Одну запасную, потому что в прошлый раз Богослов сварил суп из его "Рекама". У Леди Би на уме было, конечно, свое, женское. Она подсела ко мне, обняла за плечи и заглянула в глаза: "В классе по тебе, наверно, все девочки вздыхают?" Я сказал, что не только в классе, но и во всей округе - и каждая хочет завести от меня ребенка, чтоб женить на себе. Она юмор оценила, а заодно и глупость собственного вопроса Мы сразу подружились, Монах на меня не обиделся. Серега же был человек противоречий. К его нервным музыкальным рукам прилагалось совершенное отсутствие слуха и голоса. Когда он с чувством завернул "удалого Хас-Булата", его хором попросили не давить людям на психику. А к торчащим в стороны ушам и перебитому носу совсем не шли разговоры о политике, но после освистанного вокала Серега стал сурово-серьезным и завел речь об этом самом:
- Ходят слухи, в парламенте кое-кто готовит проект официального признания агрессии против России. Они собираются объявить наконец, что в стране идет война. Нашлись-таки честные люди.
- Если эти честные не попадут под разработку Службы лояльности, - с сомнением мол вил Премудрый, - их выставят шоуменами, вроде Барановского. Или пополнят ими пестрый список разнообразных "русских фашистов". В общем, замнут красиво, как они умеют.
- Не эти, так другие, - возразил Серега, красноречиво шевельнув ушами. - Лед-то тронулся. Церковь уже громко выступает против гетто "Единственного пути".
- Ну, до грамот патриарха Гермогена еще далеко, - тихо, себе в бороду, сказал Монах. - Не те условия.
Часов в семь вечера прибыл последний человек и снова всех расшевелил. Он оглядел с порога всю компанию, уронил сумку на пол и гаркнул: "Ну привет, паршивцы! Как вы тут без меня, совсем скисли?" И сразу выставил на стол две бутылки иностранного коньяка. После очередного радостного массового рукопожатия кто-то ехидно заметил:
- И когда ты, Варяжек, начнешь поддерживать отечественного производителя? Коньячок-то оккупантский.
- Отечественного производителя я поддерживаю кой-чем другим, - ответил Варяг, изобразив в руках невидимый автомат. - А коньячок оккупантский мы сейчас дегустируем и придем к выводу, что лучше родной медовухи все равно ничего нет. Опыт - сын ошибок трудных, как сказал классик.
Возражений это не вызвало.
Застолье пошло по новой- Когда всем налили в стаканы (мне решительно плеснули газировку), слово взял Вадим. Он сразу как-то посуровел, затвердел лицом, будто на плечи ему в эту минуту лег тяжелый груз ответственности.
- Я предлагаю вспомнить тех, кого нет с нами. - Одним махом он опрокинул стакан. Я понял, что это о моем отце и о других, которые не вернулись домой.
Леха, справа от меня, наклонился к Сереге: "А кого с нами нет?" Тот отмахнулся: "Потом узнаешь".
- Итак, господа, - продолжал Вадим, - отряд снова в сборе. Как ваш командир, прежде чем мы отправимся, я обязан спросить: все ли согласны действовать так, как мы действовали до сих пор?.. - Он обвел всех пытующим взглядом. - Может, у кого-то появились сомнения? Как и раньше, малодушием или предательством это сочтено не будет… - На лице Вадима, как мимолетная рябь на воде, мелькнуло еле уловимое выражение. Мне почудилось, он именно ждал чьих-нибудь сомнений. Точно ему стало бы от этого легче. Но никто не отозвался. - Ясно. По этой гробовой тишине я делаю вывод, что ничего не изменилось. Мы по-прежнему команда.
- Коммандос, я бы сказал, - вставил Монах.
Нет, мне не почудилось. Я вдруг подумал, что сомнения грызут его самого, и эта мысль тупо заныла где-то в груди. Ведь я полностью доверял Вадиму, и значит, его неуверенность - и моя тоже. А на войне с этим нельзя, сомневающихся она выбивает в первую очередь. И я решил забыть о мимолетной ряби.
