Как ни убеждай себя в надежности машины, на самом деле еще никто, никогда не выходил на таком дисколете в космос. Древние летали - так разве теперь узнаешь секреты их авиастроительства? Первая машина, первое испытание.
Но Панка привычно сдерживала волнение. Если подумать, ее первый прыжок с самодельным парашютом со скалы в Шамбале, или допустим, одиночное восхождение на Джомолунгму, или безумный бросок на дельтаплане меж тибетских скал в узком ущелье - все, что она вытворяла к ужасу родителей в детстве и юности - было куда опаснее…
Да и работая пилотом-испытателем Панка привыкла существовать на пределе - скорости, высоты, опасности.
Она положила руки на грани пульта. Они засветились, вспыхнули привычным рядом огней, в их глубине замерцали цифры. Панка вручную проверяла состояние систем корабля. Все хорошо. Все нормально. Она доложила об этом наземному Центру.
- Все хорошо, - услышала она спокойный глубокий голос Вара Яны. Маллку сидела сейчас с другими инженерами в диспетчерской, оборудованной для связи, - Панка, телеметрия нормальная. Взлет через пять минут.
- Взлет через пять минут, подтверждаю, - Панка откинулась в кресле.
Должно получиться. Просто должно. Она не подведет. Машина надежна. Она сама, Панка - тоже надежна. Нет никого в мире, кто лучше справится с этой задачей. Ерунда, Рока справился бы не хуже, и Мария тоже… Но и она хорошо справится.
Это важно. Важнее не придумаешь. Надо вывести дисколеты в Космос - только тогда можно будет договориться с земными правительствами, установить на дисках ракеты с ядерными боеголовками. И уничтожить автомат Чужих, как только он появится вблизи от Земли.
Но сначала - выйти в Космос. Не на примитивных челноках урканского мира - на хороших управляемых дисках.
- Начинаю предстартовый отсчет… Десять, девять…
…Диск мягко оторвался от почвы. Для дисколетов не нужны специальные бетонные площадки, никакого огня под дюзами, никаких страстей. Дисколет взлетает буднично, как бабочка с цветка.
Ничего случиться не должно. Панка легко, привычно, ввинчивала машину в голубое небо над Андами. Там, внизу, толпа задрала головы, отслеживая точку, исчезающую в солнечных лучах. Взгляды Вары, Кунтури и еще десятка человек были устремлены на кита, куда передавалась телеметрия корабля и пилота. Панка вслух комментировала свои действия.
- Прошла облачный слой. Много солнца… Первая коррекция, левые маневровые… двигатели отключила, прохожу турбуленцию… температура за бортом падает… вхожу в стратопаузу…
На обзорном экране Панка видела, что происходит внизу - облака превратились в легкую дымку, обнажив четкие линии Кордильер.
- Вторая коррекция курса… отключение маневровых… температура за бортом минус два… температура внутреннего слоя в допустимых пределах…
Состояние корабля на Земле было видно лучше, чем отсюда. Но Панка все же проговаривала основное. Вокруг машины воздух стал разреженным. Теперь уже нельзя было опираться на него, в ход шли другие принципы движения.
- Перехожу на подъем маршевыми. Гравитационное давление два с половиной же. Вхожу в мезопаузу… Гравимоторы держат… - Панка с беспокойством бросила взгляд на грани левой стороны. Запаздывание слишком большое? Или так кажется?
Страшный момент! Если гравимоторы откажут на этой высоте, машина сорвется, а удастся ли снова запустить их в стратосфере - вопрос.
- Панка, спокойно! Латентность в пределах нормы. Сбрось скорость подъема на пол-единицы!
Нет. Панка ощущала - непонятно, как и отчего - что скорость ни в коем случае сбрасывать нельзя, нельзя пренебрегать накопленной кинетической энергией.
- Панка, пол-единицы! Ты слышишь?
- Слышу, - ответила Панка, - принимаю решение увеличить скорость!
- Нет! Это ошибка!
Панка усмехнулась. В урканском мире пилот всего лишь выполняет приказы тех, кто сидит внизу. Но здесь она имеет право решать самостоятельно. И если она ошибется - то… но она не ошибается! И Панка увеличила скорость подъема на пол-единицы.
Машина, казалось, дрогнула, и одновременно сердце пилота подскочило и заколотилось… все? Нет, скорость дисколета выросла, а латентность вернулась к нормальному значению. Двигатели работали ровно.
В верхнем экране возникло черное небо с гигантскими - таких Панка не видела никогда - немерцающими звездами.
- Высота сто пятьдесят две тысячи… сто шестьдесят…
- Панка, поздравляю! Подъем завершен успешно! - воскликнула Вара.
Панка запустила автоматическую съемку. Она в Космосе! Вот и все. Так просто все совершилось. Она, Панка Куси, дочь Анквиллы и Инти, жена Кунтури, первой из амару вышла в черный ледяной вакуум, разделяющий миры.
