Что касается собак, то… ну что ж, они всегда верно служили человеку, и люди всегда были им благодарны и охотно угощали тем, чего не хотели есть сами. В знак благодарности люди и прежде воздвигали памятники собакам - спасателям, пограничникам, предупредителям пожаров, подопытным собакам медицины, наконец знаменитой жертве космических исследований Лайке. К ним люди добавили памятники собакам, самоотверженно принесшим себя в жертву в борьбе с андроидами. В борьбе, которая позволила человечеству снова обрести себя.
Но когда страсти поутихли, группа ученых - ваш покорный слуга был в их числе - предложила поставить памятник андроидам. Вы знаете, сколько было яростных споров. Но теперь памятник стоит на Площади мемориалов. И это - справедливо.
…Я не выспался - полночи не давали мне уснуть беспокойные мысли. Кроме того, Феликс, спавший на соседнем диване, без конца ворочался, бормотал что-то во сне и чмокал губами, будто подзывал собаку.
Зато Робин как лег с вечера на правый бок, подложив под щеку ладонь, так на правом боку и проснулся. Человек со здоровой психикой, ничего не скажешь. Не терзает себя излишней рефлексией.
Он замолвил за меня словечко, и Дед разрешил мне войти в святая святых - аппаратную узла связи. Я должен был тишайше сидеть в уголочке, пока не окончится сеанс. Сегодня они проводили очередную передачу туда. Всезнающий Робин шепотом сказал мне, что в прошлый раз был принят сигнал с Сапиены, расшифрованный как просьба сообщить способ добывания огня механическим путем. Для чего это им, неизвестно, но раз спрашивают, затрачивая на передачу огромную энергию, значит, для них это не пустяк. Ну вот, составили ответную информацию - в нее входили конструкция старинной зажигалки и рецепт пирофорного стержня.
Эта информация и передавалась сейчас. Я смотрел на контрольный экран с клеточной мозаикой. Похоже на вышивку крестиком по канве - я видел это в музее искусств. Давным-давно, когда еще не знали электричества, любая женщина была знакома с двоичным кодом: фон-сетка, информация - есть крестик или нет крестика. Так и цветочки вышивали, и птичек, и лошадок. Теперь шло - да простится мне такая аналогия - "вышивание крестиком" на расстоянии одиннадцати световых лет. Высветилась клеточка - импульс, темно - нет импульса. Информация бежала по строчкам, как вышивка по канве. А там, на горе, импульсы срывались с антенны и неслись в страшную даль, в Пространство. И через одиннадцать лет их примут на Сапиене и начнут расшифровывать, и неизвестно, поймут ли и смогут ли использовать.
Я мысленно унесся вслед за этими импульсами. Все чаще, все упорнее преследует меня видение: я ухожу в межзвездный рейс, мчусь на субсветовой сквозь черную бездну, где путь то искривляется в чудовищных полях гравитации, то трансформируется в силовых полях. И страшно и желанно…
Размечтавшись, я ковырял пальцем пластик дивана и чуть не отодрал край. Хорошо, что спохватился. А то иди, ищи клей и нагреватель.
Экран погас, передача кончилась. Дед записал что-то в журнал, потом заходил по комнате, вид у него был довольный, сухонькие руки он закинул за спину. Только теперь я заметил, что он чуть тянет правую ногу.
- Вот так, - сказал Дед. - И никак иначе. Мы первые послали информацию практической ценности.
- Но они первые запросили, - вставил Робин.
- Мы первые послали - это важнее. Теперь, если мы запросим информацию, имеющую практическую ценность для нас, и они пошлют ее - все равно они будут вторыми.
Я с удивлением смотрел на Деда. Первые, вторые - неужели это важно? Мне вспомнился школьный курс истории: в середине XX века было время, когда первоочередной задачей в науке считалось установление приоритета - кто первый сделал, первый изобрел…
- Вот Дед! - восхищенно прошептал мне Робин. - Знаешь, кто он? Носитель пережитков социализма.
Я не удержался, прыснул. Дед строго посмотрел на нас.
- Что вам кажется смешным, молодые люди?
- Да нет, мы так, - сказал Робин.
