- И еще буду выступать, - сказал я, отводя тяжелую от снега еловую ветку, и снег посыпался нам на головы. - И друзей подговорю, пилотов. И твоих лингвистов. И тебя вытащу на трибуну.
- Ты можешь говорить серьезно?
- Серьезнее никогда не говорил. Чем больше мы будем долбить на Совете, тем лучше. Шутка ли - расшатать такую доктрину.
- И ты убежден, что этот… синхронизатор позволит преодолеть пространство и время?
- Не знаю. Говорю же - пока голая идея.
Мы помолчали. Где-то над головой стучал дятел, я хотел разглядеть лесного работягу в снежных переплетах деревьев, но не увидел.
- Ты знаешь конструктора Борга? - спросил я, держа Андру под руку.
- Знаю, я голосовала за него.
- Ну вот. Когда я выступал, Борг посматривал на меня и усмехался. А потом сказал, что в жизни еще не слышал такого бредового выступления. Веселый дядя. Зачем ты за него голосовала?
- Улисс, так ты… ты хочешь лететь за пределы Системы?
- Полечу, если пошлют. Если не состарюсь к тому времени.
- На Сапиену?
- На Сапиену. Для начала.
- И можно будет вернуться обратно не сотни лет спустя, а…
- Улечу в среду, а вернусь в субботу. Может, даже в прошлую субботу.
- Опять начинаешь дразнить? - Она выдернула свою руку из моей. - Просто ты решил прославиться, потому и выступил на Совете. Чтобы все увидели по визору, что есть на свете Улисс Дружинин.
- Конечно. Мне не дает покоя слава знаменитых футболистов прошлого века.
Мы вышли на опушку рощи. Слева глыбой сине-белого льда высился один из прекрасных корпусов Веды Гумана, справа, за невысокими заснеженными холмами, за перелесками, угадывались в дальней перспективе строения Учебного космоцентра. Перед нами был пологий спуск, изрезанный лыжнями, и ярко-красные домики лыжной базы.
- Где твой жилой корпус? - спросил я.
- Я живу не в корпусе. Мама не захотела остаться одна… и приехала сюда со мной.
- Почему ты говоришь - одна? Ведь прилетел твой отец. В сентябре я сам привез его с Луны.
- Знаю. - Голос у Андры потускнел. - Отец уехал в Индию. Там сейчас большая работа, расчистка джунглей.
Я понял, что ей не хочется говорить о семейных делах. Однако не сидится Тому Холидэю на месте…
- Давай побежим на лыжах, - предложил я. - Давно не бегал. Провожу тебя домой.
Мы спустились по скрипучему плотному снегу к базе и стали выбирать лыжи. На открытой веранде кафе сидела за столиками, ела и пила шумная компания.
- Эй, Улисс!
От компании отделился Костя Сенаторов, старый друг, и, раскинув руки, направился ко мне. Лицо у него было красное, веселое и какое-то шалое.
- Тысячу лет! - закричал он, сжав меня и хлопая по спине. - Ну, как ты - летаешь? Видел, видел тебя на экране. Правильно, так им и надо! Зажирели!
- Что у тебя, Костя?
- Все хорошо, замечательно! На лыжах хотите? Вон ту мазь возьми, вон, зеленая банка. Потрясающая мазь, лыжи сами идут, мягко!
- Познакомься с Андрой, - сказал я.
- Мы знакомы, - сказала Андра. - Костя у нас инструктор по спорту.
- Все, все кончено! - закричал Костя. - Ухожу от вас, хватит. Тут недалеко Агромарина, подводная плантация этих… тьфу, забыл, водоросли какие-то лечебные. Да ты знаешь, Улисс, мы, еще когда учились, туда под парусом ходили.
- Помню, - сказал я.
- Ну, так им нужны водители батискафов. А что? Замечательная работа, а? Нет, ты скажи!
- Отличная работа. Послушай, бесстрашный водитель, почему никогда не вызовешь по видеофону? Номер забыл?
- А ты? - сказал Костя, перейдя с крика на нормальный голос. - Робин однажды вызвал, поговорили, а от тебя не дождешься.
