– А не знаешь, так слушай. Давно было дело – лет двенадцать назад, я всего второй узелок на голове завязал, а волос бы на тысячу хватило. У шавеларов уже плохо дела шли, стойбища пустеть начали. А у пограничного с А-Шавели каганата наоборот – хорошо шли. Каган-то Нархат великий воин был, каганат Шалиха захватил, кагана Махта данью обложил. Воинов много у Нархата стало, все сильные, удалые. И повадились его воины в А-Шавели набегать. Многие пропадали, стало быть, шавеларам попались, некоторые, никого не встретив, возвращались. А некоторым удача выпадала – на покинутое стойбище набредали. Они, хоть и покинутые, а вещи там оставались всякие – хорошие, добрые вещи. Дорогие вещи.
Вот однажды сотник Иршан решил счастья попытать, четыре дня со своей сотней ходил по лесу, ничего не нашёл. А на пятый заметили трёх детёнышей шавеларских. Долго следили за ними, убедились – одни котята, без взрослых. Загорелся Иршан – никто никогда о рабе-шавеларе и не слышал, захватить и продать – всей сотне на всю жизнь хватит и внукам останется. Шустрые котята оказались – полтора десятка нархатинцев положили. Да и не довёз всех Иршан – один в первую же ночь удавился, второй в дороге зачах. Самого маленького только довёз Иршан и не прогадал – сам Нархат отвалил ему столько, что сотник бы и за десять разграбленных стойбищ не выручил. Хотя маленький всё равно помер скоро, как его Нархат ни лелеял.
А потом беда пришла – прискакал к Нархату гонец и говорит: "Вышли шавелары из лесов, всех убивают, уже два города пожгли". Только не жгли шавелары городов – я сам был в одном из них, был и удивлялся: стоял город – нет города. Как из песка построен был и расползся-растёкся под дождём будто. Только бугорки остались – вот дом стоял, вот стена была, вот коней развалившиеся статуи, а вот человек был. Ну Нархат ничего не боялся, а что ему бояться – такого, как у него, войска тогда ни у кого не было. Ханом Нархат стать собирался. Вот собрал Нархат воинов – пятнадцать тысяч одних нукеров под его руку встало и простых воинов без счёта. Увёл Нархат своё войско, в столице сына оставил – Сарахета.
День ждёт Сарахет гонца, десять дней ждёт, двадцать – нет вестей от Нархата. Послал Сарахет разведчиков. Вернулись разведчики, быстро вернулись. И рассказали, что лежат в поле доспехи и оружие, оплавленные-обугленные, и полю тому конца не видно. И это всё, что осталось от Нархата с войском, потому что людей на том поле нет ни одного – один пепел чёрный внутри доспехов. И ещё два города грязью расплываются. И стойбищ с десяток. Ай, испугался Сарахет, ай забегал! На помощь звать начал, новое войско собирать. Всю казну раздал, завоёванные отцом земли вернул, своего каганата две трети раздарил – собрал новое войско, больше колдунов собирал, четыре сотни набрал и пятую, неполную.
Каганы, Сарахетом задобренные, шавеларами запуганные, соборное войско собрали – тридцать семь тысяч нукеров собралось, когда шавелары к столице вышли. Видно стало, что побил их Нархат, но мало побил. Совсем-совсем мало побил. Но всё ж разбили тогда шавеларов, всех убили. От войска каганов половина осталась – битая-перебитая. Да и та бы не осталась, если бы не колдуны Сарахетовы, эти почти все полегли.
Тут страшно каганам стало, разбежались каганы по домам, попрятались – ждать стали. Два года ждали – не вышли больше шавелары из лесов. Каганы потихоньку остаток Сарахетового каганата растерзали, самого Сарахета прирезали и стали жить по-старому. Только к лесам теперь и на полёт стрелы никто не подходит. Хорошая история? А теперь готовься бояться. Знаешь, сколько всего шавеларов из лесов выходили? Девять троек!
– Не понял, – удивился Семён, – а в тройке сколько человек?
– Сколько может быть в тройке человек? Три.
Семён погрузился в раздумья. Татарина же собственный рассказ привёл в меланхоличное настроение, и он, неимоверно фальшивя, затянул заунывную песню, к счастью негромко.
Так ехали до вечера: Семён молчал, Татарин то пел песни себе под нос, то так же под нос рассказывал нравоучительные истории и эпизоды из жизни героев прошлого.
