- Там Во-Ганг в засаде. Я ему пулемет дал. Вот он и ждет.
- Ждет, когда тварь вылезет?
- Ага… Парень он терпеливый, обязательно высидит. - Мацис ширкнул носом. - Это у него как бы месть. За Злотницкого.
- Ну и зря, - подал голос старик. - ОНО теперь долго может не показываться. Неделю, а то и две. Вы ж его напугали. Тем паче, и человечка вашего утащил, голодать не будет.
- Ну, паскудник! - Мацис вскочил было с места, но полковник успокоил разведчика движением руки.
- Не горячись, малыш. Давай сперва узнаем, о ком нам тут толкуют. Рассказывай, дед! О ком речь ведешь?
- Так черт их разберет. Либо крокодил, либо аллигатор.
- Чего ты мелешь!
- Ничего я не мелю, - старик обиделся. - Или крокодилов не знаете? Такая гадина не только человека, - буйвола под воду уволочь может. Потому и вино в подвале уцелело. Мы-то туда почти не совались, понимали чем рискуем. Это пуриты дурные пронюхали про склад - и ринулись толпой. Что им какой-то крокодил, когда там несколько сот бутылок. Вот и сломали дверь.
- Как же он там живет? Крокодил твой чертов?
- Откуда ж мне знать! Как-то, значит, живет.
- Ага! Кажется, понимаю, - Мацис возбужденно завозился. - Подвал-то сквозной! В смысле, значит, наружу выходит - прямо в океан. Вот он там и плавает, наверное. А голодно становится, - в подвал прется.
- Крокодилы в океанах не живут, - угрюмо пробормотал смотритель станции. - У них жабер нет.
- Жабер? - Павел Матвеевич усмехнулся.
- Ну жабров, какая разница? Я вам не филолог, чтобы все знать. Только эти твари воздухом дышат, понятно? И среди акул не плавают.
- Есть еще морские крокодилы.
- Они тоже посреди океана не плавают. Только близ рек и побережий.
- Чего же он тогда не выныривает? - Мацис посмотрел на старика возмущенно. - Во-Ганг его ждет там, понимаешь, а ты говоришь - недельку!
- Погоди! - полковник ощутил смутное беспокойство. В памяти зашебуршилось давно слышанное - о заповедной штольне, о способности крокодилов задерживать дыхание, о прочей чепухе. - Давай-ка подробнее и с самого начала.
Павел Матвеевич стянул с себя вязанную шапочку, бросил на стол. Возбужденно взъерошил волосы. Он и сам еще не понимал причины своего волнения, но что-то маячило на горизонте - что-то, может быть, очень важное, и он чувствовал, что спешить не следует, дабы важное это не спугнуть, как того же крокодила.
- Так что у нас там с подвалом, дед? - он взглянул в серенькие глаза станционного смотрителя.
- Да ничего. Все в образцово-показательном!
- Ты, дед, на нас не злись, сам видел, какая каша тут бурлила. Когда было разбираться, кто свой, кто чужой.
- Могли бы и разобраться! По-человечески!
- Вот я и пытаюсь. А ты помоги.
- Так я же не отказываюсь. Только все равно не поверите.
- Во что не поверим? В штольню пуритов? Так это действительно бред. А вот подвал… С подвалом - сложнее. Откуда там взяться аллигаторам?
- Вот и я у спрашиваю, откуда? - старичок хитро прищурился. - Либо сами догадаетесь, либо и толковать больше не о чем. Вы же меня чокнутым объявите и к стенке следом за Радеком и Митькой поставите.
- Не поставим, слово даю! Мы ведь уже поняли, кто есть кто.
- Поняли они, как же!..
- Так откуда аллигаторы, дед?
- Я уже сказал, с суши. Они на бережку обычно греются, под солнышком. А за добычей в воду ползут.
- Так… И где же твоя суша располагается? - Павел Матвеевич неожиданно ощутил, что начинает обильно потеть. Голова становилась мокрой, словно его сунули в парильное отделение.
