Но они ноль внимания, фунт презрения – на Надежду глядят. А та стоит с двумя яблоками в руках, в ответ глядит. Гляделки у нас, значит.
Чего хотят – не пойму. Нет, я соображаю, что мы зачем-то в ту банку что-то должны кинуть. Но в соображении нет ни капли понимания: зачем кидать, что кидать, и откуда это взять?
– Если денег нет, – говорит второй, который первым и начал, – то яблоки обратно положь, понятно?
Надежда смотрит. Они смотрят, с ноги на ногу переминаются – девчонки всё же. Тут подкатывает лепрозорная с крюками:
– Помоги, сынок, кошелек достать.
Сынок в карман к ней полез, а Жиртрест дорогу нам перегородил, чтоб не сбежали. Я примериваюсь его по коленке пнуть, в живот толкнуть и сбежать из подземелья, но тот вдруг сам всхлипывает, губы дрожать начинают, отодвигается в угол и буркает:
– Валите.
Чудеса.
– Ты чего?! – вопит сынок.
– Это приютские, – бурчит Жиртрест, – понял?
– Ох уж эти дети, – кряхтит крюкастая с авоськами. – Вот в мое время…
3
На улице хорошо, Надежда грызет яблоко.
– После подвала везде хорошо, – отвечаю. – Даже в школе.
До залива всего ничего остается, а мы только домой идем. Приключения ищем. Но что здесь найдешь? Заброшенные дома, заросшие тротуары, даже на качелях не покататься, если не хочешь попой в колючки садиться. Стены трещинами покрылись, окна – мелкой сеточкой. Тут когда-то лепрозорные жили, а до них – ученые. А может, лепрозорные ученые и жили. Не знаю точно, не разобралась. Но отсюда как раз наш "крейсер" хорошо виден – длиннющее здание, до середины которого наверняка не всякий ученый дойдет, не говоря о наших дебилах. Если забраться повыше, то можно и дальше увидеть – степь, полигон, Дивные горы. Эх, гулять так гулять!
– Давай, – говорю, – на второй этаж залезем? Или на крышу?
Не Токийская башня, но все-таки.
Не хочу, догрызает яблоко Надежда и принимается за второе. Страшно.
– Да, – приходится соглашаться. – После лепрозорных и кирпичи в труху крошатся.
Вот и "Современник". Ни дать ни взять – брат-близнец "Спинозы", только на окнах не жалюзи, а панно с фотографиями. Лица, лица, в глазах рябит. Надежда тут же к витрине и на фотки смотрит. Внимательно разглядывает. А вот меня это не интересует. Я внутрь смотрю и кое-что интересное наблюдаю. Столик для приема заказов, стулья, табуретки, лампы, лампы, а среди всего – Иванна! И не просто так – на память сфотографироваться зашла, а у фотоаппарата возится – который с ней, что марсианский треножник. Видно – работает человек, а не мимо проходила. А в кресле Роберт восседает – необязательный человек. В том смысле, что его присутствие в мире необязательно. Ну, кто из нашего лепрозория сюда фотографироваться придет?
Вокруг лампочки горят, ухмылочку освещают. Иванна что-то неслышное ему за пением радио говорит, руками показывает, то к нему подбежит, то обратно отскочит.
– Надежда, смотри!
Да только бесполезно – фотографии ей дороже. И тут случается такое, о чем только в фильмах до шестнадцати показать могут. "А если это любовь?", например. Нет, сама я его не видела, но девчонки шептались. Фильм про любовь. Про ту самую. Да еще в школе. Между школьниками. В общем, когда Иванна к нему наклоняется, чтобы в очередной раз голову поправить, его рука ложится на это самое откляченное место. Я было подумала, что он ей сейчас отвесит по мягкому месту – мол, опять напортачила, не туда резкость навела, или что там у них. Но нет, рука нежна. Поглаживает, подхлопывает. А я занимаюсь самым неблагодарным делом – думаю. Отвернуться или дальше смотреть?
И приемник поет: у любви три угла. Геометрия.
А рука проклятущая ниже спускается, где ноги голые. И видно, как назло, всё отлично. Аккурат между свадьбой и людьми в белых халатах. Хочу на них сосредоточиться и не могу. Но Иванна меня спасает. Не подозревая. Выворачивается из рук загребущих, платье одергивает, идет к приемнику. И тут случается такое, что все эти до шестнадцати из головы у меня выскакивают.
