Он повернул голову немного в бок, прямо-таки кожей ощущая, как его разглядывают через дверной глазок. Он был готов к такому повороту событий, но все-таки надеялся, что все получится немного проще. Если бы он мог со стопроцентной уверенностью сказать, что за дверью был именно его "клиент", то не медля не секунды выстрелил бы через глазок. Ему уже доводилось так действовать, когда проникнуть в квартиру было проблематично. Сейчас же он не мог себе этого позволить. Один раз они уже лопухнулись с этим мужиком, и второго "прокола" шеф ему не простит. Нужно было работать наверняка, следовательно, перед тем как произвести выстрел, Игорь Васильевич должен был убедиться, что перед ним именно холодильщик. Голоса Стрелкова Дудин ни разу в жизни не слышал, поэтому на слух определить "клиента" не мог. За дверью повисло тягостное молчание. Нужно было как-то выходить из положения, не ждать же еще сутки, пока этот придурок снова выйдет из дома!
– Меня Иван Васильевич направил, – схитрил Дудин, несколько раз звонивший Стрелкову на работу, – калым есть.
За дверью еще немного помолчали, а потом Игорь Васильевич услышал звук отодвигаемых задвижек, и стальная дверь распахнулась. Заученным движением Дудин достал пистолет из-за спины и упер его длинное дуло в грудь стоявшего перед ним человека. Игорь Васильевич задержал дыхание, как всегда делал перед выстрелом, даже если стрелять приходилось в упор. Рукоятка пистолета плотно лежала в ладони, указательный палец, нежно обхватывающий спусковой крючок, напрягся, но выстрела не последовало. Игорь Васильевич взглянул в лицо стоящему перед ним человеку, пытаясь его идентифицировать, и не смог. Не смог сразу определить, что перед ним Стрелков Сергей Петрович. "Того" Сергея Петровича, которого Дудин видел входящим в лабораторию, он, обладающий цепкой памятью профессионала, узнал бы из миллиона похожих на него людей. Этот же был какой-то не такой. Рост был такой же, телосложение тоже, в этом киллер был абсолютно уверен, а вот лицо… Оно походило на маску клоуна, перед выходом на арену. Какие-то не по-мужски яркие губы, неестественного цвета нос и румяные щеки. К тому же, мужчина был в синей бейсболке и больших солнцезащитных очках, скрывавших большую часть его рожи. Дудин не хотел и в этот раз "потерять лицо", как говорят самураи, поэтому, чтобы быть полностью уверенным, что не совершает ошибку, ткнул дулом пистолета мужчину в грудь.
– Не рыпайся, убью, – сквозь зубы процедил он и шагнул вперед, ожидая, что мужчина начнет отступать.
Только тот поступил почему-то вопреки всякой логике. Вернее, вопреки логике обывателя – каковым он в сущности и являлся – находящегося перед лицом смерти. Он схватил одной рукой пистолет за глушитель, а другой с силой толкнул тяжелую стальную дверь, которая ударила Игоря Васильевича по ноге. Содрав с голени кожу и чуть не сломав кость, она прижала ногу к металлическому косяку. Взвыв от страшной боли, Игорь Васильевич упал, но все же не выпустил из рук оружие. Оттолкнув корпусом дверь, которую теперь никто не держал, он посидел несколько секунд на пороге, пытаясь прийти в себя. Погладив больное место, он с трудом поднялся на ноги и осмотрелся, стараясь уловить в квартире хоть какое-то движение.
