Мы с Андрой пошли ему навстречу.
- А, это ты, - сказал Феликс и перевел рассеянный взгляд на Андру.
Его куртка и брюки блестели от воды, на мокрые ботинки налипли комья глины. В руке были зажаты три белые водяные лилии на длинных стеблях.
- Где ты был? - спросил я. - И почему мокрый?
- Только сегодня распустились. - Феликс показал мне лилии. - Я долго поджидал. Пришлось, видишь ли, лезть в воду. Там водоем, кажется, пруд…
- Феликс, ты, значит, не слушал заседание Совета?
- Совета? Ах да, сегодня… Нет, не слушал… - Он снова взглянул на Андру. - По-моему, я тебя раньше не видел.
- Познакомьтесь, - сказал я. - Это Андра, надежда этнолингвистики. Феликс, пообедай с нами. Ты что-нибудь ел сегодня?
- Нет, я домой. До свиданья.
- Почему ты вдруг занялся ботаникой?
Он очень удивился, услышав это. Я коротко рассказал о решениях Совета, но у Феликса, по-видимому, были на уме только эти дурацкие лилии.
- Не забудь снять ботинки и вытереть ноги, - напутствовала его Андра.
Феликс кивнул и, кажется, даже сделал попытку улыбнуться.
Мы вернулись к нашим тарелкам.
- Странный он, - сказала Андра.
В кабине аэропоезда было тихо и малолюдно. Высокие спинки кресел загораживали нас от посторонних глаз. Мы молчали. На душе было смутно и тревожно, я поглядывал на Андру, тонкий профиль ее лица был безмятежно спокоен, но я чувствовал, что она тоже напряжена и встревожена.
- О чем ты думаешь? - спросила вдруг она, не поворачивая ко мне головы.
- О тебе, - сказал я. - О нас с тобой.
Андра чуть качнулась вперед:
- А тогда… в полете… ты думал обо мне?
- Нет.
- Я страшно взволновалась, когда услышала о вашем полете. Почему ты ничего мне не сказал?
- Скажу сейчас… Я тебя люблю.
- Ох, Улисс…
Она закрыла глаза и некоторое время так сидела.
Я тоже молчал. Ничего не скажу больше. Вроде бы и не вырвались эти слова. И ничего не надо. Только сидеть вот так, рядом, рука к руке, и мчаться вслед за догорающим днем. И пусть молчит. Все сказано - и ничего не надо.
Ну что за радость, в самом деле, быть женой пилота…
Даже самые долгие путешествия приходят к концу. А мы летели всего каких-нибудь семнадцать минут.
Моросил дождь, когда мы вышли из аэропоезда на мокрые плиты эстакады. С запада плыли черные, набухшие дождями тучи. Но, по-видимому, были уже включены на побережье защитные установки: тучи начинали редеть и рассеиваться, потому что дождь был не нужен.
Над частоколом сосен виднелись ближние корпуса Веды Гумана. Золотился свет в окнах. Я подумал о своем домике в поселке космонавтов - давно не горел там свет в окошках, пустых и незрячих. Не хотелось туда возвращаться. Провожу Андру, подумал я, и махну в Учебный центр, переночую у кого-нибудь из товарищей.
Мы остановились на переходной площадке. Влево бежала транслента к Веде Гумана, вправо - к Учебному центру и поселку космонавтов.
Остро пахло хвоей, дождем, близостью моря.
Андра медлила, стояла в задумчивости. Я посмотрел на нее, и тут же она вскинула тревожный взгляд и сказала:
- Не могу расстаться с тобой, Улисс…
Так вот, должно быть, и происходят крутые повороты в жизни человека.
Был некто Улисс Дружинин, пилот, сын примаров, мрачноватый тип с прекрасными задатками брюзги и бродяги, и никто во всей Вселенной не испытывал особой радости от факта его существования.
И не стало его.
Ну, как там сказал когда-то поэт? Облако в штанах - вот что осталось от некоего Улисса Дружинина…
- Отныне ты не будешь ходить по земле. Я буду тебя носить на руках. Вот так.