Мы простились, обещав вызывать друг друга.
Мазь действительно оказалась превосходной. Лыжи скользили хорошо, мягко. Андра неслась впереди, я шел широким шагом не по ее лыжне, а сбоку. На душе был горький осадок от разговора с Костей, но потом прошло. Остался только посвист встречного ветра, и шуршание лыж, и счастье быстрого движения - движения, рожденного силой собственных мышц, а не тягой двигателя, да, черт побери, нехитрое, но редкое в наш век счастье.
Наискосок вверх по склону. Петлями меж сосновых стволов. В снежном дыму - вниз, к дороге. Хорошо!
Широким полукругом мы обошли сине-белый корпус Веды, аллеями парка вылетели к поселку. Голые сады, расчищенные красноватые дорожки, домики из дерева и цветного пластика - и откуда-то дальние звуки органного концерта.
Андра теперь шла медленно, я поравнялся с ней.
- Устала, русалочка?
Не ответила. Свернула в сад, воткнула палки в снег, сбросила лыжи.
- Вот наш дом. - И после некоторого колебания: - Зайдешь, Улисс? Попьем кофе.
Из кресла, что стояло перед экраном визора, поднялась маленькая черноволосая женщина. Я немного растерялся от ее пронзительного взгляда.
- Мама, ты помнишь его? Это Улисс.
Ронга почти не изменилась с тех пор, как я видел ее последний раз, - в корабле, уходящем с Венеры. Только волосы не выпущены крылом на лоб, а гладко стянуты назад. И, кажется, светлее стало меднокожее лицо. Очень выразительное, очень нестандартное лицо - и очень неприветливое.
- Да, Улисс, - сказала она, резко фиксируя звук "с". - Помню.
- Как поживаешь, старшая? - спросил я стесненно.
- Хорошо.
Покачивалась на экране черная спина органиста, серебристо мерцали трубы органа, плыла медленная могучая мелодия. Кажется, Гендель, подумал я.
Андра сказала:
- Садись, Улисс. Сейчас сварю кофе.
И выбежала из гостиной. Я сел, потрогал фигурку акробата, вырезанную из темного дерева. Тут было еще множество фигурок на полочках в стенных нишах, на крышке магнитолы, на книжном стеллаже. Ну да, вспомнил я, Ронга художница, резчик по дереву. Старинное искусство, которое она, возможно, унаследовала от далеких предков - перуанских индейцев.
Было в движениях Ронги, в ее быстрой походке что-то беспокойное, и, как обычно, чужое беспокойство немедленно передалось мне. Снова нахлынуло то тревожное, жгучее, что я старался не подпускать к себе.
Ронга ходила по гостиной, что-то поправляла, переставляла. Мне захотелось поскорее уйти.
- Твои родители остались на Венере? - сказала она, когда молчание стало нестерпимым.
- Да.
- Виделся с ними после… с тех пор как мы улетели оттуда?
- Нет.
На этом наш содержательный разговор прекратился. Я тупо смотрел на спину органиста и чувствовал себя так, будто меня скрутили по рукам и ногам. Не понимаю, почему присутствие этой женщины действовало на меня сковывающе.
К счастью, вернулась Андра. В руках у нее был поднос с кофейником и чашками.
Мы сидели втроем за столом, пили кофе, и Андра принялась рассказывать о предстоящей этнолингвистической экспедиции в Конго. Ее возглавит Нгау, пигмей, оригинальнейший ученый - ну как это ты не слышал? А может быть, и сам Стэффорд поедет. Отсталость пигмеев сильно сказывается на развитии Центральной Африки, там предстоит огромная работа - вроде той, что Стэф проделал в свое время в Меланезии. Она, Андра, тоже, может быть, поедет…
- Никогда, - сказала Ронга.
- Ну, мы еще поговорим, мама. - Голос у Андры сделался тусклым.
- И говорить не стану. Хватит с меня вечных скитаний!