- Ну, так потрудитесь вести себя прилично!
Греков-отец подозвал Робина, что-то ему сказал, и Робин сел за кодировочный пульт.
Хорошо, когда отец просит тебя помочь. И вот так, мимоходом, касается твоего плеча…
Дед все еще ворчал насчет несолидности теперешней молодежи, и я поднялся, чтобы уйти, делать здесь было нечего. Но тут вошел Феликс. Я знал, что он весь вчерашний вечер и сегодняшнее утро провел в вычислительном центре. А теперь он пришел и сказал:
- Я еще раз пересчитал и проверил. Передача с Сапиены начнется в одиннадцать двадцать пять.
Дед насупился. Греков-отец поспешно сказал:
- Если передача действительно начнется до срока, ее запишет приемный автомат. - Он посмотрел на часы. - Без десяти одиннадцать. В конце концов, можно и подождать полчасика.
Дед даже разговаривать на эту тему не пожелал - махнул рукой и покинул аппаратную. Я предложил Феликсу партию в шахматы. Играл он плохо, почти не думая, отдавал мне пешку за пешкой и упорно стремился к размену фигур, пока у него не остались два коня против моих слонов. И вот тут он начал так здорово маневрировать своими конями, что мне стало трудно реализовать материальный перевес. Кони наскакивали на моего короля, я надолго задумался и не сразу заметил, что в аппаратной прошло какое-то движение. А когда поднял глаза от доски, то увидел: все кинулись к экрану.
Было одиннадцать двадцать с секундами. По верхней строчке экрана пробежала тень, перешла строчкой ниже, и еще, и еще, до последней клетки. А потом начали выстраиваться беспорядочно, на первый взгляд, разбросанные темные пятна - следы импульсов, ложившихся где-то за панелью на приемную ленту.
- "Восемнадцать тридцать девять", - потерянным голосом сказал оператор, сверхсерьезный малый.
- Проверь по коду, - сказал Греков.
- Я хорошо помню. - Но все же оператор проверил и подтвердил, что Сапиена дает номер "восемнадцать тридцать девять", иначе говоря - отвечает на нашу передачу под тем же номером, отправленную двадцать два года назад.
Греков вызвал по видеофону Деда. Тот пришел, молча уселся в кресло, уставился на экран. Передача шла около часа, понять мы в ней, конечно, ничего не могли - еще немалое время займет расшифровка, - но главное было понятно: сигналы с Сапиены пришли, обогнав время. Пришли быстрее света…
В конце передачи снова был повторен номер - "восемнадцать тридцать девять". Экран потух.
Я взглянул на Деда. Он сидел неподвижно, вжавшись в кресло, сухонькие руки вцепились в подлокотники.
А Феликс вроде уже потерял интерес к передаче. Он снова уселся за незаконченную шахматную партию, запустил пальцы в вихры. Потом взялся за коня, подержал над доской, со стуком поставил.
Этот слабый стук вывел нас из оцепенения.
- Да-а, - сказал негромко Греков. - Не поверил бы, если б сам не видел.
- Что же получается? - спросил я. - Они перешагнули световой порог?
- Нет, - сказал Феликс. - Здесь другое. Я же говорил о временном сдвиге. Твой ход, - напомнил он мне.
Упади Луна на Землю - право, это оглушило бы нас не больше, чем передача с Сапиены. Селеногорск бурлил. Все, кто был свободен от вахт и работ, взяли Феликса в плотное кольцо. Он терпеливо объяснял, набрасывал уравнения и формулы, но понять все это казалось невозможным. "Но ведь было время, - втолковывал Феликс, - когда казалось невероятным расщепление ядра атома, - столь же трудно теперь представить расслоение времени".
Расслоение квантов времени… Опровержение очевидности и здравого смысла…
Я сидел в своем пилотском кресле, поглядывал на приборы, на привычный рисунок созвездий на экране, и мысли текли торопливо и беспорядочно.
Что, собственно, произошло?
Вечером - разговор с Самариным в Управлении космофлота. Он предложил Робину перейти вторым пилотом на линию Луна - Марс вместо Антонио. Робин отказался, хотя мы с Самариным уговаривали его не упрямиться. Самарин рассердился:
- Нет, понимаете вы, нет у меня возможности перевести вас обоих на одну линию.