- Перестань, - смеялась Андра. - Пусти…
- Ты моя драгоценность. Моя царевна. Моя ненаглядная.
- Откуда у тебя эти слова? Почему ты заговорил по-русски?
- Моя жар-птица. Моя жена. Ты моя жена?
- Да… Жар-птица-это из сказки?
Все, что было раньше, ушло, скрылось за поворотом. Время начало новый отсчет. Вкрадчиво просачивался в комнату лунный свет, затевая легкую игру теней, и мне был близок и понятен старинный первоначальный смысл луны и смысл мира, который поэты не зря же называли подлунным.
Не знаю, сколько прошло времени, и не хотел знать. Но вдруг я почувствовал, что Андра опять встревожилась.
- О чем ты думаешь? - спросил я, готовый защитить ее от всех тревог мира, сколько бы их ни было.
Андра молчала.
Я слышал, как она легко прошла в гостиную. Вслед за тем донесся ее голос:
- Мама?.. Ты не волнуйся, просто я выключила видео… Мама, ты выслушай…
Я не слышал, что ей говорила мать, но понимал, что разговор идет трудный.
- Я у Улисса… Да… Мама, погоди, ну нельзя же так, дай мне сказать. Мы решили пожениться. Ты слышишь? Мама, ты слышишь?.. Ну не надо, мамочка, нельзя же так…
Она перешла на шепот, я не различал слов, хотя весь обратился в слух. Во мне поднималась злость к Ронге. Я представлял себе ее резкое, прекрасное лицо на экране видеофона, непримиримые глаза. Мне хотелось подскочить к Андре, выхватить видеофон, крикнуть: "Перестань ее мучить!"
Вернулась Андра, я обнял ее, глаза у нее были мокрые.
- Что она сказала?
- Требует, чтобы я сейчас же приехала домой.
- И ты… ты поедешь?
- Нет.
- Вот какая жена мне досталась! Ох, и буду же я тебя беречь, моя храбрая…
Она сжала мою руку:
- Не сердись на нее, Улисс. Мама очень хорошая, добрая. Только она устала, потому что отцу никогда не сиделось на месте. Люди ведь разные: один любит движение, другой - покой. Отец вечно таскал ее по всем материкам, я ведь и родилась в дороге - на лайнере по пути в Гренландию. А после того случая на Венере мама решила, что хватит с нее кочевой жизни.
- Они разошлись с отцом?
- Когда Том Холидэй сказал, что приглашен в комиссию Стэффорда и собирается снова на Венеру, мать просто пришла в отчаяние. Не могу тебе передать, какая разыгралась сцена. Отец согласился остаться. Но перед самым отлетом комиссии… в общем, он ничего не мог с собой поделать, так уж он устроен. И мама сказала, чтобы он не возвращался…
Андра всхлипнула.
- Не плачь. Может, все еще наладится. Отцу надоест кочевать, и он вернется. Ты же говоришь, он приедет в конце лета. Не плачь.
- Уже не плачу. - Она прерывисто вздохнула.
- Вот и умница.
Потом я сказал:
- Теперь понятно, почему твоя мама так ко мне относится. Она хочет предотвратить повторение своей судьбы. Я ведь тоже… веду не оседлый образ жизни.
Андра промолчала.
- Похоже, она меня ненавидит, - сказал я.
- Просто она напугана и никак не может забыть ту венерианскую историю.
- Венерианскую историю? Но я-то при чем? - И тут у меня мелькнула догадка. - Постой, постой… Ее тревожит, что я сын примаров?
- Да.
- И она боится, что я… Андра, это не так! Я себя проверил! Клянусь, ничего такого во мне…
- Не надо, Улисс, - быстро сказала она. - Я ничего не боюсь.
- Андра… - Мне хотелось без конца повторять ее имя. - Андра, знаешь что? Я уйду из космофлота. Найду себе другое занятие. Всегда будем вместе.