- Это уж я не знаю, но только где-то, верно, есть. Может, даже совсем близко. Пуриты считали, что под водой.
- Во, дают! - фыркнул Мацис. - Какая ж там под водой суша? Там - дно!
- Вот и я им про это говорил: дно, мол, там. А они мне объяснили, что со спутников землю тридцать три раза успели просветить насквозь. Потому и рванули из космоса назад. Нет ведь там никого. Молчат станции. Потому как рассмотрели, где и что. Поезда, мол, поездами, а суша - сушей.
- Ничего не понимаю! - честно признался Мацис. Полковник задумчиво продолжал глядеть на "языка".
Застучали шаги, дверь распахнулась. Майор Рушников, отряхивая с капюшона воду, сумрачно доложил:
- Трупы убрали и, кажется, вовремя. Литерный на подходе. Просили передать поздравления. Все довольнехоньки!
- У них есть на это причины.
Майор подсел к Мацису, устало разбросал по спинке дивана руки.
- Сказали, что хотели бы остановиться минут на десять-пятнадцать. Что-то там у них с буксами. Обещали управиться побыстрее.
Полковник взглянул на смотрителя.
- Как тут у тебя с остановками? Держат еще опоры?
- Покуда держали. Один-то состав - еще не страшно.
- Вот и ладушки! - полковник вздохнул. - Тогда вернемся к нашим баранам…
- Каким еще баранам? - с подозрением спросил Рушников.
- То бишь, аллигаторам. У нас тут, майор, интереснейшая темочка проклюнулась! Можешь поучаствовать в беседе. Если, конечно, есть желание…
* * *
- Почему вы пьете? - Мальвина смотрела на него в упор. - Нет, правда, - почему?
Простой детский вопрос, ответить на который вряд ли представлялось возможным. Детские вопросы вообще ставят в тупик. Ибо от частокола взрослых условностей возвращают к главному. А потому особенно тяжело было глядеть девчушке в глаза. Так и видился он вчерашний - багроволицый, слюнявый, с косящими зрачками, блудливыми ручищами. Ей бы, по логике вещей, презирать его, а она сидит рядом, пробует разобраться в чужих бедах. Золотой ребенок! Или, может быть, одинокий? Зачем ей та же собачка? Давно известно, удел всех женщин-одиночек - заводить домашнюю живность. Кошечка вместо ребенка, собачка вместо друга. Домашнее животное, домашний приятель… Впрочем, сейчас и домов-то нет. Вагонная жизнь, вагонное одиночество…
- Не знаю, - Егор глотнул чай и обжегся. - Все пьют, и я не отстаю.
- А почему все пьют?
Он взял хлебную корочку, растерянно помял в пальцах. Пьяные рассуждения насчет пользы опьянения уже не казались здравыми и убеждающими.
- Ну… У каждого, наверное, свои Сцилла с Харибдой, а я… Я, наверное, просто размазня. Жаль себя - вот и пью. Глажу таким вот пакостным образом себя по головке. Утешаю.
- Горлик говорил, что вы… - Мальвина смутилась. - Будто вы пропили свой талант. Могли написать что-то очень великое, но не не написали.
- Если бы мог, давно написал. Только вот не пишется отчего-то. - Егор вздохнул. - А Горлик - славная душа, всех щадит и нахваливает. Вполне возможно, он и для потомков труды наши переписывает по этой самой причине. Слава-то после смерти - штука иллюзорная, мало кого греет, а он не ленится. Толстого почти всего успел перекатать, "Поединок" Куприна, моего "Бродягу".
- А зачем?
- Чтобы запечатать в титановый контейнер и сбросить в океан.
- Значит, он добрый и трудолюбивый?