Заночевали прямо под открытым небом – с лошадей были сняты и развёрнуты тюки, оказавшиеся чем-то вроде войлочных одеял. Перед тем как улечься самому, Татарин связал Семёну ноги тонким шнуром, оставив длинный конец, и только после этого развязал Семёну руки. Протянул остаток шнура к своему месту, завернулся в одеяло и вроде бы задремал. Семён последовал его примеру, но спать не собирался. Выждав около часа, Семён откинул одеяло и, стараясь не потревожить сигнальный шнур, принялся разбираться с верёвкой. Путы оказались неожиданно надёжными: шнур был прочен, как стальной трос, и при этом пластичен, как любая верёвка. Повозившись минут десять и так и не порвав даже отдельного волокна, Семён принялся за узел. С узлом он возился с полчаса, пока не сломал ноготь и, засунув пострадавший палец в рот, не услышал сдавленное хихиканье. Семён обернулся и увидел поблёскивающие из-под края одеяла глаза. Татарин не спал, но за сохранность своего приобретения нимало не беспокоился, и это огорчило Семёна больше всего. Поэтому он бесплодные попытки забросил и провалился в сон.
Проснувшись от холода часа за два до рассвета, Семён ещё раз попытался освободиться. Напрягая ноги и пытаясь перекрутить верёвку, он добился только того, что шнур глубоко врезался в кожу. Разъярённый Семён медленно двинулся к похитителю, но не успел он сползти со своего одеяла, как Татарин открыл глаза и уставился на Семёна внимательным злым взглядом. Семён моментально увял: несмотря на явное превосходство в весе, в честной схватке Семёну не светило ровным счётом ничего, и он это понимал.
Поднялись вскоре после восхода солнца. Татарин легко и быстро развязал так и не поддавшийся Семёну узел, недовольно поцокал языком, глядя на следы от шнура. Семён взгромоздился на "свою" лошадь и застонал: отбитый за вчерашний день зад и натёртые ноги тут же немилосердно заболели.
– Терпи-терпи, мало осталось, скоро приедем, – утешил его похититель.
Семёну эта новость, однако, облегчения не принесла ни малейшего. Связывать его Татарин не стал, но Семён понимал, что это немногое меняет – ускакать он всё равно никуда не сможет. Семён уже надумал при удобном моменте броситься на этого мелкого разбойника, свалить с лошади, а там – будь что будет. Глядишь, повезёт и злыдень при падении свернёт себе шею. Но удобного момента всё не представлялось и не представлялось. А потом стало поздно – они выехали на дорогу.
С каждым часом дорога становилась всё оживлённее, а Татарин – всё возбужденнее, и, когда к вечеру появились первые дома немаленького по местным меркам города, похититель уже просто сиял.
– Теперь богатым стану, – делился он с Семёном планами по его, Семёна, продаже. – Может, полсотни аньга выручу, а может, и больше. Лошадей куплю, табун заведу. Кобылиц молочных, молоко продавать буду, жеребят продавать. Эх, хорошо заживу!
Семён только зубами скрежетал.
Спешились уже почти в полумраке на площади перед невысоким, но длинным зданием. Семён, отметив малолюдность места, решил, что это и есть долгожданный удачный момент, и попытался дать стрекача, но умело брошенная верёвка с грузиками тут же опутала его ноги.
– Ай-ай, какой глупый, – сказал Татарин, подходя к упавшему Семёну. – Бежать собрался? Твоих здесь нет, а сам ты заметный, как одинокое дерево в поле. Куда бежать, где прятаться будешь? Не знаешь? Ай, глупый. Будут продавать завтра, не говори ничего, за дурака меньше дадут.
Семён лежал молча, и до него только сейчас стало доходить, что его командировка на теперь уже "эту" сторону может затянуться. Возможно даже – на всю жизнь.
Торги, против ожидания, не произвели на Семёна особого впечатления. Даром, что одним из предметов торга выступал он сам. Механизм торгов, видно было, выверен до последней детали, и все ненужные сюрпризы давно предусмотрены и нейтрализованы. Ещё с утра Семёна заставили выпить чашку мутного тёплого пойла со вкусом картофельного отвара. Пойло, несомненно, было щедро заправлено каким-то наркотиком, от которого Семёну все происходящее стало глубоко безразлично. Сознание оставалось совершенно ясным, руки-ноги повиновались безотказно, но все эмоции пропали совершенно. Семён вполне мог попытаться сбежать или хотя бы оказать сопротивление, но никакого желания к действиям не испытывал, а лишь отстранённо наблюдал за происходящим, ощущая себя реинкарнацией Будды в теле рыбы, которую повар как раз доставал из воды.