- Нет, Улисс. Такую жертву я не приму. Ты пилот. А пилоты должны летать. На то они и пилоты…
Глава одиннадцатая
Чертежи мечты
Из космофлота я, конечно, не ушел. Нас с Робином перевели на линию Луна - Юпитер, и мы ушли в рейс с группой планетологов. Мы высаживались на спутники этой гигантской планеты. На Ио и Ганимеде поставили новые автоматические станции. Исследователи оказались отчаянными ребятами, все они были ярыми сторонниками быстрейшего заселения больших спутников Юпитера и неутомимо искали подтверждения своим доводам. Один из них, Олег Рунич, особенно нервировал нас. Он был убежден, что в глубинах океана Юпитера существует замкнутая органическая жизнь, и так и лез в десантной лодке поближе к атмосфере планеты, чтобы испытать какой-то необычайно чувствительный прибор - регистратор биомассы.
Словом, у нас было много хлопот с планетологами. Но когда мы их удерживали, ссылаясь на коварство Ю-поля, они возражали, ссылаясь на наш знаменитый экспериментальный полет вне времени.
Беспокойный это был рейс. И когда мы наконец благополучно возвратились на Луну, я почувствовал необходимость разрядки.
Нам с Робином дали двухмесячный отпуск. Я, разумеется, собрался с ближайшим рейсовым на Землю. Робина отец уговорил остаться на Луне.
- Хочет, чтобы я ему помог обработать какие-то вычисления на Узле связи, - сказал Робин.
- Нет, - сказал я, - хочет привязать тебя к Узлу семейным узелком. Договаривай уж до конца.
- Похоже, - согласился он. - Особенно Дед настаивает.
- Ну как же! Династия Грековых - космических связистов. Ты бы женился, Робин. Династия так уж династия. - Преемственность надо обеспечить, чтобы дело не заглохло.
- И женюсь, - сказал Робин своим невозмутимым тоном. - Одному тебе, что ли, можно?
Андра встретила меня в космопорту. Повисла у меня на шее, шепнула:
- Обещал носить на руках - так неси!
Недолго думая я подхватил ее, смеющуюся, на руки и понес сквозь толпу. На площади перед зданием космопорта Андра высвободилась. Озабоченно поправила прическу, потом критически оглядела меня и, найдя, что я порядком обносился, потащила в ближайший рипарт.
Мне доставляло неизъяснимое удовольствие подчиняться ей во всем. В зеркале рипарта я увидел на своем лице незнакомую улыбку - благодушную и туповатую. Странное дело - я никак не мог согнать ее с лица, она все время возвращалась, я чувствовал это. Так я и сидел с этой улыбочкой дома за столом, попивая кофе и заедая яблочным пирогом и очередными грандиозными проектами из области этнолингвистики. Потом мы взяли машину и укатили к морю, и я, блаженно улыбаясь и закрыв глаза, лежал на теплом песке в дюнах, и Андра натерла меня какой-то новой мазью, предохраняющей от ожогов. От шершавых, нагретых солнцем сосен шел отличный смолистый дух. Мы надели маски и ласты и, включив дыхательные аппараты, надолго ушли под воду, и плавали, и бродили, взявшись за руки, среди леса водорослей. А потом опять лежали на песке и смотрели, как закатное красное солнце погружается в море.
Наверное, это и было счастье.
Дни стояли сказочные - тихие солнечные дни начала сентября. По утрам я отвозил Андру в Веду Гумана, а к концу занятий приезжал за ней. Все с той же благодушной улыбкой я ожидал ее в вестибюле, и она сбегала по лестнице в неизменном сопровождении двух-трех юных гуманитариев, и я, улыбаясь, оттирал эскорт плечом. Гуманитарии умолкали на полуслове и несколько ошарашенно смотрели, как я усаживал Андру в машину. Моя жена, высунувшись из окошка, докрикивала им окончание разговора, но я включал первую скорость. Андра сердито поворачивалась ко мне:
- Как не стыдно, Улисс! Ты ведешь себя как маленький…
Выговор разбивался о мою улыбку. Я посылал ей менто: "Люблю".
- В конце концов, просто невежливо, - не сразу сдавалась Андра.
"Люблю", - твердил я.