Прямо, отделенная узким коридорчиком, находилась кухня, слева было несколько дверей, две из которых с картинками душа и писающего мальчика вели в ванную и туалет. Кухня была ближе, и Дудин решил начать с нее. Тем более, что дверь туда была открыта, и он мог видеть огромный, салатового цвета холодильник, из-за которого торчала часть стола. Ничего не услышав, он еще раз огладил поврежденную дверью голень, поднял пистолет на уровень головы дулом вверх и, прихрамывая, двинулся прямо. Шел он совершенно бесшумно, прислушиваясь к каждому шороху и, не считая боли в ноге, чувствовал себя прекрасно. В нем проснулся охотничий азарт, как это часто бывало раньше, когда он часами выслеживал очередного "клиента". Сейчас он приблизился к завершающей стадии операции, и был уверен, что несмотря ни на что, выполнит ее успешно. Оставалось только обнаружить этого придурка и всадить ему пулю в лоб. Теперь он уже не сомневался, что этот клоун и есть Стрелков, хотя, по каким-то неведомым причинам, и не похожий на самого себя. "Краской он что ли себе рожу намазал?" – размышлял Игорь Васильевич, заглядывая на кухню. Он не стал искать ответ на этот вопрос, посчитав его несущественным. Превозмогая сильную боль, он присел, заглядывая под стол, и услышал позади осторожные шаги. Быстро обернувшись, он увидел Стрелкова, крадущегося к выходу. Сделав резкое движение, Дудин вскрикнул от боли и, не удержавшись на ногах, упал. Он все же успел два раза надавить на курок, вслед убегавшему, но пули попали в закрывающуюся за ним стальную дверь. Отрикошетив от металла, пули взвизгнули, как взбесившиеся осы, и застряли в стене.
Не обращая внимания на боль, Дудин кинулся следом за Сергеем. Выскочив на лестничную площадку, он услышал, как делая огромные прыжки, его "клиент" скатывается вниз.
– Ах ты, сволочь, все равно не уйдешь, паскуда, – Дудин метнулся к лифту, который на его счастье оказался на месте.
Он вскочил в кабину и нажал на кнопку с цифрой "один". Как ни быстро спускался лифт, но Стрелков оказался быстрее.
Когда Дудин выбежал на первый этаж, он услышал как хлопнула, закрываясь, входная дверь. Выскочив на улицу, Дудин увидел серую тень, скрывшуюся за кустами, росшими по краю оврага. Игорь Васильевич кинулся в погоню. Неожиданно подоспела помощь в лице Макса, который только что вошел во двор и двигался по направлению к машине. Он без слов понял своего напарника и, доставая на ходу оружие, побежал в сторону покачивающихся кустов. Они одновременно достигли места, где Сергей Петрович спустился в овраг, и остановились.
– Что это? – Дудин поднял дулом пистолет пиджак, который был на Стрелкове.
– Думает, так легче будет, – усмехнулся Макс, – все равно никуда не денется. Как же ты его упустил, Игорь?
– Потом, – отмахнулся Дудин, – давай за ним. Стреляй только тогда, когда будешь полностью уверен, что это он. Я ведь знаю, ты в бутылку попадаешь с закрытыми глазами, если ее за веревку тащить по гравию. Здесь не балуй, а то меня еще зацепишь. Иди, я ногу подвернул, – толкнул он Макса в спину.
Макс быстро сбежал по тропинке, ведущей на дно оврага, и замер, прислушиваясь. Свет фонарей, которые высились вдоль дороги, едва достигал места, где он остановился. Но уже взошла луна, полное лицо которой висело над ночным городом, поэтому видимость была не совсем нулевой. Перестав прислушиваться – Игорь Васильевич начал спускаться вниз – Макс, не пропуская ни одного потаенного места, двинул вперед. Тут он заметил силуэт мужчины в бейсболке, прижавшегося к стволу старого сухого дерева.
– Ага, – прошептал Макс, делая несколько осторожных шагов.
То, что произошло потом с мужчиной, заставило Макса похолодеть и застыть с отвалившейся нижней челюстью. Сперва Макс подумал, что мужик просто решил пристроиться в укромном местечке по большому, потому, что тот торопливо расстегивал пояс и начал спускать штаны. Было не особенно хорошо видно, но Максу показалось, что под штанами у мужика ничего нет. То есть, не просто там трусов или еще чего, а совершенно ничего. Штаны упали вниз и рубашка осталась висеть в воздухе, хотя под нею ощущались очертания человеческого тела. Макс ходил изредка в церковь, особенно часто после очередного "заказа", поэтому, переложив оружие в левую руку, несколько раз осенил себя крестным знаменем. Пока же он стоял с разинутым ртом. Рубаха тоже упала на землю и только бейсболка парила на уровне головы. Голова вроде бы тоже была, бейсболка вдруг начала совершать круговые движения, словно ластиком с листа бумаги, стирая бледное лицо.