Суетливый низкорослый мужичок в одеянии, напоминающем фрак, вывел надменно-безучастного Семёна на помост под слепящее солнце, и самая странная в его жизни сделка купли-продажи состоялась. Семён послушно повернулся пару раз на помосте, продемонстрировал желающим язык и зубы, ответил на несколько вопросов, после чего без какого-либо заметного торга перешёл в личную собственность усатого толстяка в богатой одежде. Сумма, заплаченная толстяком, Семёна впечатлила даже в таком состоянии: если верить вложенным в Семёнову голову знаниям, сто двенадцать аньга были весьма и весьма значительной суммой. В чём Семён убедился, следуя в свите толстяка дальше по рынку: два широкоплечих раба со зверскими рожами были куплены по два аньга и двадцать эргемов каждый, а за темнокожую танцовщицу толстяк, после некоторых обсуждений в компании распорядителя торгов и ещё трёх претендентов, выложил двадцать пять аньга. Ощущение собственной ценности доставило Семёну смутное удовлетворение.
Обзаведясь танцовщицей, новоявленный владелец Семёна решил, видимо, что на сегодня покупок хватит – ещё раз гордо оглядев приобретения, кивнул удовлетворённо и повернулся к типу, которого Семён счёл управляющим при толстяке-господине. Тип выслушал негромкие указания, после чего озвучил их для следующей ступени слуг. Указания заключались в том, что "высокорожденный господин Маренах повелевает сопроводить рабов в свой летний дом и устроить их надлежащим образом". Что и было исполнено ретивой челядью со всей надлежащей сноровкой и расторопностью. Семён лишний раз убедился, что хозяин его богат и уважаем. Поскольку эмоции в размышления Семёна не вмешивались, вывод, к которому он пришёл, был сугубо прагматичным: помощи ждать ниоткуда не приходится, поэтому следует счесть нынешнее положение наилучшим из возможных и не сопротивляться обстоятельствам.
Предоставленные Семёну покои нельзя было счесть богато обставленными, но зато ему не пришлось их с кем-либо делить. Что для раба было роскошью почти запредельной. И что для Семёна оказалось громадным облегчением: по крайней мере, никто не видел, как Семён грыз жёсткий подголовный валик, с трудом сдерживая рвущиеся из горла глухие рыдания. Действие зелья прошло, и груз эмоций обрушился сокрушающей лавиной, совсем другими красками расцветив события прошедшего дня. Он пытался убедить себя, что на той, своей, стороне у него всё равно и раньше не было особенно близких людей, а теперь даже и знакомых нет. И что милиция его ищет, наверняка считая преступником. Напрасно – все разумные доводы отступали перед давящей тоской, охватившей вдруг Семёна. Он промаялся почти всю ночь и лишь под утро уснул зыбким сном, искренне надеясь, что случившееся окажется очередным сновидением.
Человек ко всему привыкает. Эту нехитрую древнюю истину Семён понял спустя примерно месяц после своего пленения. Тем более что условия были в общем-то сносными. Сложнее всего оказалось привыкнуть не к новому положению, как полагал Семён, а к отсутствию мелких благ цивилизации: нормальной бритвы, обуви подходящего размера, канализации, водопровода, чёрт побери! С водой здесь было не так хреново, как в восточных степях, но всё равно: купание (раз в месяц) являлось привилегией богачей. А рабам и слугам вода выдавалась вообще только для питья. Привыкать поэтому следовало ещё и к постоянной вони. Хотя Маренах Карай, владелец доброго десятка пастбищ и основной поставщик лошадей для войска кагана, считал себя человеком чистоплотным и, вообще, любящим чистоту и порядок. У Семёна по этому поводу было своё мнение, но он благоразумно держал его при себе. Тем более что хозяин старался содержать Семёна в относительной чистоте: время от времени ему давали тазик грязной воды и тряпку, которой следовало обтереть не прикрытые одеждой участки тела, вымочив её предварительно в воде. Тряпку после чего следовало выжать обратно в тазик и отдать сии предметы гигиены ожидающему слуге. Что будут делать с этой водой дальше и что с ней делали прежде, Семёну узнавать не хотелось. Отмытый таким образом Семён, по мнению хозяина, становился достаточно чистым, чтобы предстать перед важными гостями.