Ничто на свете, кроме нее, меня не интересовало. Даже читать было неохота. Стоило Андре выйти из комнаты, как я вскакивал и шел за ней. Я просто не выносил ее отсутствия.
На второй день Андра сказала:
- Вечером мы поедем к матери. - И, предупреждая мои возражения, быстро добавила: - Мама как будто примирилась.
- А что ей оставалось? - буркнул я.
- Будь повежливее и не вздумай торопить меня домой, - сказала Андра. - У мамы сейчас очень трудная полоса.
"Трудная полоса". Я восхищенно смотрел на свою жену. Мне ужасно нравился ее голос и все, что она говорила, каждое слово.
- Отец недавно говорил с ней…
- Он приехал?
- Нет. У него самый разгар работы, и он умолял маму прилететь к нему в Индию.
- А она что?
- Раздумывает.
Ронга встретила меня не то чтобы холодно, но сдержанно. Я внутренне поежился от ее испытующего взгляда. Андра что-то рассказывала о своих лингвистических делах, а Ронга в упор смотрела на меня. Она как бы спрашивала: "Могу я доверить тебе свою дочь? Ведь у меня нет никого дороже Андры…"
Потом налила в бокалы шипучего вина. Я взял свой и сказал, обращаясь к Ронге:
- Будь счастлива, старшая.
- Что говорить обо мне, - ответила она, и мне показалось, что голос ее звучит мягче. - Будьте счастливы вы с Андрой.
Андра вскочила, обняла мать:
- За нас с Улиссом, мамочка, не беспокойся. Мы пьем за тебя и… за папу.
Я думал - грянет гром. Нет, обошлось. Ронга только головой покачала и пригубила вино.
Но, как видно, ее все еще одолевали сомнения.
- Улисс, про тебя стали часто писать в газетах. Ты что же, намерен повторить тот полет?
- Если повторение и состоится, то очень не скоро, - ответил я.
- На днях передавали интервью с Боргом. Насколько я поняла, начато проектирование корабля с этим… каким-то странным двигателем.
- Хроноквантовым. Знаю.
Ронга помолчала. Ожидала, наверное, не разовью ли я тему. Но я потягивал вино, поглядывал на Андру. И хотелось мне одного - поскорее очутиться дома.
- Надеюсь, теперь, - Ронга подчеркнула это слово, - теперь ты с большей ответственностью будешь обдумывать свои шаги.
И я ответил солидно, как и полагается семейному человеку:
- Ну, еще бы!
Андра тихонько прыснула в ладошку.
Да, я знал, что Борг начал проектировать корабль, об этом мне еще в Селеногорске рассказали. Знал даже, что ему предоставили один из корпусов Института ракетостроения - это по соседству с поселком космонавтов, рукой подать. Но день проходил за днем, а я не торопился наведаться к Боргу.
- Что с тобой, Улисс? - спросила однажды Андра, когда я вез ее из Веды Гумана домой. - Всполошил, можно сказать, все человечество, а теперь, когда дело сдвинулось, ты вроде бы потерял к нему интерес.
- Успею еще, - благодушно отозвался я.
- "Успею"! И улыбка у тебя какая-то появилась… Знаешь, кем ты становишься?
- Кем?
- Едоком!
- Но-но, не очень… Я отпускник, только и всего. Имеет право человек на отпуск?
Андра подумала и сказала:
- Имеет.
А спустя день или два меня вызвал по видеофону Борг.
- Здравствуй, пилот, - сказал он, вглядываясь в меня с усмешкой. - Случайно узнал, что ты на земном шаре. Что поделываешь?
- Да, в общем-то, ничего… Я в отпуску.
- Поздравляю, - сказал Борг.
Я поблагодарил, не совсем ясно представляя, с чем именно он меня поздравил. Наверное, все-таки не с отпуском.
- Если выберешь время, пилот, приезжай. У нас тут веселая компания. Ладно, выключаюсь.
Я выбрал не лучшее время для визита - утренние часы. Но я не собирался мешать Боргу и его конструкторам работать - просто мне хотелось посмотреть, как проектируют космические корабли.