Она меня раздражала, эта маленькая женщина с резкими и прекрасными чертами лица. И в то же время внушала робость. Мне еще больше захотелось уйти. Мелкими глотками я пил горячий душистый кофе и обдумывал, как бы выпутаться из неловкого положения.
Органный концерт кончился, на экране замелькали кадры комедийного фильма. Риг-Россо с каменным лицом выделывал невероятные трюки. Андра заулыбалась, глядя на визор.
А мне не было смешно. С горечью думал я о том далеком дне, дне бегства с Венеры, который странным образом как бы обозначил некую границу между нами.
Запищал видеофонный вызов. Я вынул видеофон из нагрудного кармана, нажал кнопку ответа. На экранчике возникло нечто лохматое, непонятное, затем оно сдвинулось вверх, и я увидел лицо Феликса.
- Улисс, ты?
- Да! - сказал я обрадованно. - Здравствуй, Феликс.
- Где ты находишься? Можешь ко мне прилететь?
- А что случилось?
- Ничего не случилось. Прилетай, вот и все.
Глава седьмая
Борг
Аэропоезд домчал меня до Подмосковья за семнадцать минут. Город, еще в прошлом веке разросшийся вокруг Института физических проблем, уже зажег огни в ранних зимних сумерках. Мне пришлось пройти несколько пустынных кварталов старой части города, обреченных на слом, там и сейчас бухало и рушилось, автоматы делали свое дело.
Феликс жил в старом доме-коробке на границе новой части города. Автоматы-бульдозеры подобрались к этому дому почти вплотную, и мне казалось, что в нем никто уже не живет. Окна были освещены только в последнем, пятом этаже.
Лифта в доме не было, и я взбежал наверх. Во всех этажах двери стояли настежь, дух был нежилой. У квартиры Феликса я позвонил, но не услышал звонка. Я нажал на ручку, дверь со скрипом отворилась, и я вошел в крохотный Г-образный коридорчик с обшарпанными стенами. Дверь ванной была снята с петель и прислонена к стене, из ванны, залитой коричневой жидкостью, тянулись в комнату толстые кабели.
Квартира, должно быть, не отапливалась. От тусклой лампочки под низким потолком, от неуютного застоявшегося холода - от всего этого мне стало вдруг печально.
Я заглянул в комнату. Феликс в немыслимом комбинезоне из синтетического меха, какие увидишь разве в музее полярной авиации, стоял спиной ко мне и с кем-то разговаривал по видеофону. В скудном свете представилась мне картина полного запустения и изумительного беспорядка, достигнутого, как видно, многолетними настойчивыми стараниями. На столах, на полу и подоконниках стопками и вразброс лежали рукописи, магнитные и перфорированные информкарты, пленки - вперемешку с полотенцами, обертками от еды, пластмассовыми тарелками. На пыльном экране визора красовалась незнакомая мне математическая формула, выведенная пальцем. Посреди комнаты стоял мажордом, передний щиток у него был снят, из глубины узла управления командами тянулся провод, грубо подсоединенный к вычислительной машине типа "Рион": очевидно, Феликс использовал логическую часть робота для расширения оперативности вычислителя.
- Хорошо, хорошо, - говорил Феликс в коробку видеофона. - Завтра обязательно.
- Я слышу это уже второй месяц, - отвечал мужской голос с отчетливыми нотками безнадежности. - Ты меня просто убиваешь, дорогой товарищ. Ты срываешь план, ты прогоняешь ребят, которые хотят тебе помочь…
- Хорошо, хорошо, завтра, - повторил Феликс.
- Ты мерзнешь, как черепаха в холодильнике, вместо того чтобы жить в гридолитовом коттедже с современными удобствами…
"Этот человек доведен до отчаяния", - подумал я.
- Завтра непременно, - сказал Феликс и выключился.
Он кивнул мне и присел на угол стола, подышал на пальцы, потер их. Мне показалось, что я слышу чей-то негромкий храп.
- Хочешь перчатки? - сказал я.
- Нет. Садись, Улисс. Где-то тут было вино. - Феликс огляделся. - Поищи, пожалуйста, сам.