- Теперь о деле. Выходим, как обычно, за час до рассвета. Кто не выспится, я не виноват. Колодец я проверил. Местному участковому намекнул, что ко мне приедут гости и с утра мы идем в поход на Валдай.
- В какую сторону двинем, командир?
- На месте разберемся.
- Может, сразу на базу? Проверить на всякий случай.
- Я же сказал, по обстановке. А проверить для начала надо ближайшую связную точку. Информацию получить совсем нелишне. Еще вопросы есть?
- Не-а, - ответил за всех Ярослав Премудрый. - Давайте наконец свободно вдохнем сладостный деревенский воздух и задумаемся о вечном, глядя в звездное небо.
- Небо еще синее, Ярик, - сказал Серега. - И что-то я не заметил сладости в здешнем воздухе, благоухающем навозом.
- Ну вот что ты ломаешь мне поэтический настрой, унылый прагматик? - вяло напустился на него Ярослав. Одной рукой он пытался вскрыть вакуумную упаковку колбасной нарезки, и у него это совсем не получалось. Вторая рука была искалечена - не хватало большого пальца. Но вовсе не это мешало ему добраться до колбасы. Он упрямо хотел заполучить ее одной левой.
- Отдай колбасу, ленивец, - покатывались со смеху оба Славы. Они были братья, старшего звали Вячеслав, младшего Владислав, но так как запомнить это из-за их похожести совершенно невозможно, им сочинили общий позывной Двоеслав.
Ярослав охотно сбагрил им упаковку, требующую столько усилий.
- Да, я ленив и не скрываю этого. Больше того, я чту свою лень как величайшую мою добродетель. Ибо если бы я не был ленив, я бы стал профессиональным военным, как того хотели мои почтенные матушка с батюшкой. Организовал бы военный переворот и сделался бы узурпатором. Только моей душе это было бы не на пользу, я думаю.
- Благословен Бог, создавший в помощники человеку его лень, - совершенно серьезно возгласил Богослов и уронил в полный стакан кусок сала.
Кто-то потянул меня за плечо.
- Не слушай их, - зашептал на ухо Фашист. - Они любят ваньку валять. А твой отец был что надо. Крепкий мужик. Если тебе что-то понадобится, обращайся ко мне. С оружием научу обращаться, ну и вообще, по теории. Хочешь, прямо сейчас пойдем, во дворе потренируемся.
- На чем?
- Пока на холодном, огнестрельное будет только завтра.
- Ну пошли.
Я прихватил со стола чей-то складной походный нож, который по всем стандартам не считается даже оружием, пробрался по ногам и рюкзакам к выходу. Фашист ждал меня за углом дома, там когда-то, наверное, были грядки, а сейчас сплошные неровные заросли. Увидев у меня в руке ножик, он фыркнул и тут же, как ошпаренный, отскочил в сторону. Над ухом у него просвистело и воткнулось в стену - клинок вошел в трухлявое дерево избушки почти на дюйм. Фашист очень внимательно посмотрел на нож, потом на меня. Как и Леди Би, он понимал юмор, поэтому не стал причитать на тему того, что я мог его убить.
- Да, вижу, с холодным оружием у тебя все в порядке, - сказал он сиплым голосом.
Мне понравилась его реакция. Я окончательно простил ему "шпендрика".
- Где научился?
- Мой отец был боевой офицер. А что ты хотел мне показать?
- Да так, пару приемчиков. Если ты безоружен, а на тебя нападает амбал с армейским ножом…
Он наклонился, закатал штанину на правой ноге и снял с укрепленного на голени ремня настоящее боевое оружие. Клинок сантиметров шестнадцать, широкий, рукоятка с гардой, кожаные ножны.