- Да ничего, старший, - сказал невозмутимый Робин. - Мы и на этой полетаем. Куда торопиться?
- Ладно, - сказал Самарин. - Тогда давайте так. Улисс перейдет вторым пилотом на линию Луна - Венера, а ты, Робин, - на марсианскую линию. Полетаете врозь, ничего с вами не случится, а через год обещаю воссоединить вас. Ну, Аяксы?
Я сказал, что не хочу на Венеру, и тут Самарин схватился за голову и заявил, что не понимает, почему он до сих пор губит свое здоровье, постоянно общаясь с пилотами, вместо того чтобы спокойно доживать жизнь где-нибудь на Маркизских островах, в апельсиновой роще.
Что было потом? Ранним утром пришел рейсовый с Венеры и привез комиссию Стэффорда. В селеногорских коридорах гудели голоса, бегали озабоченные люди, прошествовал Баумгартен со старомодным набитым чемоданом. Он кивнул мне, но, кажется, не узнал. Стэффорд засел на узле связи и вел радиоразговор с кем-то из Совета перспективного планирования.
Робин был уже на корабле, проверял вместе с космодромными механиками готовность систем к полету. А я все еще медлил, крутился у входа в столовую. Наконец я увидел того, кто был мне нужен.
Том Холидэй вышел из столовой, дожевывая на ходу. Он торопился куда-то, но все же я шагнул навстречу и поздоровался. На меня глянули серые, до жути знакомые глаза. Лицо у Холидэя было в темных пятнах. Белокурые волосы еще не высохли после душа.
- Здравствуй, Улисс, - сказал он так, будто мы виделись последний раз не два года назад, а вчера. - Как поживаешь? Ты повезешь нас на Землю? Слышал, диспетчер называл твою фамилию.
- Я на днях видел Андру, старший. Она поступила в Веду Гумана.
- А! Это хорошо. Студентка уже, значит… А Ронгу ты не видел?
- Нет.
- Пойду, - сказал Холидэй. - Старт в двенадцать?
- Да. Хочу спросить, старший… Как там мои родители?
- А! Да все в порядке, полагаю.
Не хотелось лезть с назойливыми расспросами, но все же я спросил, запинаясь и подыскивая слова:
- Удалось выяснить, почему тогда… ну, я про тот случай с Тудором…
- Случай с Тудором? Есть несколько разных предположений. - Холидэй обеими руками пригладил влажные волосы. - Похоже, что он действительно не слышал меня. Но это не физическая глухота.
- А что же?
Холидэй пожал плечами.
- У них очень быстро развивается ментообмен, - сказал он и ушел, оставив меня в полном недоумении.
Перед отъездом на космодром я заглянул к Ксении в обсерваторию.
- Очень мило с твоей стороны, - медленно сказала она, - что ты зашел хотя бы попрощаться.
- Скоро прилечу обратно, - сказал я. Улыбка, кажется, не очень-то получилась у меня.
- Конечно. По расписанию.
- Ксения, ты… Прошу тебя, не сердись.
- С чего ты взял? - Она подняла брови. - Мы оба свободные люди. До свидания, Улисс.
И вот мы летим. Наш грузовик забит багажом комиссии Стэффорда. В пассажирском салоне витийствует Баумгартен, и продолжают недоступный мне математический разговор Греков и Феликс, и молча лежит в кресле, прикрыв глаза, Том Холидэй. Хотелось бы мне проникнуть в его мысли…
Мои мысли беспорядочны, скачкообразны. Я пытаюсь выстроить их с начала, с нуля - нет, не удается. Тревога. Она не только во мне. Она в наклоне головы Робина, сидящего справа. Она в мерцании далеких звезд. Она в покачивании указателей тяги. В каждом уголке рубки.
Никак не могу додумать до конца какую-то важную мысль.
И вдруг…
Робин поворачивается ко мне, и я вижу, как начинают шевелиться его губы.
- Но если можно сдвинуть время…
Вот оно. Вот оно! Меня осенило.
- Робин! - кричу я. - Ты гений!