А ещё дико хотелось курить. То, что про курение здесь никто никогда не слышал, Семён выяснил довольно быстро. С тоски пытался сам скручивать "козьи ноги", заворачивая в сухой лист различные травы, но ничего, кроме недоумевающих взглядов и головной боли, не заработал. Хотя хозяин к этой причуде своего раба относился благосклонно, считая это пускание дыма забавным фокусом.
Главной ценностью Семёна, как он скоро выяснил, были вовсе не его редкостные для этих мест внешние данные (хотя это тоже), куда более ценным его делало то, что он – человек с той стороны. "Из-за высоких врат". Вообще, порталы на этой стороне были явлением общеизвестным. И похоже, общеизвестным давно – они уже плотно вросли в местный фольклор. Очень многие сказания повествовали о путешествиях главного героя через высокие врата в самые невероятные места. Фантазия сказителей, не ограничиваемая рамками привычных природных и социальных законов, расцветала самым пышным цветом. Семён пытался первое время выделять из сказаний рациональное зерно, сопоставляя железных птиц с самолётами, живые дома – с автобусами, а всевозможные говорящие предметы – с радиоаппаратурой. Но потом плюнул. Если рациональное зерно и имело место, то отделить его от груд цветастых плевел не было никакой возможности.
Семёновы сопоставления, как ни странно, ему всё же помогли: после одного бурного спора насчёт возможности совместного потомства у железной птицы и живого дома Семён стал признанным специалистом по миру за высокими вратами. Это дало ему непрекращающийся источник информации обо всех потусторонних событиях: что бы ни случилось, так или иначе связанное с порталом, рано или поздно информация об этом событии доходила до Семёна. Так, Семён, узнал, что шавеларский хан был похищен не через Северный, который в этом мире располагался далеко на востоке, и не через портал в Потьме, а через другой, находящийся где-то на местном севере и ведущий совсем даже не на Землю. И похитители – вовсе не соплеменники Семёна. Впрочем, выводы насчёт Земли и землян Семён сделал сам – здесь той стороне отказывали в каком-либо делении: весь мир по ту сторону являлся единым, необъятным и разнообразным, а все его жители – просто чужаками. Так что чужаки, которым собирались мстить эльфы, и чужаки, к которым принадлежал Семён, находились, по всей видимости, на разных планетах. Это известие Семёна обрадовало – не то чтобы он всерьёз принял слова своего пленителя, но мысль о возможной войне эльфов с людьми определённую долю беспокойства доставляла: шавеларов здесь не просто боялись, а очень боялись. Семён же вовсе не собирался доживать здесь остаток жизни.
Впрочем, участвовала в похищении, похоже, ещё какая-то не то раса, не то организация – говорили об этих очень неохотно. Дать им какое-либо имя собеседники наотрез отказывались, называя их просто "те", или "не те", или "другие" – в зависимости от контекста. Семёну с трудом удалось выяснить, что обитают эти таинственные типы всё-таки по ту сторону, но к чужакам не относятся. И что упоминать их в разговоре не стоит. Семён про себя предположил, что речь идёт об Основателях, и, на всякий случай, спросил, не "те" ли построили порталы. И получил ответ, что он дурак, что высокие врата никто не строил и стоят они с момента сотворения мира.
Адаптации Семёна к этому миру поспособствовало ещё одно обстоятельство, весьма, надо заметить, симпатичное обстоятельство. Семён не раз ловил на себе заинтересованные взгляды местных девушек, и, пожелай он, разница в статусе вряд ли оказалась бы большим препятствием. Особенно учитывая местный уклад жизни, который Семён определил как "ложный патриархат". Но далеко дело зашло только с одной местной – та самая танцовщица, купленная в один день с Семёном, положила на него глаз, похоже, ещё в день покупки. И хотя Семён изо всех сил старался быть благоразумно осторожным, природное обаяние, первобытная красота девушки плюс энергичный напор не оставили ему никаких шансов, и очень скоро танцовщица оказалась у него в объятиях. Хотя, кто у кого оказался – это ещё вопрос. Особенно Семёна удручал тот факт, что их общий хозяин к новой танцовщице тоже весьма благоволил и вряд ли бы обрадовался неожиданному сопернику. Но он ничего не мог с собой поделать.