– Стоять, сука, – Макс услышал голос подкравшегося сзади Дудина, который, видя последние движения бейсболки, поднял пистолет и несколько раз пальнул в ее сторону.
Пробитая пулей, бейсболка упала, словно подстреленная птица.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Стрелков не пошел за женой – он был еще морально не готов предстать перед нею в своем новом качестве. Он решил все обдумать (его волновало, как он найдет Спирягина), а потому пришел в тот самый парк, где он стращал бабку-синюху, мстя ей за алчность и жестокость. На лавках почти никого не было, так что, удобно устроившись на одной из них, стоявшей на отшибе, Стрелков принялся размышлять. Он провел за этим занятием около получаса, когда его глаза, отдыхавшие после вчерашнего солнца в рассеянно-пасмурном свете высокого, выстеленного сплошным облачным покровом неба, уловили вдали знакомый силуэт. Слегка вихляющаяся походка, выдававшая в человеке отсутствие того, что обыватели гордо именуют здравым смыслом, со сквозящей в ней некой инфантильной расхлябанностью и беззаботностью, которыми отличаются тихопомешанные, показалась Стрелкову странно знакомой. Когда силуэт приблизился, Сергей признал в женщине вчерашнюю молодуху, спроваженную старой "коброй".
Он мечтательно, сам не зная чему улыбнулся. Женщина была все также густо накрашена. Она прошла мимо, ища, очевидно, пустые пивные бутылки. Опасаясь задерживаться в скверике как в прошлый раз, она направилась к противоположной стороне площади. Стрелков, не долго думая, нагнал ее и пошел сзади. На этот раз женщина не стала шляться по магазинам, разглядывать витрины. Что-то тихо напевая себе под нос, она брела по широкой улице, пока не свернула на менее широкую, более витиеватую и "пахучую". Потом, подобно тому как толстый кишечник переходит в тонкий, относительно приличная улица вывела ее в шагаловский мир. Выщербленный тротуар, нафаршированный колдобинами и рытвинами, принялся петлять с сатанинской скоростью, запах помоев бил в нос, клумбы заросли причудливо-пыльными джунглями вредных трав и лопухов, старые, покосившиеся домишки как-будто играли ставнями – те вихлялись на кривых окнах, давно некрашенные, раздолбанные, изобилующие трещинами и дырами. Стрелков с удивлением – ему редко приходилось скитаться по таким местам – наблюдал за торчащей из стены ветхого строения трубой, по которой канализационные отходы стекали прямо на землю.
У него в горле стоял ком, но он продолжал "преследовать" женщину. Она казалась ему повелительницей некой сказочной страны, где вместо роскошных палат предлагалось поселиться в трущобах, в этих гнездах нищеты, пропахших помоями и мочой, где жизнь странно балансировала на грани медленного угасания и окончательного распада.
Женщина дошла до еще добротного двухэтажного дома, с трудом открыла тяжелую, с тугой пружиной дверь, обитую выкрашенными в красно-коричневую краску железными листами, и вошла в тихий тенистый дворик. Стрелкову не удалось войти вместе с ней, он хлопнул дверью и замер, следя за реакцией женщины на шум. Но та как-будто не удивилась тому, что дверь сама собой открылась и закрылась. Это окончательно убедило Стрелкова, что гражданка не в себе. Она подошла к форточке в покосившейся раме, сунула туда руку и достала ключ. Потом подошла к двери, находящейся в трех шагах от форточки, в торце дома, сунула ключ в замочную скважину и, повернув, вошла внутрь. Стрелков держался как можно ближе к ней. На этот раз ему удалось проникнуть в дом вместе с хозяйкой. Он очутился в сумрачном и полупустом помещении, напоминающим сени. До его ноздрей донесся запах кошачьей мочи, он почесал нос, стараясь не думать о такой мелочи, как этот аммиачный аромат. Открыв обитую драным войлоком дверь, минуя комод доисторических времен, женщина прошла в кухню-туалет. Рядом с двухконфорочной газовой плитой, поблескивая чистотой, пристроился унитаз. Это неожиданное соседство, как, впрочем, и стерильность, находившемуся по грязным улицам Стрелкову казались вещью странной, почти несбыточной. Не задерживаясь тут, женщина продефилировала в комнату.