- Постой, дай закончить…
- Не надо! - кричу я. - Если прошли импульсы, то и мы можем обогнать время. Мы полетим к звездам!
Я передаю Робину управление и спускаюсь из рубки в салон.
Первый, кого я вижу, - это Дед. Он лежит в переднем кресле, втянув голову в плечи и вцепившись в подлокотники. Он кажется маленьким, больным, очень старым.
- Вам нехорошо? - спрашиваю я по-русски.
Дед не отвечает, а Греков выглядывает из-за спинки его кресла и посылает мне менто: "Не тревожь его". Я понял и кивнул.
Они там беседуют втроем - Греков, Феликс и Стэффорд. Великий Стэффорд, Стэф Меланезийский. Он осунулся и выглядит усталым. И все же по-прежнему красив и элегантен.
Понимаю, что не должен влезать в их разговор со своей корявой идеей, но ничего не могу с собой поделать. Я прошу извинения и выпаливаю: "Но если прошли импульсы, то и мы…" Ну, и так далее. Стэффорд смотрит на меня удивленно: мол, что еще за новости? Греков подпер кулаком тяжелый подбородок, молчит.
Феликс, молодец, нисколько не удивлен. Запускает пальцы в свою волосяную крышу.
- Ну что ж…
И начинает говорить о теле, движущемся в пространстве-времени. Длина этого тела - расстояние между одновременными положениями его концов. Но если эту одновременность сдвинуть…
Я почти ничего не понимаю в том, что он говорит дальше, - просто в голове не укладывается. Я напряженно вслушиваюсь, ожидая ответа на вопрос: можно, основываясь на этом принципе, лететь сквозь время к звездам?
И Феликс вдруг умолкает на полуслове. Я отчетливо слышу его решительное менто: "Можно".
Глава шестая
Андра - надежда этнолингвистики
По двум белым лестницам факультета этнолингвистики стекали два человеческих потока. Вон бегут вприпрыжку курчавые губастые папуасы. Рослые парни скандинавского типа с желтолицыми смеющимися кореянками или, может, аннамитками. Четверо пигмеев идут не спеша, на ходу листают книги и переговариваются голосами, похожими на птичьи. Пестрые одежды, веселый гам, интерлинг вперемежку с неведомыми мне языками.
И, наконец, - Андра. Новая прическа - волосы черным ореолом вокруг головы. Переливающийся красным и лиловым спортивный костюм, лыжные мокасины. Слева и справа - почетный эскорт в лице двух юных гуманитариев, увешанных портативными лингофонами.
До меня донесся обрывок разговора:
- В этой позиции прямой взрыв утрачивается и переходит в сложный латеральный звук.
- Ты ошибаешься: не латеральный, а фаукальный…
Мне было жаль прерывать этот необыкновенно интересный разговор, но все же я окликнул Андру. Ее тонкие брови взлетели, она выбралась из потока и, улыбаясь, направилась ко мне:
- Улисс! Почему не предупредил, что прилетишь? Или потерял номер видео?
- Не хотел отвлекать тебя от ученых занятий. А ты еще выросла.
- Не говори глупости! Это Улисс, - сказала она своему эскорту, - познакомьтесь. Улисс Дружинин.
- Позволь, - сказал гуманитарий, что постарше. - Не ты ли выступал недавно в Совете перспективного планирования?
- Он, он, - подтвердила Андра. - Я сама не слушала, но мне, конечно, доложили…
Она слегка порозовела. "Конечно, доложили" - эти слова как бы намекали, что мои дела имеют прямое отношение к ней, Андре.
- Я был дьявольски красноречив, правда? - сказал я.
Она засмеялась:
- Еще бы! При твоих голосовых данных…
- Мне понравилось твое выступление, - серьезно сказал гуманитарий. - Я не совсем понял смысл открытия Феликса Эрдмана…
"Не совсем"! Солидный малый, подумал я, стесняется сказать, что совсем не понял.
- … но в том, что ты говорил, была логика, продолжал гуманитарий на прекрасно модулированном интерлинге. Если появилась возможность полета вне времени - кажется, так ты формулировал? - то, очевидно, надо ее использовать. Одно неясно: для чего нужно лететь за пределы Системы? Ведь доказана нецелесообразность таких полетов, не так ли?