- Это "Клык", - с гордостью сказал Фашист. - Разрабатывался специально для диверсионных подразделений армейской разведки. Полгода его добывал.
- А теперь я его конфискую, - раздался сзади голос Вадима, и на нож легла растопыренная пятерня. - А ну-ка, марш в дом, молодняк.
- Но, командир… - обиженно запротестовал Фашист.
- Приказы не обсуждаются, а исполняются. Быстро, я сказал.
В доме Фашист продолжил умолять командира взглядом из-под лохм, свисающих на очки. Вадим бросил нож на свободный стул, оглядел всех и коротко велел:
- У кого что есть, все сюда.
После недолгого раздумья несколько человек неохотно поднялись и пошли отыскивать свои рюкзаки. На стул рядом с ножом Фашиста легли два автоматических пистолета с запасными обоймами, один крупнокалиберный револьвер, пистолет-пулемет со складным прикладом и глушителем, малогабаритный автомат иностранного производства. Вадим покачал головой:
- Как дети, ей-богу. - И посмотрел на меня. - А у тебя что? Выкладывай, не стесняйся.
Я выложил из сумки две оборонительные гранаты и диктофон. Вадим поднял брови.
- Где "эфки" добыл?
- У бомжа выменял. Ему на опохмел не хватало.
- Ясно. - Вадим взвесил на ладони одну гранату. - То ли рванет, то ли нет. Ну а диктофон-то зачем?
- Писать хронику войны, - ответил я.
- Угум. - Он задумался. - А зачем?
- Для потомков. Чтоб знали. Ты же сам историей занимаешься, должен понимать.
Кто-то в комнате весело хрюкнул. Кажется, Монах.
- Ах да, - сказал Вадим, - понимаю. Можешь забрать диктофон. А вам, братцы, - он повернулся ко всем остальным, - стыдно. Вам разве неизвестно, что хранение холодного и огнестрельного оружия - уголовно-наказуемое деяние? До шести лет лишения свободы. Вы чего добиваетесь? Чтобы я вам передачи носил и адвокатов нанимал? И кстати, тут в деревне новый участковый, местные говорят - шустрый парень. Вот бы он сейчас заявился и поглядел на ваш тренировочный рукопашный бой. - Фашист в углу на табурете совсем стушевался. - Короче, так. Все это - в рюкзак и в лопухи. Заберете, когда пойдем. Все ясно?
- Командир строг, но справедлив, - ответил за всех Серега, вытряхивая свой рюк зак, чтобы сложить туда оружие. - Отец родной.
- Разговорчики! - откликнулся Вадим, но уже заметно потеплев. - Между прочим, не мешало бы помыть посуду. Да и вообще, насвинячили тут…
Терпеть не могу мыть посуду. В меня никто пальцем не тыкал, назначая дежурным, но я все равно предпочел улизнуть во двор. В густо-синем небе на востоке уже вскочила первая, крупная звезда. Наверное, Венера. В воздухе и правда тихо, ненавязчиво пахло коровьим навозом. Издалека долетала песня под гармошку. Свадьба продолжалась, или просто кому-то было очень хорошо. Вот как мне. Но я петь не люблю. Когда мне хорошо, я нахожу что-нибудь красивое и любуюсь им. Небом, например, с первой звездой. Я сел на скамейку, залюбовался и не заметил, как на лавке появился еще кто-то. В сумерках он казался бледным и печальным. Хотя и при свете не был зажигающим бодрячком. Его звали Февраль. Со мной он еще не говорил и вообще как будто предпочитал молчать. А если что-то произносил, то выходило это будто бы случайно, мимоходом. После этого он опять возвращался в себя и оставался там до следующей случайности. Что он там, в себе, делал, мне было непонятно. Да еще шторкой невидимой от других отгораживался, всем видом сигналя, мол, не приставай, друг, от этого лучше не будет ни мне, ни тебе. А тут он вдруг сам шторку отодвинул. Чуть-чуть, правда, щелку открыл, но и это, наверное, было большой жертвой с его стороны.