Круглый стол, обшарпанный диван, несколько стульев и массивный шифоньер из светлого дерева составляли ее скудную, почти отшельническую обстановку. В углу белела газовая печка, придавая дому что-то интимное и простодушно-сельское. В комнате было чисто, деревянные полы – вымыты, занавески – недавно постираны. Зато в так называемой спальне, куда проследовала женщина, царил настоящий кавардак. На небольшом столике валялись бумага, старые газеты, книги, брошюры, косметика – пузырьки, тюбики, куски ваты, карандаши. На кровати лежали какие-то тряпки, одежда, подушки без наволочек.
Женщина устало опустилась на застеленную грязным матрацем железную кровать, взяла со стоявшей по соседству этажерки зеркальце в пластмассовой оправе и принялась разглядывать свое наштукатуренное лицо. Потом, достав вату и смочив ее в какой-то жидкости, принялась его вытирать. Лишаясь краски, лицо ее преображалось, становилось моложе, светлее, привлекательнее. Словно Стрелков впервые видел этот вздернутый нос, пухлые мягкие губы, голубые глаза, чей отсутствующий взгляд казался ему теперь добрым, благожелательным, нежным. Низкий лоб чуть хмурился, но это придавало лицу женщины что-то детское, неловко-простодушное. Стрелкову страсть как захотелось заговорить с этой странной особой, в квартиру которой он проник, не спросясь ее согласия. Он кашлянул – она сделала слегка недоумевающую гримасу, рассеянно улыбнулась и продолжила счищать макияж.
– Не пугайтесь, – осмелился заговорить Стрелков, – меня просто невидно, а так, я совершенно нормальный…
В горле у него от волнения пересохло, он застыл, пристально вглядываясь в женское лицо.
– Сергей… меня зовут…
Он снова замолчал, слыша, как больно стучит сердце в груди и чувствуя как предательски дрожат ноги. Неуловимая тень прошла по лицу женщины, словно она размышляла о чем-то. Она еще больше нахмурилась, потом ее брови приняли исходное положение, она выпятила нижнюю губу, снова втянула и глуповато усмехнулась.
– А меня Ната… – просто ответила она и даже кокетливо улыбнулась.
– Очень приятно, – улыбнулся в ответ Стрелков широкой невидимой улыбкой. – Я видел вас на площади…
– Ты всегда меня видишь, – усмехнулась Ната, – не сидится тебе на месте… И зовут тебя не Сергей… Не знаю я никакого Сергея, – с упрямым видом добавила она, став вдруг серьезной и сосредоточенной.
"Ну, точно не в себе!" – подумал Стрелков и продолжил беседу, заинтригованный не меньше практикующего психиатра.
– А как меня зовут?
– Пронька, – тихо сказала Ната, – и живешь ты под раковиной…
– Пронька? – озадаченно переспросил Сергей, – что это за имя?
– Веселое… Ведь ты же веселый… – Ната растянула губы в наивной улыбке.
– Был веселый, – вздохнул Сергей, – да вышел. А ты чем занимаешься, Ната?
– Ты знаешь… – загадочно улыбнулась она и приложила палец к губам.
"Дурит что-то баба. Она же как совершенно нормальная с той старой грымзой разговаривала, а сейчас о каком-то Проньке плетет", – недоверчиво подумал Стрелков.
– И все-таки напомни, я забыл, – решил Стрелков подыграть сумасшедшей.