Ох… Я подумал, что, если бы вдруг эта самая нецелесообразность материализовалась и стала видимой, я бы полез на нее, как… ну, как Дон-Кихот на ветряную мельницу.
- А ты чем занимаешься? - спросил я.
В моих негибких модуляциях было, наверное, нечто угрожающее, и Андра поспешила вмешаться в разговор, Она сказала:
- Эугеньюш - надежда этнолингвистики. Он знает тридцать три языка, и у него уже есть работы по машинному переводу на интерлинг.
- Перестань, - сказал Эугеньюш, поморщившись.
- Знаешь, что он предложил? - не унималась Андра. - Он предложил заранее написать все книги, какие могут быть написаны в будущем. Ведь электронное устройство может исчерпать все возможные логические комбинации слов и знаков.
- Позволь, - сказал я. - Но это старинная идея, которую…
- Ну и что? Идея была высказана в прошлом веке, а осуществил ее Эугеньюш. Знаешь, что он сделал? Запрограммировал для машины полный вебстеровский "Словарь Шекспира", задал ей соответствующие алгоритмы и историческую кодировку…
- …и получилась прескверная одноактная пьеса, - перебил ее Эугеньюш. (Он начинал мне нравиться.) - Как ни печально, даже самым умным машинам не хватает таланта. Улисс - это родительское имя?
- Нет, собственное, - сказал я. - А что, не нравится?
Тут вмешался второй гуманитарий, совсем юный и румяный.
- Мне нравится, - заявил он и вдумчиво разъяснил: - Улисс ведь был не только героем и мореплавателем, он был первым в Древней Греции семасиологом.
Я подумал, что этот парень слишком заучился, но он сослался на эпизод из "Одиссеи", который я совершенно не помнил, а именно: Улисс водрузил весло на могиле Эльпенора и тем самым сделал первую древнегреческую надпись - мол, здесь лежит не кто-нибудь, а моряк.
- Вероятно, и до него многие поколения моряков поступали таким же образом, - уточнил гуманитарий, - но Улисс был первым, о котором мы это знаем.
Мы вышли из факультетского здания на вольный морозный воздух. Я обдумывал, как бы избавиться от гуманитариев, и, должно быть, обдумывал весьма интенсивно, потому что Эугеньюш вдруг умолк на полуслове, покосился на меня, а потом стал прощаться. И увел с собой румяного юнца.
- Они всегда крутятся возле тебя, эти ларе… латеральные? - спросил я, беря Андру под руку.
Она засмеялась:
- Всегда. Ты прилетел по делам в Учебный космоцентр?
- Я прилетел в Веду Гумана. Видишь ли, там учится одна очень, очень серьезная особа, надежда этнолингвистики.
- Улисс, не поддразнивай. Не люблю, когда со мной говорят, как с маленькой.
Снег славно скрипел под ее мокасинами и моими башмаками. Встречные парни тоже казались мне славными теперь, когда никто из них не вертелся возле Андры. Она потребовала, чтобы я рассказал, как это я осмелился выступить на Совете.
- А что? - сказал я. - Каждый человек имеет право выступить и быть выслушанным. А я - человек. Ты ведь не сомневаешься в этом?
Она быстро взглянула на меня. Мы свернули в тихую боковую аллею. Я украдкой заглядывал Андре в лицо, обрамленное белым мехом капюшона.
- Чего же ты добился на Совете? - спросила она.
- Ничего не добился. Хроноквантовый двигатель пока что - голая теоретическая идея. Феликс называет его синхронизатором времени-пространства, но все это так сложно, что… В общем, после той передачи с Сапиены началась страшная суматоха. Я пытался пробиться к Феликсу - куда там! Только по видеофону удалось поговорить.
- Какой он, Феликс Эрдман? В газетных снимках сплошные кудри какие-то и маленькое лицо, глаз почти не видно.
- Так оно и есть. Нечесаный и самоуглубленный. Смотрит вроде бы сквозь тебя. Занятный.
- Улисс, но если все так смутно с этим… синхронизатором, то зачем ты поторопился выступить на Совете?