- Точно! Добрый и трудолюбивый, - Егор покривил губы. - В отличие от нас разгильдяев. Потому как мы большей частью - лодыри и нытики. Не достает сил даже на самое малое. Потому и врем на всех углах, выдумываем для окружающих веские причины. Только причина, если разобраться, - одна-единственная… - Егор споткнулся. Мысль, еще мгновение назад казавшаяся столь ясной и отчетливой, вдруг расплылась в блеклую многолучевую кляксу. Все равно как тушь на черных брюках - не промокнуть и не отцарапать. Он тряхнул головой. Хмель еще бродил в крови, терзал нейроны, порождая сиюминутные видения.
- Собственно, я много, чего написал, - пробормотал он. - Гору всякой чуши. На проглот. Вроде сосисок. Сложить все тиражи кучей - пирамида похлеще египетской выйдет. Честное слово!
- Не понимаю, - Мальвина обезоруживающе улыбнулась, и Егор подумал, что только последний недоумок может вываливать на ребенка подобные проблемы. Хотя, и тут, если задуматься, начинались форменные дебри. Потому что так оно по жизни и выходит. Именно на детские спины взваливается весь хлам родительских разборок и взрослых неурядиц. Мы-то хлебаем да в носу ковыряем, а они, бедные, спрашивают. То есть, может, это даже не они спрашивают, а НЕКТО через них. Все те же вековечные вопросы к нашим душам. Бег по кругу без малейших надежд. Или, может, с одной крохотной, подсвечивающей китайским фонариком с неба. Поскольку все-таки спрашивают. А вот когда перестанут спрашивать, когда с пеленок младенческих будут угрюмо молчать, тогда и грянет начало конца. И не в потопе даже дело, не в поездах, - в тех, кто не устает удивляться и задавать вопросы, потому что в действительности - это вопросы Вселенной. Вопросы к созревшим поколениям безумцев.
В купе ввалился сияющий Горлик.
- Сидите, чижики? А между прочим - станция на подходе! Умные люди давно переоделись, самые храбрые на променад изготавливаются.
Жестом гуляющего купчины-миллионщика Горлик высыпал на стол горку каких-то хлебных кругляшей.
- На-те вот, погрызите. Сырные сухарики. Самое то после сабантуев. И детям для зубов полезно.
Едва сдержав спазм Егор отвернулся. На пищу трудно было даже смотреть. Нутро скручивало в узел, в висках начинали позванивать кузнечные молоточки. Очевидно, ковались подковки на счастье - что же еще?
- Про братца твоего, гражданин писатель, в каждом вагоне нынче рассказывают. Ночью-то его войско на пуритов, оказывается, ринулось. По обрушившимся сферам. Часть в лоб ударила, часть с тыла зашла. В общем взяли молодчиков в колечко! Треть волонтеров потеряли, однако супостатов с позиций выбили. Кстати, до последнего момента опасались взрыва. Знающие люди говорят, что всего-то пару опор и нужно было повалить! Слава Богу, обошлось. Так что часика через полтора прибываем. Главный штурман по радио выступал, обещал, к примеру, короткую остановку.
- Для чего остановку? - уныло вопросил Егор. - Зачем она нужна?
- Чудак-человек! - Горлик искренне удивился. - Интересно же! По земле твердой походим! Места боевой славы посмотрим. Ведь пуриты там свою штольню собирались сверлить. Вот и поглядим, что насверлить успели…
Снова стукнула дверь, вошел толстый и необъятный Путятин. Сходу крепко пожал Егору руку, уселся напротив, заставив Мальвину вжаться в самый угол. С появлением этого огромного человека в купе тотчас стало тесно.
- За инсайтов, - лапидарно пояснил Путятин. Горлик хмыкнул и покосился на Егора.
- Помнишь что-нибудь?
Егор чистосердечно помотал головой.
- Жаль, - Путятин вздохнул. - Правда, жаль. Надеялся услышать из первых уст. Мне, понимаешь, Маратик поведал. Пришел сегодня освобождать - и рассказал. Вы там половину машин успели раскокать.
- Кто - это мы?
