Он не стал возражать. По плавно изгибающемуся коридору Лона направилась к центральному вестибюлю. По пути, в небольшом тупичке-рекреации экран во всю стену демонстрировал нескольким парочкам полярное сияние. На нейтральном сером фоне драматически метались зеленые, красные и лиловые сполохи. Было очень похоже на конец света.
В вестибюле Лона набрала пачку рекламных брошюрок, потом вернулась к огромному экрану. Перед ним оставалась только одна парочка, которую Лона приметила еще в коктейль-баре. Она - блондинка лет двадцати с небольшим, в золотистые волосы искусно вплетены зеленые пряди; взгляд холодно-отстраненный. Муж - если это муж - значительно старше, лет под сорок, в плаще из какой-то дорогой ткани. Вокруг его левого запястья неторопливо вращался браслет "Вечное движение" - сувенир с внешних миров.
На деревянных ногах Лона приблизилась к ним. Улыбнулась.
- Здравствуйте. Меня зовут Лона Келвин. Может, вы заметили нас в баре…
В ответ - две нервных, вымученных улыбки. Имена. Имена Лона тут же забыла. Ну да неважно.
- Мне пришла в голову мысль, - начала Лона. - Почему бы нам вчетвером не пообедать сегодня вместе? Мне кажется, вам было бы интересно познакомиться с Миннером. Он видел столько планет…
У парочки был вид загнанных в ловушку зверей. Блондинка, похоже, вот-вот собиралась закатить истерику. На выручку искусно пришел учтиво-обходительный муж.
- Большое спасибо… мы очень тронуты… но никак… мы уже договорились… встретили земляков… может, как-нибудь в другой раз…
Столы в ресторане не были рассчитаны конкретно на четверых или шестерых; всегда можно было собраться теплой дружеской компанией, сколь угодно многочисленной. Только получив щелчок по носу, Лона поняла то, что Беррис почувствовал с самого начала. Их держали за нежелательных элементов. Изувеченный астронавт, мастер сглаза, явился со своей чумой на их пир. Покрепче зажав под мышкой пачку брошюрок, Лона поспешила в номер. Беррис стоял у окна и смотрел на снег.
- Миннер, только взгляни! - объявила Лона, рассыпав буклеты на постели; голос ее дрожал, чуть только не срываясь на визг.
- Что-нибудь интересное есть?
- Там все интересно. Одно лучше другого. Давай выберем вместе.
Они присели на краешек кровати и принялись перебирать глянцевито поблескивающие брошюрки. Экскурсия на Землю Адель смотреть пингвинов - полдня. Экскурсия к шельфовому леднику Росса, с посещением Малой Америки и базы Мак-Мердо - целый день. Со специальной остановкой возле действующего вулкана Эребус. Или поездка на несколько дней к побережью - смотреть морских котиков и морских леопардов. Лыжный поход к Земле Мэри Бэрд. Горный поход вдоль побережья Земли Виктории, к леднику Мерца… Они остановились на пингвинах и, спускаясь на обед, записались в соответствующий список у дежурного администратора.
Весь обед они просидели одни.
- Лона, расскажи мне о своих детях, - произнес Беррис. - Ты их когда-нибудь видела?
- Нет… почти нет. Так, чтобы можно было потрогать - только один раз. И еще на экранах.
- И Чок действительно устроит так, чтобы двух детей отдали тебе на воспитание?
- Он сказал, что устроит.
- И ты ему поверила?
- А что мне оставалось? - Она накрыла его ладонь своими. - У тебя очень болят ноги?
- Не очень.