Корпус, в котором разместилось конструкторское бюро Борга, стоял в излучине тихой речушки. Я вошел в просторный круглый холл. Все двери - а их тут было множество - стояли настежь, так как предполагается, что в рабочие часы не бывает праздношатающихся.
Я заглянул в одну из них - и замер. Спиной ко мне сидел человек, над креслом возвышались квадратные плечи и затылок в белокурых завитках - это был несомненно Борг. Мощный череп был обтянут зеленоватым пластиком конструкторского шлема, от которого тянулся к пульту, змеясь по полу, толстый кабель. Руки Борга лежали на подлокотниках кресла, и я подумал, что по сложности это кресло, пожалуй, не уступало пилотскому. Руки, обнаженные по локоть, были грубые, загорелые, в белых волосках - очень крепкие, уверенные руки. Пальцы то и дело пробегали по кнопкам на консолях подлокотников.
А перед Боргом был развернут во всю стену конструкторский экран. По нему проносились разноцветные линии, они переплетались, выстраивались в группы, исчезали. Вот возникла сложная фигура, сквозь которую проходила жирным красным пунктиром какая-то магистраль. Борг задержал фигуру на экране, всмотрелся… вслед за тем из кресла раздалось глухое рычание - и экран опустел, все исчезло. И снова побежали линии, причудливо группируясь.
Я смотрел во все глаза. Первый раз я видел главного конструктора за работой, и это зрелище захватило меня своей необыкновенной красотой и напряженностью. Датчики, вмонтированные в шлем, несли мысль конструктора к одной из сложнейших машин мира - преобразователю конструкторского пульта, который мгновенно воспроизводил импульсы на экране - в размерах, углах, направлениях. Но каким же могучим даром концентрированного, точного мышления и вольного воображения нужно обладать, чтобы вот так часами сидеть перед экраном…
- Какого дьявола! - прорычал вдруг Борг.
Я вздрогнул от неожиданности и сделал было шаг в сторону, чтобы бесшумно уйти, но тут он повернулся вместе с креслом. Брови у него были грозно нахмурены, и вообще я как-то не сразу узнал Борга.
- А, это ты, - сказал он. - Я не переношу, когда стоят за спиной.
- Извини, старший. Я не знал…
- В двенадцать. - Борг повернулся к экрану, разом забыв обо мне.
Я поспешил прочь. Лучше всего было пойти на речку, растянуться на траве среди благостной зеленой тишины, закрыть глаза и слушать, как чирикает какая-нибудь легкомысленная пичуга. В конце концов, я отпускник и имею право лежать на траве сколько пожелаю.
Сам не понимаю, почему я не ушел. Из двери в глубине холла доносились неясные голоса, и я на цыпочках направился туда. В просторной комнате работали двое конструкторов и конструкторша с розовощеким строгим лицом. Одного я знал - длинноносого Гинчева, специалиста по корабельным системам живучести: однажды на "Элефантине", во время ремонта, я спорил с ним по поводу перестройки дистрибутора. Остальных видел первый раз. Гинчев и розовощекая просматривали на проекционном экране пленки с чертежами узлов и тихо переговаривались, тыча в экран указками. Третий конструктор щелкал клавишами вычислителя.
- Плохо увязывается с компоновочным вариантом, - слышал я напористый голос Гинчева. - Здесь будет выступать на четыреста миллиметров и упрется в шахту утилизатора.
Розовощекая тихо возразила, и Гинчев нетерпеливо сказал, что надо показать главному.
- Нет, - сказала конструкторша. - Дадим еще раз переделать электронному деталировщику.
Зеленая травка в союзе с голубым небом дожидалась меня там, снаружи, пичуга старательно выщелкивала нечто отпускное, но я потащился к следующей двери. Над ней нависало белое полукружие лестницы, ведущей на второй этаж. В этой комнате было полутемно, медленно крутилось что-то серебристо-чешуйчатое, то одна, то другая чешуйки ярко высверкивали. Передвигались расплывчатые тени. Вдруг зажужжало, отчетливый и бесстрастный голос произнес:
- Ирг-восемьдесят мезо один. - И после короткой паузы: - Круг минус секунда.