– Не болтай, – упрямо сказала Ната, – знаешь.
– Ладно, знаю, – уныло согласился Стрелков, – а свободное время как проводишь? Я, например, рыбалку люблю, охоту…
– Не болтай, – сдвинув брови, капризно повторила Ната, – ты же паук, а пауки на рыбалку не ходят!
Стрелков обомлел от неожиданности. Через минуту, правда, он справился с растерянностью и продолжил разговор.
– Ну, того, что пауки охотятся, ты же не будешь отрицать?
– Не буду, – пожала плечами Ната, – но и это ни к чему, – вздохнула она, – ты ведь не голоден – еды у тебя полно…
К удивлению Стрелкова, Ната стала снова красить глаза. Теперь она использовала синий карандаш и такие же тени. "Решила сменить цвета", – с недоумением подумал он. Макияж Ната накладывать правильно не умела. Ее руки дрожали, так что стрелки получались кривыми, чудовищно большими, какими-то размазанными.
– Ты куда-нибудь собираешься? – спросил Стрелков.
Ната кивнула.
– В магазин…
– А зачем ты опять красишься?
– Ты раньше не задавал таких вопросов, – озадаченно посмотрела Ната в угол комнаты.
– Я не паук, Ната, я человек…
– Все так говорят, – недоверчиво усмехнулась она, – но это обман…
Она как-то горестно вздохнула. Стрелков, хотя и не был психиатром, понял, что женщина живет в вымышленном мире, где отношения мира реального стоят мало, если не стоят вообще.
– Когда я крашу глаза синим, в магазине мне всегда дают "колу" и пиццу. А когда в черный – почти ничего…
Для Наты, понял Стрелков, "боевая раскраска" является чем-то вроде заклинания – поэтому она и пришла домой сменить макияж. Словно в подтверждение его догадки зазвучал ее спокойный, сонный голос:
– Черным можно красить когда есть деньги, тогда мне ни к чему синий…
– Значит, ты сейчас уйдешь?
– Да, – кивнула Ната, дорисовав правый глаз.
Стрелков вздохнул и с надеждой посмотрел на Нату.
– А мне можно у тебя остаться? – спросил он.
– Так ты же здесь живешь, – усмехнулась она и покачала головой, словно упрекая его за забывчивость.
– Под раковиной? – уточнил Стрелков, который несмотря на то, что хоть какой-то диалог с душевнобольной состоялся, все же находился в подавленном состоянии.
– Угу, – Ната красила губы в розовый цвет.
Потом наложила какие-то невообразимые сиреневые румяна и, удовлетворенно хмыкнув, бросила зеркало на кровать. Заболтала ногами как ребенок, растянув рот в широкой любящей улыбке. Видимо, сделанный макияж настроил ее на радостный лад. "Уж конечно, – с издевкой подумал Стрелков, – теперь ей дадут пиццы!"
Ната легко спрыгнула с кровати, скинула платье-сарафан, обнажив грудь. Стрелков спокойно наблюдал за ней. Грудь была небольшая, но упругая и приятной формы. Он улыбнулся. Женщина подошла к шкафу с зеркалом, открыла его. На нее в страшном беспорядке посыпалась мятая одежда. Она стала копаться в куче платьев, сшитых словно для старухи, не модных, с полувыцветшим рисунком. Наконец ей удалось раскопать сине-зеленое платье, ушитое в талии и колоколом распускающее подол книзу. Она подержала его в вытянутых руках, а потом принялась вальсировать. Стрелков вжался в стену, чтобы не столкнуться с Натой. Она смеялась заливисто, как могут смеяться только дети и сумасшедшие. Потом натянула платье на свое по-юношески худосочное тело и завертелась перед зеркалом. Проведя в трансе минут десять, безмолвно разглядывая себе в зеркале, точно ища возможности самоотождествить себя и понять, Ната пошла в гостиную, которая была смежной со спальней. Стрелков понял, что она уходит. Вскоре хлопнула входная дверь и в дом хлынула оглушительная тишина.