Первый шаг к звездам.
Панка отключила двигатели. Дисколет плыл в медленном самостоятельном орбитальном полете. Внизу синева океана сменялась пестротой материков…
Наверное, надо ощущать себя как-то по особенному. Космос! Так далеко Панка еще никогда не забиралась. И это здорово!
Но ничего особенного тут нет. Рока поведет второй корабль - и он уже облетит вокруг Луны. После витка Панка посадит дисколет - раз уж он прошел верхние слои атмосферы, то и при посадке не должно возникнуть больших проблем. Она сотни, а может, тысячи раз сажала дисколеты.
Вечером Панка, как и обещала, придет в бар "Черная дыра" на восьмом уровне - и друзья не начнут пить без нее.
Она не станет "новой Гагариной" - и вряд ли даже все ее знакомые будут знать тот факт, что именно она, Панка, впервые в истории вышла в космос на дисколете.
Какая разница, кто это сделал первым? И чем он так уж принципиально лучше второго, который рискует не меньше?
Панке это совершенно не мешало. Она просто не думала о таком. Она высмотрела на глобусе нужную точку и стала медленно приближать корабль к атмосфере.
Германия, июль 2012. Клаус Оттерсбах
Ясное сознание вернулось ко мне впервые за много часов или даже дней.
Я лежу на хирургическом кресле. Руки и ноги зафиксированы. Кажется, я кого-то двинул ногой, припоминаю. Капельница все еще торчит в руке.
Улыбающийся Майер в голубом хирургическом костюме.
- Как дела, Оттерсбах?
- Подонки, - сказал я, - какие же вы подонки.
Голос меня не удовлетворил - звучал он сипло и слабо.
- Нацисты, - добавил я. Майер еще шире улыбнулся.
- У вас есть претензии, Оттерсбах? Вам ведь не делали больно. Всего лишь ввели некоторые вещества.
- Это запрещено законом.
- Закон распространяется на людей, - Майер ввел в капельницу еще один шприц. Я дернулся.
- Это лекарство, не беспокойтесь. Мы закончили эксперименты.
- Я человек, - сказал я.
- У вас есть генные комплексы амару. Вот видите, мы хорошо осведомлены.
- Какая разница? Я вырос в нашем мире. Я люблю свою родину, у меня есть семья. Я человек.
Зачем я упомянул семью? Впрочем, это ничего не изменит.
- Это расизм. У одних черная кожа, у других не те генные комплексы. Значит, это не люди, закон их не защищает, можно делать все, что угодно.
- В данном случае - да. Вы смотрели "Звездный десант"? С чужими действительно можно делать что угодно, если они - угрожают нашей безопасности. Даже не национальной. Планетарной безопасности! Всего человеческого рода.
- Я лично никому не угрожаю, - буркнул я устало, - и Нико Ватерманн… где он?
Нико выглядел ужасно. За эти дни он похудел, оброс белесой щетиной, хотя электробритвы нам выдавали. Сейчас он выглядел, как смертельно больной: синеватая кожа, черные круги вокруг ввалившихся глаз, распухшая нижняя губа. Он валялся на койке, раскидав толстые ноги и отчего-то сжимал обеими руками виски. На левой кисти у него, как и у меня, белела наклейка, повязка после капельницы. Я отвел глаза и влез на свою койку. Вряд ли я выгляжу намного лучше, после наркотиков-то.
- Зачем они это делали? - хрипло спросил Нико. Я пожал плечами. Меня допрашивали под наркотиком об амару и, кроме того, проводили какие-то психологические тесты. Уже не помню, что я говорил, вообще ничего не помню. Я и без наркотиков все рассказал, мне и скрывать-то нечего. Но зачем им, действительно, допрашивать Нико?
- Должны же они, - с трудом сказал я, - выяснить всю подноготную… вдруг я что-то скрываю. Хотя ты-то вообще не сталкивался с этим…
- Но меня ни о чем и не спрашивали!
Тут выяснилось, что на этот раз нас разделили не случайно. Обследования проводились разные, и Нико досталось куда худшее: его кололи иглами, клали руки в морозильную камеру и держали там подолгу, привязывали электроды к разным точкам тела и били током.
- Болевой порог, - высказал я предположение, преодолев шок от его рассказа, - уровень чувствительности к разным раздражителям - холод, тепло, боль…
- Я тоже так подумал.
- У тебя голова болит, что ли? - я посмотрел на него. Взгляд Нико показался мне безумным.
- Я не могу больше, - пробормотал он, - понимаешь, не могу. Если они хотят нас убить, то… пусть убьют уже.
Не разжимая рук у висков, он стал мотать головой из стороны в сторону. Я встал, преодолевая слабость. Пересел к нему на койку. Зрелище было страшненькое.