Роберт, необязательный человек, сдувается. Натурально. Будто он игрушка надувная – воздух спустили, свернули и в карман положили. Честно? Я и ожидала, что Иванна его на полу расстелет, остатки воздуха стравит, да в портфель запихнет. Иванна же приемник поперек груди, а Роберт вдруг оживает – наливается, надувается, румянится. Из кресла встает, отвешивает подзатыльник и к двери топает.
Бежать поздно. И некуда.
Выходит на порог, достает сигарету, задумчиво вертит ее в руках.
– Привет, – говорит.
Ну, здравствуй, коли не шутишь.
– Подружилась с моей племяшкой? – кивает.
Надежда в ответ кивает. А я читаю на стекле: "Вас обслуживает фотограф 1-й категории Р. Мерзон". Мерзон!
Он тем временем сигарету обратно пихает в пачку, к нам подходит – очень ему интересно, чего Надежда разглядывает.
– Хорошая фотография, – и лапой по плечу ее похлопывает, той самой, кстати. – Тебе понравилась?
На мой вкус – ничего особенного. Стоят двое, в свитерах, шапочках, в руках лыжи. На Эльбрус, наверное, кататься приехали из Бурятии. Или Казахстана. Но лица довольные – что у мужчины, что у женщины. А чего недовольствоваться? Откуда в ихней Бурятии снег и горы?
– Предлагаю сфотографироваться, – и Надежду за собой тянет. – За знакомство. И бесплатно! – подмигивает.
Что до меня, я фотографироваться не люблю. Не фотогенична. Не получаюсь на фотографиях – фотогигиены не хватает.
Роберт нас расставляет. Вернее, Надежду и Иванну – "Со знакомством" композиция называется, а я – с боку припека. Как встану, так и встану. Главное, не со стороны этой, которая себя за зад хватать позволяет собственному дяде. И так переставлял, к фотоаппарату примеривался, и эдак, опять к фотоаппарату – композицию гармонией измерить. И всё не так. Пока я кое-чего не поняла. И то случайно! Если бы до этого телячьи нежности не подсмотрела, ни за что бы не догадалась – темная я в этих делах, а то, что Огнивенко про себя и воспитателей болтает, стараюсь не слушать.
Он ее лапал.
Не Иванну, а Надежду!
Он ее ведь как переставлял, Мерзон проклятый? За плечики берет, в спинку подталкивает, волосы пригладит – то вперед локон перебросит, то назад, край платья оправит, один раз чуть не на колени бухнулся – носочки подтянуть, хорошо, что Надежда ноги под стул задвинула.
А Иванна хороша – как в рот чернил набрала. Проглотить вредно, выплюнуть – страшно. И песня бесконечная про три угла. Радио у них заело? В общем, не выдержала я. Схватила Надежду за руку, примерилась и ловко Роберту по ноге пнула. А из распахнутых дверей гул доносится – догулялись. Шлюзы открыли! Не знаю, что случилось, но от пинка Роберт на пол повалился и не шевелится, а Иванна аж позеленела – цвет к лицу, кстати.
Мы – на улицу, в бурные потоки. Девочки-проказницы.
4
Вода прибывает. Вот по щиколотки, а вот и до середины голени. Мы сняли туфли и носки, бредем по теплой воде, щурясь на отражение солнца. Помнится, в одном из выпусков "Клуба кинопутешествий" показывали тропическое море – прозрачное и синее. У нас в Дивногорске не хуже. Пусть этот дядечка Шнейдеров сюда сам приезжает, посмотрит. Мы эту программу смотрим, чтобы не пропустить, когда Токио покажут, но наш город – тоже ничего.
Кое-где теперь приходится и край платья поднимать, вода до колен. И глупые рыбки снуют, в ноги тыкаются. Особенно их много вокруг Надежды. Она рыб привлекает. Голыми руками может ловить. Однажды Дядюн взял нас на рыбалку. Втихаря, чтобы Маманя не прознала: ах, ребенок простудится, ах, ребенок в воду упадет, ах, вода холодная. А то, что вода из нашей речки каждый день весь город заливает, ее не волнует. Но Дядюн давно обещал, вот и взял. Как раз выше гидроузла, где не речка, а водохранилище. Он с удочкой, а мы по бережку. Кустики искать, потому как купальников отродясь не имели. Вот так и открылось очередное чудо Надежды – рыб приманивать. Сначала хотели Дядюну подсобить, но потом жалко стало глупых тварей.