- Не хочу я вина. Зачем ты меня вызвал?
- Ах да! - Феликс подошел к двери во вторую комнату, приоткрыл ее и позвал: - Старший, выйди, пожалуйста, если не спишь.
Храп прекратился, раздался звучный продолжительный зевок. Вслед за тем из темной спальни вышел невысокий плотный человек лет сорока, в котором я с изумлением узнал конструктора Борга. Того самого, который назвал мое выступление на Совете бредом.
У него был мощный череп, покрытый белокурыми завитками, и грубоватое простецкое лицо. С плеч свисало клетчатое одеяло. Зевок он закончил уже в дверях.
- Ага, прилетел, - сказал Борг хрипловатым басом. - Вот и хорошо. Погоди минутку.
Он притащил из спальни обогревательный прибор и бутылку вина. Решительным жестом скинул со стула кипу старых журналов и велел садиться. Затем вручил мне стакан и плеснул в него вина.
- Вино скверное, но высококалорийное, - сказал он и хлебнул, как следует из своего стакана. - Единственное спасение в этом холодильнике. Вытяни ноги к обогревателю, пилот, не то окоченеешь с непривычки.
- Опять вызывал Шабанов, - сказал Феликс и подышал на пальцы. - Надо будет завтра перебраться.
Борг только усмехнулся.
- Слушай, пилот, - отнесся он ко мне. - В высокопарном вздоре, который ты нес на Совете, было одно место, которое, собственно, и побудило меня познакомиться с тобой поближе. Ты сказал что-то о Нансене. Будь добр, изложи в развернутом виде, а я посижу и послушаю.
У меня не было никакого желания говорить с ним о Нансене, да и на любую другую тему тоже. Но тут я уловил его повелительное менто: "Начинай".
С детства моим идеалом были путешественники типа Фритьофа Нансена. Я много и жадно читал об этих людях, презревших обыденность. "Их вела жертвенная любовь к науке и человечеству", - мне запомнилась эта фраза из какой-то книжки. Времена этих людей прошли давным-давно. Плавание в Арктике и полеты на экрапланах над снегами Антарктиды не более опасны ныне, чем прогулочный рейс по озеру Балатон. Но началось освоение околоземного космического пространства. Юрий Гагарин сделал первый виток вокруг шарика и приземлился в корабле, охваченном пламенем (в те времена использовали специальную обмазку, принимавшую на себя нагрев от трения в плотных слоях атмосферы). Прорыв сквозь радиационный пояс, высадка на Луне. Героический полет Дубова к Венере. Скитания экспедиции Лонга в зыбучих марсианских песках. В более близкие к нам времена - исследования Замчевского на внутренних планетах, полеты Рейнольдса, "человека без нервов", к Юпитеру, сатурнинская эпопея Сбитнева и Крона, загадочная гибель храброго Депре на Плутоне.
"Жертвенная любовь к науке и человечеству…"
Да нет же. Не надо громких слов. Просто они шли, потому что не могли не идти. Если бы не они, пошли бы другие. Кто-то ведь должен был пройти первым.
И вот - Система обжита. Ну, не совсем еще обжита, но люди побывали всюду. Есть Управление космофлота. Горький опыт пионеров, их счастье и муки уложены в параграфы учебных программ и наставлений, на двух десятках линий в строгом соответствии с расписанием осуществляется навигация.
В бортовых журналах в графу "Происшествия" пилоты вписывают спокойные и привычные слова: "Без происшествий".
И очень хорошо. Не нужны происшествия, когда ведешь пассажирский корабль или грузовик, набитый оборудованием и продовольствием для дальних станций.
Правда, изредка мир будоражат сенсации. Ледяной человек Плутона. Меркурианские металлоядные бактерии. Космические призраки, которые видел Сбитнев за орбитой Нептуна, видел на инфракрасном экране, иначе их не увидишь, и я помню, как расширились глаза у этого старого космического волка, когда он рассказывал нам, первокурсникам, о своей встрече с призраками. "Без происшествий". И правильно. Пилотам они не нужны. Их обучают для того, чтобы они выполняли рейсы именно без происшествий.