- Ты, Жорик и еще какая-то компаха. Говорят, даже Дима скрипач помогал. Ты вроде как орал на английском песни про луддитов, а Дима тебе подыгрывал. Скрипку ему разбили, тебя за борт хотели вышвырнуть. Хорошо, Маратик подоспел вовремя, на мушку этих тараканов взял. Патронов, правда, говорит, все равно не было, но они ведь после своих игр чумные, во что угодно готовы верить. В общем не рискнули переть против автомата. А Маратик, понятно, ухайдакался. То вас останавливать пробовал, то их… - Путятин задумчиво почесал крупное ухо. Большой, басовитой, чем-то напоминающий льва и медведя одновременно. - Жаль, меня там не было. Тогда бы точно все успели расколотить. До последнего компьютера.
- Брось, Путя! Зачем?
- Как зачем? Разве не они довели нас до ручки?
- Если бы господин Лугальзагеси из Эммы сумел бы миром договориться с Урцинимгины из Лагаша, возможно, и уцелело бы древнее Шумерское царство, - с горечью процитировал Егор. - Но петухам было не до философий, и оба угодили под власть свирепых аккадцев.
- Ты это к чему?
- А к тому что еще в 1170 году океан отделил Фризские острова от суши. Тридцать процентов территории оказалось ниже уровня моря. Но голландцы выжили. Мы все бы могли выжить, прояви аналогичное упорство. Дело не в технике, Путя.
- Возможно, но она ускорила процесс гниения. Ты сам рассуди! Уже когда появилась паутина Интернета, стало яснее ясного: куковать нам недолго. Именно тогда наступила эра массовой шизофрении.
- Она и раньше тянулась, разве не так? Рэп-радио с дикторами-клоунами, наркотики, алкоголь.
- Правильно! Сумели победить и вытеснить! Сменили шило на мыло. Только мыло-то оказалось еще более скользким! - Путятин заволновался. - Зачем ходить по земле, если в виртуалиях можно летать? Зачем учиться и делать карьеру, когда на экране ты без того король и бог? Человек на победах вырастает, на преодолении, а какие у инсайтов преодоления? Самые что ни на есть пшиковые. Зато удовольствий - море разливанное! Ты сам вспомни, какой куш тебе предлагали за фэновские сценарии! Программисты-сюжетники рокфеллерами становились в считанные дни! Книги - на свалку, дела - по боку! Правители - рады-радешеньки. А как же! Впервые удалось осуществить формулу про хлеб и зрелища. Граждане стали превращаться в инсайтов.
- Ну вот, опять! - Егор устало закатил глаза. - Сколько раз можно повторять!.. Во-первых, слово "инсайт" извратили, - вовсе не то оно значило первоначально. А во-вторых, могильщиков человечества всегда хватало без Интернета. Взять то же телевидение. Вот тебе первая голимая виртуальность! Да и мы от нее, если честно, не так уж далеко отстояли. Что в сущности знаменуют наши книги? Все то же проживание чужих жизней, ощущение чужих чувств. Просто книга - это какой-никакой, а труд. Как театр, как живопись. А появился Интернет и смел последние препоны. Соучастие в ЧУЖОМ стало стопроцентным. Люди окончательно ощутили собственную ненужность самим себе.
- О том и речь!..
- Да не о том! Совсем не о том! Мы же опять не с того конца заходим, как ты не понимаешь! Какой теперь толк громить машины, когда поздно? Все поздно, даже каяться!
- Неправда! - Путятин тяжело качнул головой. - Долг истинного художника и поэта - всегда и везде отстаивать истину, учить людей добру и красоте.
- О, Господи! - Егор поморщился. - Долг поэта, долг художника… Дался вам этот мифический долг! Ничего я и никому не должен! Писал просто потому что надо было что-то делать, как-то и на что-то жить. И не хотел я никого и ничему учить. Потому как незачем! Понимаешь? Не-за-чем! Хочешь толковать о чем-нибудь, - толкуй о тайной свободе по Блоку, свободе, без которой мы умираем, толкуй о прессинге ноосферы, об избытке энергии, но только не о долге! Лучше великих все равно не скажешь, а кто их, великих, когда слушал? Как ни старайся, в лучшем случае только повторишь прописные истины. Вот тебе и весь долг!