- Жаль, что твой отец так: мало был с нами, - заговорил он. - Такие люди, как он, сейчас большая редкость. Сейчас таких почти не делают. Штучная работа. Закалка старой школы. Царской еще, каким-то чудом унаследованной.
- Это кровь, - послышалось со стороны. Снова Вадим, стоит на крыльце, сигарету в пальцах мнет - курить бросает.
Февраль молчал, ждал продолжения.
- В нашем роду до революции было много офицеров, - запинаясь, пробормотал я. Февраль кивнул, принял объяснение. Да и чего тут не принять. Только бы Вадим не начал дальше мысль развивать.
Он не начал. Февраль опять свою шторку задвинул, примолк, а я к Вадиму пошел. Отозвал его тихо в сторону, в кусты колючие возле забора.
- Не говори им.
- О чем? - Умеет он иногда притворяться стенкой непробиваемой.
- Сам знаешь о чем. О крови этой самой.
- Гм. Почему, собственно? - Он зажег сигарету, поглядел на огонек в темноте и выстрелил им в небо. - Мезальянс прабабки тебя смущает или, наоборот, гордыню смиряешь?
- Какая еще гордыня. Я не хочу, чтоб меня в отряде считали белоперчаточником.
- Кем-кем?
- Ну, этим, на коне и в белых перчатках, пыли на мундире боится. А я не боюсь. Я знаю, что такое война.
- Ну и что же она такое?
Терпеть не могу, когда меня маленьким считают и воспитывают на разные лады.
- Пот, кровь, грязь. Меня это не остановит.
- Напрасно думаешь, что твои предки не знали этого. Или не могли пожертвовать ради дела собственными удобствами. Разве отец никогда не говорил с тобой об этом?
- Нет, - нахмурился я. - Об этих предках мы никогда не говорили. Прабабка все за нас решила.
Помолчав, Вадим сказал:
- В любом случае не пристало будущему офицеру стесняться своего происхождения.
- Я не пойду в военное, - замотал я головой.
- Новость, - спокойно удивился Вадим. - А я-то думал…
- Я тоже думал. И надумал не идти. У меня другая дорога.
- И куда она ведет?
- На журналистский факультет.
- Куда?! - От изумления Вадим схватил меня за плечо.
- Воевать ведь можно не только оружием, Словом тоже. Враги им вовсю пользуются.
- Гм. Ну да. Оно конечно. Только под цензурой много не навоюешь.
- У нас же свобода слова!
- Ты уже не маленький, не будь таким наивным". Этой свободы у нас, да и везде - ровно настолько, насколько она политически и коммерчески выгодна владельцам газет, журналов и пароходов, читай - оккупационному Легиону. Свобода слова - такой же товар, как все остальное. Покупается и продается.
- Я не продаюсь, - возмущенно сказал я.
- Тогда как журналист на просторах "Единственного пути" ты будешь никому не нужен, - холодно заверил меня Вадим. - И, между прочим, иди-ка спать. Подниму рано - так что не ныть. Сам захотел этого.
Мне кажется, он переносил на меня свои неудовлетворенные отцовские чувства. У него самого были только две девчонки, маленькие еще. Он их любил, конечно, но какой же мужчина не мечтает о сыне? А то в доме одни женщины. С ними и с одной-то нелегко, а тут целых три. Вот и воспитывает меня как своего.