Что она, что он едва прикоснулись к еде. После обеда показывали кино: стереофильм об антарктической зиме. Тьма на экране была смерти подобной, и подобный смерти ветер неистовствовал над плато, вздымая в воздух верхний слой снега, словно миллионом ножей. Лона увидела неподвижные столбики пингвинов, высиживающих яйца. А потом она увидела, как взъерошенные пингвины спасаются от снежного бурана, бредут длинными колонами в глубь континента - в то время как в небесах глухо рокочет космический барабан, а невидимые церберы мечутся с пика на пик, отталкиваясь ото льда бесшумными подушками лап. В конце фильма наступил рассвет; после шестимесячной ночи девственно-чистый лед запятнали кроваво-красные лучи восходящего солнца; с оглушительным грохотом пошло трещинами огромное, до горизонта, ледяное поле. Из кинозала большинство перебралось в бар. Беррис и Лона отправились к себе в номер и сразу легли спать. Лона чувствовала, что внутри у Берриса зреет буря, до утра она непременно разразится.
Чтобы спрятаться от неутомимого солнца, пришлось сделать окна матовыми; темнота обволокла Лону и Беррис, как огромное невесомое покрывало. Медленно, ровно дыша, Лона вытянулась на спине рядом с Беррисом, легонько касаясь его бедром. Каким-то образом ей удалось задремать. В отрывочном, передае-мым фрагментами яви сне к ней явились ее собственные бесплотные видения. В какой-то момент она обнаружила, что одеяло сбилось в сторону, всю ее покрывает холодный пот, вокруг - незнакомая комната, а рядом - незнакомый мужчина. Лона прижала ладони к груди и вспомнила, кто она такая, где и почему.
Беррис шевельнулся и хрипло застонал.
На купол отеля обрушился порыв ураганного ветра. Сейчас же лето, напомнила себе Лона. По коже пробежал холодок. Издалека донесся смех. Лона замерла неподвижно и больше не пыталась заснуть.
Когда глаза привыкли к темноте, она повернула голову и принялась изучать лицо спящего Берриса. Губы очень выразительно шевелились на невидимых петлях, приоткрываясь, смыкаясь, снова расходясь. На мгновение распахнулись диафрагмы век, но в неподвижных глазах не отразилось ничего. Он снова там, на Манипуле, поняла Лона. Они только что приземлились, он и… эти двое итальянцев. Скоро должны появиться Твари.
Лона попыталась представить себе Манипул. Выжженная солнцем красноватая почва, перекрученные шипастые растения. Интересно, какие там города? Есть у Тварей дороги, машины, телевидение? Об этом Беррис не рассказывал ничего. Все, что ей было известно: это мир - пустыня, очень старый мир, и тамошние хирурги - большие мастера своего дела.
И вот Беррис закричал.
Звук зародился где-то глубоко в горле - булькающий неразборчивый рык, постепенно становящийся пронзительней и громче. Повернувшись на бок, Лона крепко обняла Берриса. Ей кажется, или он весь в поту? Нет, невозможно; наверное, это ее пот. Бсррис бешено задергал ногами, и одеяло слетело на пол. Лона чувствовала, как под его гладкой кожей ходят ходуном бугры мускулов. Одним неосторожным движением он мог бы переломить меня пополам, мелькнула у нее мысль.
- Миннер, все хорошо. Я здесь. Я с тобой. Все хорошо!
- Ножи… Пролиссе… Господи Боже, ножи!
- Миннер!!!
Беррис метался из стороны в сторону, а Лона не отпускала его, крепко сжимая в объятиях. В какой-то момент левая рука его безжизненно свесилась, предплечье повернулось под немыслимым углом. Беррис успокаивался. Дыхание его вырывалось резкими хрипами, громкими, как стук копыт. Лона потянулась к тумбочке и включила ночник.
Лицо Берриса опять все пошло пятнами. Чудовищные веки-диафрагмы три-четыре раза быстро сомкну-лись-разомкнулись; как мигательные перепонки у птиц, подумала Лона. Беррис поднес руку к губам. Тогда Лона отпустила его, села и прислонилась к спинке кровати. Этот приступ был гораздо сильнее предыдущего.
- Принести воды? - спросила она.
Беррис кивнул. Он с такой силой цеплялся скрюченными пальцами за матрас, что Лона с секунды на секунду ожидала услышать треск рвущейся материи.
Она поднесла к его губам стакан воды. На шее судорожно задергался кадык.
- Сегодня было еще хуже? - спросила Лона. - Они издевались над тобой?