– Помнишь? – Надежда кивает. Еще бы. Дядюну потом всё равно влетело – не выдержал сам, похвастал Папане, как он хорошо детский отдых организовал. Папаня – Мамане. Маманя, ну, в общем, понятно – в магазин за купальником она не побежала. А голышом много не накупаешься – вдруг кто увидит?
Вот наш пляж и наша речка. Зачерпываю воды и брызгаюсь. Надежда в ответ. Улица под уклон идет, там нам по пояс будет, поэтому сворачиваем в переулок. Настоящие герои всегда идут в обход. Руины позади остались, здесь народу погуще. И нормального. А то от лепрозорных, говорят, и вода портится. И рыбы дохнут.
Мы по воде идем. Люди по воде идут. Все довольны. Вот удивительно – вроде как стихийное бедствие, а все радуются. Когда по телевизору показывают наводнения, мы с Надеждой не понимаем – почему все суетятся? Мешки с песком таскают, кричат, руками машут? Чего бедствовать? Даже стихийно. Ничего в воде плохого нет. Папаня как-то рассказывал, что всё из воды произошло – жизнь, люди. Не было бы воды, не было и эволюции. А заодно и нас с Надеждой. Грустно.
Рассказываю Надежде. Она соглашается – грустно. За нами целый косяк собрался. Мальки серебристые. Облаком накатят, кожу пощипывают и также откатят – как нашкодившие школьники.
– Скучно что-то, – говорю. – Включи-ка приемник, необыкновения послушать.
Когда вода, необыкновений не передают, Надежда постукивает по висящему через плечо "Космосу". Позже. Потом.
Потом и суп с котом.
И ведь как накликала.
Кота.
Шум и гам. Вода во все стороны. Брызги, визг и вопли. В нашу сторону. А мы стоим, такие красивые, шевельнуться не могем. Смотрим, как из-за поворота возникает волна, за ней туча, а впереди тучи несется некто в школьном платье, руки над собой задрав. Падает, отчего становится понятно, почему руки вверх – они над водой только и остаются, поднимается и опять бежит до очередного бултыха. А за ней!.. Тут впору очки протереть. Кто мог подумать! За ней Колли несется. Несется – сильно сказано. Волну больше поднимает и брызги. Еще бы – такая металлическая туша. Аж жутко становится, хочется в ближайший подъезд нырнуть.
Хватаю Надежду за руку, но ничего не получается – кожа мокрая, пальцы соскальзывают.
– Бежим! – ору. – Затопчут!
Надо помочь, упрямится Надежда.
– Голодающим Африки помогать будем, а сейчас – прочь с дороги. Ну, хотя бы, – предлагаю компромисс, – к стеночке прижмемся.
Беда всё ближе.
И мы знаем имя этой беды.
Опять Ежевика в историю вляпалась. А руки у нее не просто так – в них орущий диким мявом котенок. Теперь понятно, отчего Колли с цепи сорвался. И еще я понимаю, что Ежевика не просто так бежит, а именно к нам. И Надежда упирается, потому как понимает. Вызволять надо одноклассницу. Которой мозгов не хватает котенка в любое окно или подъезд забросить. А Колли ее настигает, железный манипулятор выпускает – схватить и растерзать.
Дальше случается непонятное – Ежевика исчезает. Вот она есть – и вот ее нет. Выключили. И котенок, истошно орущий, исчезает вместе с ней. Колли, потеряв цель преследования, замедляет ход, тормозит, отчего волна накрывает нас с головой, и в этой мути что-то возникает, цепляет, царапается. Когда волна схлынула, мы мокрые с ног до головы, а позади Надежды, прижавшись к ней спиной, трясется Ежевика с котенком, который, нахлебавшись воды, не орет диким мявом, а беззвучно открывает пасть.
Эта железная дура возвышается над нами. Картина водой – Элли и Железный Дровосек. Топора только не хватает.
– Спасите, – бормочет Ежевика, и я не пойму – кого больше убить хочется: ее с котенком или Колли. Ее, конечно, проще, робот он всё ж металлический. Да и ни при чем он, хоть на что поспорю. Разве Колли виноват, что его в марсианскую экспедицию не взяли? А если у тебя мозги собачьи, то ты и ведешь себя как собака, выброшенная на улицу собака.