Горлик указал на Егора пальцем.
- Тут он прав, Путя. Ой, как прав!
- Конечно, прав! Полистайте сюжеты восемнадцатого века и сравните с двадцать первым, - есть там принципиальная разница? Ежу ясно, что нет. Разве что в языке… А задумайтесь над подтекстом, - может, проблематика разная? Да ничего подобного! И тут вынуждены шлепать след в след!
- Все верно, все в точку!..
- И какой же вывод, если в точку? - Егор взглянул на Горлика, но тот лишь растерянно сморгнул. Насчет выводов он затруднялся.
- А вывод, сударики мои, такой, что миф о долге - всего лишь миф! И нужен наш труд прежде всего нам самим. Путе - Путятинское, а Горлику - Горликовское. Такая вот закавыка, господа дворяне и творяне! Потому как, если это нужно только нам, то и водить пером по бумаге вовсе необязательно. Диоген был честнее, бумаги с папирусами не марал. Сидел себе в дубовой утробе, скрипел извилинами и никому своих мыслишек не навязывал. Это нас, техногенных да нетерпеливых, прорвало. Ринулись черкаться да поучать, ячество свое выказывать. Книги стали тиражами оценивать, стихи - с трибун читать да по концертным залам. Не для себя стали творить, для окружающих, ферштейн? Так что нечего бить себя в грудь! Хотел правды, Путя, вот и получай! Стилет - он, сам знаешь, от какого слова произошел. Стило, стало быть, ручка, предмет, вполне пригодный для агрессии. Так что, братцы литераторы, именно мы с вами были носителями первых виртуалий! Пожали, что посеяли!
- В таком случае… - Путятин грузно поднялся. - В таком случае, говорить нам более не о чем. Возможно, это только похмелье… Хорошо, если только похмелье.
- Это не похмелье, Путя. Это откровение.
- Тогда счастливо оставаться.
- Да постой же! Куда ты пошел?
Не произнося ни звука, Путятин покинул купе, аккуратно прикрыл за собой дверь - подчеркнуто аккуратно, даже замочком не щелкнул. Пожалуй, хлопнул бы от души, - было бы легче. Значит, оскорбился всерьез.
- Обиделся, - Горлик смущенно кашлянул в кулачок. - Чего ты на него набросился? Он тебя навестить пришел, посочувствовать.
- Он себе посочувствовать пришел, - буркнул Егор. - Выдумал очередных врагов, вот и рыщет в поисках союзников.
- Может, и рыщет. Что в том плохого? Сам ты разве не такие же речи толкаешь, когда выпьешь? В смысле, значит, про долг, совесть и сверхзадачи?
- Когда выпью, может, и толкаю. Зато в трезвом виде помалкиваю.
- Ничего себе - помалкиваешь! Взял и надавал оплеух человеку. Спрашивается, за что?
- А нам всегда есть за что оплеухи давать. То есть - и давать, и получать. Овечек нет, все малость озверевши.
- И она тоже? - Горлик указал на Мальвину.
- Вот она - нет. Она не успела.
- Значит, ты уже неправ!
- Ладно тебе… - Егор отмахнулся. - Попрошу вечером прощения, и помиримся. Путя - отходчивый, поймет.
- Станция впереди, - сообщила Мальвина. Она смотрела в окно и в споре не участвовала. - Ход замедляем.
- Ну что? Пойдем погуляем? - Горлик оживился.
- Пойдем, - Егор, охая, встал, поглядел на себя в зеркало. Лицо измятое, местами откровенно изжеванное. Возле рта и глаз - паучьи морщинки. Ну и рожа! Накинь серенькую шаль, нацепи очки, - и получится самая настоящая баба Яга! Егор в сердцах сплюнул.
- Чего ты там опять? Изображением недоволен? Возьми тряпочку и протри.
- Такое никакой тряпочкой не сотрешь. - Пробормотал Егор. Отвернувшись от зеркала, стал неуверенно причесываться.