- Мне приснилось, что я вижу операционную. Первым был Пролиссе, и он умер. Потом Твари изрезали в куски Малкондотто. И он тоже умер. Потом…
- Твоя очередь?
- Нет, - удивленно произнес он. - Нет. Потом они кладут на стол Элизу. Делают длинный разрез… прямо между грудей. Видны ребра и сердце. И Твари начинают копаться внутри.
- Бедный, бедный Миннер. - Надо было срочно остановить его, пока он не обмазал ее грязью с ног до головы. Почему Элиза? Может, это хороший знак - что ему представилось, как ее уродуют? Или было бы лучше, подумала Лона, если бы ему приснилась я? Как меня… превращают во что-то, похожее на него?
Она взяла его за руку и опустила ладонь к себе на грудь; бедный, бедный Миннер, как ему больно - и она принялась облегчать его боль, единственным доступным ей способом. Они задвигались в торопливом слаженном ритме.
Потом Беррис, похоже, заснул. Лона еще долго неподвижно лежала рядом, пока ее снова не окутала легкая дрема. Ей привиделся очень неприятный сон. Во сне вернувшийся со звезд астронавт привез с собой какого-то вредного паразита, раздувшегося от крови вампира, который тут же присосался к Лоне. Кошмар, кошмар… но не тот кошмар, от которого просыпаются с воплем. В конце концов Лона погрузилась в настоящий сон, глубокий и без сновидений.
Наутро у нее под глазами легли темные круги, щеки ввалились. На Беррисе же ночные события не оставили никакого следа; его кожа просто не умела так живописно реагировать на переживания. Когда он одевался, у него был очень даже жизнерадостный вид.
- Ну что, не терпится, наверное, увидеть пингвинов? - поинтересовался он у Лоны.
Неужели он не помнит, как вчера весь вечер изводил ее своей бесстрастно-мрачной миной? А ночные вопли? Или он старался поскорее об этом забыть?
Так ли много осталось в нем человеческого, подумала Лона.
- Да, Миннер, - равнодушно произнесла она. - Жду - не дождусь.
XXIII
МУЗЫКА СФЕР
- Они уже начинают ненавидеть друг друга, - с удовлетворением заметил Чок.
Чок был один; но это же не причина, чтобы не выражать свои мысли вслух. Он частенько разговаривал сам с собой. Один врач как-то даже сказал ему, что это приносит определенную нейропсихическую пользу.
Чок возлежал в ванне из ароматических солей: десять футов в глубину, двадцать в длину и двенадцать в ширину, достаточное пространство, чтобы вместить даже Дункана Чока. Мраморные стенки заканчивались алебастровыми бортиками, а пол вокруг был выложен не обычным кафелем, а фарфоровыми плитками цвета бычьей крови; вся купальня накрывалась куполом из толстого прозрачного стекла, через который было видно небо. Изобретательные инженеры сделали купол прозрачным только односторонне, и наблюдателю со стороны представилась бы молочно-белая полусфера в бледно-розовых завитушках.
Освободившийся от давящей лапы гравитации, Чок расслабленно колыхался в воде и думал о паре несчастных amanti. Уже опустилась ночь, но на черном небе не было видно ни одной звезды - только красноватая дымка невидимых облаков. Снова шел снег. Устремляясь по спирали к поверхности купола, снежинки выписывали в черноте причудливые арабески.
- Она надоела ему, - произнес Чок. - А он внушает ей страх. На его вкус, ей недостает глубины. Для нее он слишком высоковольтен. Но до сих пор они путешествуют вместе. Обедают вместе. Спят вместе. Скоро они начнут ссориться.
Съемки были выше всяких похвал. Аудад и Николаиди, не отступая от парочки ни на шаг, но все время держась в тени, скрытыми микро-камерами снимали наиболее эффектные сцены, которые можно выгодно подать аудитории. Игра в снежки, например. Просто шедевр. Поездка на мотонартах. Лона и Миннер на южном полюсе. Публика была в полном восторге.
Чок, в общем-то, тоже был в восторге.