Надежда протягивает руку, и эта железяка пригибается, опускается на все манипуляторы, чуть ли хвостом не машет. Вот ведь собака! Мы тут такие мокрые, а ей играться. Ученых своих не слушается, которые давно надежду потеряли Колли обратно загнать – все их хитроумные ловушки сметает на раз, а вот с детьми поиграть – пожалуйста. Ее, наверное, потому на Марс и забраковали, что она взрослым не подчиняется, а детей в экспедицию не включили. Мы бы могли. А что? Вон как Надежда с ней управляется – по башке железной потреплет, по носу пощелкает. Колли от радости опять с места срывается и начинает вокруг наматывать. Про Ежевику и ее кошака позабыла. Да и гналась она за ними наверняка поиграть. Скучно по городу одной бегать.
– Дура ты, Ешкина, – говорю, но та и ухом не ведет, за лязгом робота меня не слышит.
– Девочки, уберите робота! – истошно кричат сверху.
– Спустись и убери! – за мной не заржавеет. Грубая я и несдержанная.
Но Колли и сама вдруг останавливается, садится, как собака, огромная такая собака из железа. Надо сказать, что ни на какую колли она не походит. И на дворнягу. И на что угодно. Робот и есть робот. Но вот сейчас в ней прорезалось. Собачье. Вверх смотрит. И мы туда же. А оттуда гул нарастает. И вот розовое поросячье брюшко неба с полосками грязи облаков заслоняет тень с бьющим винтом. Зависает над нами, трубой дурной целит. Труба мне очень не нравится.
– Граждане, просим вас удалиться в ближайший подъезд!
Кому это он? Некстати Ежевика принимается реветь во всё горло.
– Граждане, вы мешаете ловить образец, просим вас укрыться в подъезде!
– Я никуда без него не пойду, – ревет белугой Ешкина, – он – не гражданин, он – котенок!
Слабоумие – это не диагноз, а судьба. Вот что с ней прикажете делать? Так бы мы и стояли, как дуры, но Колли сообразила – по ее железную башку на голубом вертолете прилетели, и рванула вниз по улице, всё глубже и глубже погружаясь в воду, ну точно – лодка подводная.
* * *
Вода давно схлынула, а мы на заднем дворе очередной разрухи сидим на лавочке в неглиже, платья сушим. Это Надежда придумала. Правильно сообразила – лучше домой к ужину вернуться, чем в мокрых платьях и передниках. Заодно и котенка сушим, который с голодухи пальцы Ежевике грызет. Мне-то кажется, что от Ешкиной и впрямь ягодами пахнет, да так, что слюна изо рта течет, до того хочется попробовать, а зверь неизвестной породы свое унюхивает – рыбку, мясо, молоко. Но у нас нет ничего, чтобы его покормить. Кроме Ешкиной. Ладно, сама виновата, нечего чужих кошаков тырить.
А еще меня ее белье сиротское добивает. Трусы-парашюты и лифчик. Зачем она лифчик таскает – загадка природы. Нечего ей там прятать. Разве что яблоки с ужина, чтобы Огнивенко не отняла. А трусы – вообще отпад. Явно не на худосочную Ешкину их шили. Они и на мне-то, девочке весомой, болтались бы, а с Ежевики они махом слетают. Если бы не веревочки. Как в какой-то Африке.
– Возьми котенка, – вдруг ни с того ни с сего ляпает Ежевика. Учтите – мы ни сном ни духом. Не напрашивались. В руки взять, погладить, к себе прижать – пожалуйста, но домой тащить! Пусть лучше живет в соседней деревне.
Набираю воздуха, чтобы мозги слабоумной вправить, да так, чтобы ее трусы-парашюты в очередной раз с тощего зада сползли и обратно в приют улетели, но Надежда – моя Надежда! – которая домой и муравья не притащит наперекор Мамане, кивает и кошака принимает.
Ничего не понимаю.
Нет, то, что она весь день себя странно ведет, я приметила. По городу таскаемся, как беспризорные. Котят спасаем. Фотографируемся… Вот тут меня осеняет. Новенькая! Вот с чего всё началось! Вот откуда день не задался. Вот откуда всё наперекосяк. Будто слово вредное шепнули. И я это слово, как пить дать, знаю.
Иванна.