Хорошо помню, какими глазами, с каким лицом он смотрел на меня, когда я, глядя в упор, попросил его рассказать о гибели отца" Он думал, что я не знаю. Все вокруг были уверены, что отца убили уличные подонки. Про сто захотелось им немножко пострелять и пограбить прохожих. Я никому не верил. Отец воевал в Чечне, там его ни одна пуля-дура не брала. А тут какие-то местные ковбои в каком-то глухом закоулке. После похорон я нашел это место, долго ходил там, смотрел. Узкий переулок, полуснесенный старый дом, обшарпанные гаражи, толстые трубы вдоль дороги. Настоящие трущобы. Я не понимал, как отец попал сюда. За две недели до того он сказал, что уезжает на военные сборы. Допустить, что он обманул, я не мог. И все же… последнее наше прощание было не таким, как обычно. Крепче объятие, глубже взгляд…
Я бродил там слишком долго и сам не заметил, как переступил через невидимую линию. Почему и каким образом это произошло, я до сих пор не знаю. Наверное, эта война сама открывается тому, кто может увидеть ее и вместить в себя. Показывает свое настоящее лицо.
На земле, на каменном крошеве возле кирпичной развалины, бурели пятна крови. Рядом, в узком проходе между гаражами, в траве лежал покореженный ручной гранатомет. Еще не до конца понимая случившееся, я подумал, что не заметить его при осмотре места преступления - дело трудное. Но гильз под ногами теперь валялось столько, что никакой здравомыслящий опер не стал бы собирать их в качестве улик. Такое количество гильз оставляет только война,. И осколок крупного снаряда, и неразорвавшаяся граната, и оторванная взрывом человеческая рука. И полуснесенный дом, превратившийся в полуразбомбленный, выгоревший. И откуда-то еще доносятся автоматные очереди, хлопки разрывов. И сильный запах пепельной горечи, разогретого металла, черного дыма. Это длилось минут десять, потом меня вынесло обратно, из войны в мир. Точнее, иллюзию мира. Линия фронта отодвинулась. Но я узнал все, что хотел.
Под слоем мирной, или казавшейся мирной, жизни нарывом вспухала война Многие о ней как будто догадывались. Но немногие умели видеть, тем более верить в ее реальность. Был только один человек, который мог объяснить мне все. Когда я узнал, что он "в командировке", никаких сомнений не осталось. Они вместе ушли туда, только возвращались порознь. Вадим время от времени бывал у нас в доме, запирался с отцом в его кабинете, особенно часто в последние полгода. У них была какая-то тайна, это чувствовалось, Вадим работал в историческом журнале редактором. Отец познакомился с ним, когда печатал там свои статьи по военной истории и по нашей семейной, родовой. Но близко свело их что-то большее, чем история. Скорее настоящее, чем прошлое. А теперь это настоящее было передо мной в долгу за смерть Ольгерда.
Глава 2. Стальное солнце
Ну еще чуть-чуть, еще пять минут…
- Я же сказал - не ныть.
Я вскочил, испуганно озираясь. Показалось, что я проспал и меня оставили в доме одного, а голос Вадима доносится сквозь сон затихающим эхом. Но в избе было полно народу. Спросонья даже почудилось, что людей как-то слишком много, все друг на друга наталкиваются, тянут из-под соседа носки или башмаки, нервно разыскивают свою поклажу. Через десять секунд и я делал то же самое. Натягивал армейские ботинки, лихорадочно проверял рюкзак, запихивал на дно консервы и бутылки с водой. Запас еды брали на два дня, и за меня тащить мою долю никто не собирался.
В темноте все высыпали во двор, стараясь не грохать. Соседи тут, наверное, чуткие люди. О самом переходе у меня были очень смутные представления, а у Лехи так и вообще не имелось никаких. Когда все сгрудились возле старого, запущенного и заросшего колодца в углу забора, он придушенно спросил у Сереги: "Это что, подземный бункер? Там оружие?" Понятно, нервничал парень, переживал. И было от чего. Со стороны отряд выглядел как банда террористов-диверсантов. А если не со стороны - то как нелегальная военизированная организация. Сколькими годами это карается по уголовному кодексу, я не знаю, не интересовался. Леха, может быть, знал. Перед тем как ехать сюда, наверное, изучил статьи и сроки. Но ведь все-таки приехал.