Он закрыл глаза, сделал купол матовым и вдохнул теплый аромат ванны. Издалека пришло складывающееся из неровных разнокалиберных осколков ощущение дискомфорта.
…иметь суставы, которые не желают вести себя так, как положено человеческим суставам…
…бездетное материнство…
…яркие вспышки боли, яркие, как термолюминесцентные мхи, что отбрасывают желтые отсветы на стены его тронного зала…
…боль телесная и боль душевная…
…одинокий!
…нечистый!
У Чока перехватило дыхание, словно его слегка ударило током. Мизинец взлетел под прямым углом к ладони и на секунду застыл в таком положении. Неуклюжий пес с большой слюнявой пастью вразвалку потрусил по извилинам лобных долей мозга. Трицепсы несколько раз спазматически дернулись и расслабились …демоны из ночных кошмаров…
…лес любопытных глаз на длинных блестящих стебельках…
…мир-пустыня… колючки… колючки…
…странные твари шуршат и скрежещут в стенах… сухая гниль души… от всей поэзии остался легкий пепел, от всей любви - вкус пыли на губах…
…неподвижные глаза в упор смотрят на Вселенную… и Вселенная пялится в ответ…
В экстазе Чок замолотил пятками, взметнув в воздух водяные каскады. Он зашлепал по воде ладонями - раз, другой, быстрее, быстрее. Кит! Кит! Прямо по курсу кит! Свистать всех наверх!
Волна наслаждения взметнулась и накрыла его с головой.
И это, сказал он себе, уютно покачиваясь на воде пятью минутами позже, только начало.
XXIV
НА НЕБЕСАХ, КАК НА ЗЕМЛЕ
Рассвет пламенел вовсю, когда Лона с Беррисом отправились к Луна-Тиволи: начался новый этап хождения по кругам империи развлечений Чока. Выдался непривычно яркий для зимы день; позади оставались истинная северная зима и ледяное южное лето, впереди ждала вечная зима космического вакуума. Отлет был обставлен по полной программе, как и положено для настоящих знаменитостей: сначала ослепительные блицы фотокорреспондентов, а потом крошечный тупорылый автомобильчик стремительно несется по взлетному полю, а простые смертные недоуменно оглядываются, кто бы это мог быть, и на всякий случай вяло машут вслед.
Беррису было очень плохо. Казалось, каждый случайно брошенный взгляд ложится на душу свежим хирургическим надрезом.
- Зачем тогда ты в это ввязался? - хотелось знать Лоне. - Если тебе так неприятно, когда на тебя смотрят, зачем вообще было соглашаться на этот круиз?
- Это епитимья. Я сам выбрал себе наказание за то, что пытался удалиться от мира. Дисциплинарное взыскание.
Похоже, цепочка абстракций не убедила Лону. Может, она вообще ничего не поняла.
- Но должна же была быть какая-то причина!
- Я назвал тебе причину.
- Одни слова!
- Лона, слова иногда тоже что-то значат.
- Ты опять смеешься надо мной! - Ноздри ее сердито затрепетали.
- Прости, я не хотел. - Это он совершенно искренне. Как легко ее обидеть!
- Я знаю, как это неприятно, когда на тебя пялятся, - произнесла она. - Просто противно! Но я согласилась, потому что Чок обещал отдать мне кого-нибудь из моих детей.
- Мне он тоже кое-что обещал.
- Ага! Так я и знала.
- Пересадку мозга, - признался Беррис. - В нормальное, здоровое человеческое тело. Все, что от меня требуется - это позволить телекамерам попрепарировать меня несколько месяцев.
- И что, это, действительно, возможно?
- Лона, если возможно родить сто детей от девушки, которой ни разу не касался мужчина, то я уже не удивляюсь ничему.
- Но… меняться телами…
- Техника отработана еще не до конца, - устало произнес Беррис. - Может быть, придется ждать несколько лет. Я готов подождать.
- Миннер, это же замечательно! Ты вернешься в свое настоящее тело.
- Это и есть мое настоящее тело.
- Хорошо, в другое тело. Не такое… странное. И чтобы тебе не было все время так больно. Если бы это было можно…
- Если б это было можно. Именно так.