Наше поколение космонавтов немного опоздало родиться. Не знаю, хватило бы у меня духу стать на место Гагарина, если бы я жил в те времена. Может, и не надо было мне идти в космолетчики? Сколько работы на Земле, сколько задач! Исследование недр планеты родило профессию подземноходников. Глобальная энергетика, использование поля планеты - разве не интересно монтировать концентраторы на полюсах…
Но я - космолетчик. Просто я люблю это дело и не хочу ничего другого. Такая у меня работа.
Громких слов не надо. Но должен же кто-то идти дальше?
"Плещутся о берег, очерченный Плутоном, звездные моря…"
Примерно так я и выложил Боргу свои соображения. Он выслушал меня с усмешечкой, раза два широко зевнул мне в лицо и то и дело поправлял одеяло, сползавшее с плеч.
- Все? - спросил он, когда я умолк.
- Все.
- Теперь я буду спрашивать. Кто твои родители и где живут?
- На Венере. Они примары.
- Примары? Вон что. Не знал.
Он испытующе посмотрел на меня. Я рассердился. Сказал с вызовом:
- Да, сын примаров. А что? Тебе не нравится, старший?
- Не ершись, - ответил Борг спокойно. - Существуют выводы комиссии Стэффорда.
Мне эти выводы были хорошо знакомы. Немалое место занимал в них анализ того самого случая с Тудором, который так напугал часть колонистов. Большинство членов комиссии - в том числе и Холидэй - склонялось к тому, что Тудор сказал правду, заявив, что не слышал призыва Холидэя о помощи. Сам Тудор отказался от общения с комиссией, но примары, сотрудничавшие с нею, все, как один, категорически утверждали, что это чистая правда: раз Тудор не слышал, значит, не слышал, и никаких кривотолков здесь быть не может. А один из примаров, врач из Венерополиса, заявил, что ему известны и другие случаи "нарушения коммуникабельности". Он, врач, объясняет это тем, что многие примары, постоянно работая вместе, очень привыкают к ментообмену и как бы "не сразу переключают восприятие" (так дословно было написано в отчете), когда к ним обращают звуковую речь.
Вообще о необычайном и быстром развитии у примаров ментообмена в выводах комиссии говорилось очень много.
Особо подчеркивалось, что значительная часть колонистов непримаров, главным образом тех, кто прожил на Венере восемь-десять лет и больше, не покинула планету, не поддалась испугу и продолжает работать рука об руку с примарами.
Меньшинство членов комиссии, и среди них Баумгарген, ставили под сомнение тезис "Тудор не слышал". Они утверждали, что Тудор никак не мог не слышать, но допускали, что сигнал от непримара, "чужого", мог не дойти до сознания. В этом Баумгартен и его сторонники усматривали некий "психический сдвиг", вызванный долголетним воздействием своеобразного венерианского комплекса. Впрочем, никто из членов комиссии не отрицал, что этот комплекс (близость к Солнцу, мощное воздействие "бешеной" атмосферы и специфических силовых полей, изученных пока лишь приблизительно) мог вызвать у примаров чрезвычайно тонкие изменения нейросвязей. Не исключалось, что именно это явилось причиной самоуглубления примаров, роста местной обособленности, утраты интереса к земным делам…
- Ты не ощущаешь в себе нечто подобное? - спросил Борг прямо, в упор.
- Нет. - Я поднялся, нахлобучил шапку. Мне не нравился этот допрос, и я так ему и сказал.
- Сядь, - сказал Борг. - Разговор только начинается. На корабле какой серии ты летаешь?
- Серия "Т-9", четырехфокусный ионолет с автомати…
- Не надо объяснять, - попросил Борг, и я невольно усмехнулся, вспомнив, что именно он сконструировал "Т-9". - Когда ты должен ставить корабль на профилактику? - продолжал он.
- Через два месяца.
- Через два месяца, - повторил Борг и взглянул на Феликса, который безучастно сидел на краешке стола и листал журнал.