Похоже, подобная перспектива восхищала ее гораздо больше, чем его. А Беррис жил с этой мыслью уже несколько недель, достаточно долго для того, чтобы зародились серьезные сомнения. И вот теперь он поманил Лону новой блестящей игрушкой. Но ей-то какая разница? Они неженаты. В награду за все это шутовское кривляние она получит от Чока своих детей и пропадет с глаз долой; наверное, она только рада будет избавиться от такого надоедливого, раздражительного, саркастичного ухажера. И он отправится своей дорогой - может, обреченный вечно влачить существование в столь гротескном облике, может, трансформированный в стандартного гомо сапиенса.
Автомобильчик взлетел по пандусу, и они оказались внутри корабля. Крыша отщелкнулась. В салон просунул нос Барт Аудад.
- Как дела, голубки?
В ответ - ни слова, ни улыбки. Аудад обеспокоенно засуетился вокруг.
- Все в порядке, все хорошо? Как там с космической болезнью, Миннер, не укачивает? Ха-ха-ха!
- Ха, - отозвался Беррис.
Тут же был Николаиди с документами, буклетами, чековыми книжками. Данте водил по кругам ада один Вергилий, подумал Беррис, у меня же целых два проводника. Инфляция. Лона взяла Берриса под руку, и они направились в глубь корабля. Ее пальцы впились ему в локоть. Нервничает перед первым полетом, подумал Беррис, или весь этот помпезный круиз начинает действовать на нее совсем уж угнетающе.
Им предстоял совсем коротенький полет: восемь часов слабого, но непрерывного ускорения, 240000 миль. Когда-то космический паром одолевал этот же путь в два прыжка, с промежуточной остановкой на Орбитальном Пассаже, в 50000 миль над землей. Но десять лет назад Колесо взорвалось; это был один из редких крупномасштабных ляпов в эпоху всеобщей безопасности. Тысячи погибших; целый месяц осколки сыпались на землю; перекореженный остов, напоминающий обглоданный костяк великана, оставался на орбите, наверное, года три, прежде чем дошли руки убрать его с глаз долой.
Некая особа, которую Беррис любил, была на борту Колеса как раз тогда, когда то взорвалось. Там она с кем-то другим проводила медовый месяц: порхала среди игорных столов, упивалась сенсориями, вкушала изысканные яства в самых дорогих ресторанах, воплощая собой вечное сегодня, ощущение того, что завтра не наступит никогда. А завтра взяло и наступило.
Когда она объявила о разрыве, Беррису казалось, что ничего хуже с ним произойти больше не может до конца дней его. Романтическая фантазия зеленого юнца, потому что почти сразу после разрыва она погибла, и это было непредставимо хуже, чем сам разрыв. Теперь шансов вернуть ее не осталось даже чисто теоретических, и на какое-то время Беррис тоже превратился в мертвеца - если и шевелящегося, то чисто рефлекторно. А потом, что самое странное, боль пошла на убыль и в конце концов вовсе исчезла. Что может быть хуже, чем лишиться любимой? Уступить ее сначала счастливому сопернику, а потом смерти? Оказывается, может быть и хуже. Еще как может. Через десять лет Беррис лишился себя самого. Теперь ему казалось, что он знает окончательно и бесповоротно, на все сто процентов: хуже быть уже не может.
- Леди и джентльмены, добро пожаловать на борт "Аристарха-четыре". Капитан Виллепаризи желает вам приятного путешествия. Пожалуйста, не вставайте из компенсаторов, пока не закончится максимальное ускорение. Как только мы выйдем на орбиту, можете немного размяться и насладиться видом из космоса. Благодарю за внимание.
Кроме четырехсот пассажиров, корабль вез еще всевозможные грузы и почту. На периферии были оборудованы двадцать персональных кают - одна из них была заказана для Лоны с Беррисом. Простые смертные бок о бок теснились в общем салоне, вытягивая шеи, чтобы заглянуть в ближайший иллюминатор.
- Все, поехали, - негромко произнес Беррис.