- Прекрати, - я взял его за руки, оторвал их от головы. Мотать головой Нико перестал, лишь смотрел безумным взглядом в потолок, и теперь почему-то бросалось в глаза, что у него очень большой, с горбинкой, выступающий нос. Господи, что же делать-то? Они его доконали.
- Слушай, Нико, - заговорил я, - не говори ерунды. Мы выживем. Мы должны выжить. Что бы они ни делали с нами! Мы выживем и выйдем отсюда, я обещаю тебе.
Нико жалко и страшно улыбнулся.
- Клаус… ты же знаешь, что мы никогда отсюда не выйдем. Зачем врать… сейчас принято говорить пациентам правду. Нет же никакой возможности… Ты сам понимаешь, что нас не будут искать. И у них нет интереса оставлять нас в живых.
И ты знаешь? Меня это уже не пугает. Я другого боюсь… что это будет слишком долго.
- Прекрати! - я встряхнул его за плечи. Посмотрел в глаза, - прекрати немедленно. Мы выйдем отсюда, Нико, ты слышишь? Мы выйдем.
И для того, чтобы речь моя обрела убедительность, добавил то, что подслушивающие и так планировали наверняка.
- Нас будут искать. Амару существуют на самом деле. Один из них - мой двоюродный дед. Я уверен, что он не оставит нас здесь. У них есть технологии, которые и не снились этим! И амару найдут нас.
Мне показалось, или глаза Нико приобрели более осмысленное выражение?
- Черт… - он повернулся на бок, застонав при этом, - да где же они, твои амару… Знаешь, а Кюблер-Росс кое-чего не учла в своей книге… Ну знаешь, про умирающих, про стадии примирения со смертью. А ведь казалось бы, она имела дело с раковыми больными, там тоже боль. Она не учла, что все бывает намного проще - раньше, чем человек проходит все эти стадии, он просто начинает мечтать умереть. Потому что умереть намного легче и приятнее, чем терпеть… вот все это… дальше. Ты знаешь, о чем я?
- Приблизительно, - ответил я. Конечно, я не читал никакую Кюблер-Росс. Но какая сейчас разница? Я машинально погладил Нико по голове, - ты поспи лучше. Поспи, нам понадобятся силы.
Сам я не мог заснуть, в моей крови болталась такая чертова смесь, что сон был гарантированно расстроен. Я лежал в сгустившихся сумерках, глядя в потолок и думал о том, что как раз вот этого выхода - которым я пытался утешить Нико - ни в коем случае нельзя допустить. По моим подсчетам - а я отмечал дни, выцарапывая на стене черточки - мы находимся здесь уже двадцать дней. Нас все время держат в одной и той же камере, это логично - именно эту камеру они укрепили и тщательно охраняют. Из нее вообще нет шансов выбраться.
Если Анквилла собирался найти нас - то уже нашел, уже знает, где мы, и вероятно, уже как-то готовится к спасательной операции.
И это означает, что пора действовать.
Я все-таки заснул в тусклом свете ночной лампы, не знаю, когда. Разбудил меня, как обычно, лязг засова снаружи: нам принесли еду.
Нико отпил немного кофе помоечного вкуса и один раз откусил нежаренный тост с сыром. Я заставил себя съесть целый кусок хлеба с дешевой салями, но кофе тоже не одолел. Нико мне не нравился совершенно: был он вялый, такой же бледный, как вчера, на вопросы отвечал односложно.
- Болит что-нибудь? - спросил я, дожевывая свой хлеб. Нико взглянул на меня воспаленными глазами и мотнул головой.
- Соберись, - попросил я, - съешь чего-нибудь, нам нужны силы. Ну, чего ты? - я вроде как ободряюще хлопнул его по плечу. Нико вдруг затрясся.
- Я боюсь, - прошептал он. Взглянул на меня, и вдруг лицо исказилось, хлынули слезы.
- Я боюсь, Клаус! Они сейчас опять меня возьмут… а я не могу больше, ну не могу я, как ты не понимаешь! - он вскочил. Схватил поднос с завтраком и швырнул в стену, кофейный термос подозрительно звякнул. Нико бросился к двери, я за ним и удержал в последний момент - он только собрался колотить в дверь. Вместо этого Нико начал бороться со мной и оказался неожиданно сильным, видно, от отчаяния. Я не успел вспомнить хоть какой-нибудь прием, как он уже швырнул меня на койку. Однако это его успокоило. Нико сел напротив меня, напоследок стукнув кулаком по спинке кровати.
- Они больше не будут так делать, - сказал я успокаивающе. Нико шмыгнул носом.
- Ты откуда знаешь?
- Это логично, подумай сам. Если это было исследование болевой чувствительности, то они уже получили результаты, что еще-то нужно?
- Ты даже не представляешь, как долго можно обследовать человека и что изучать! Например, чувствительность к общему переохлаждению организма. Терморецепторы… жечь меня сигаретами они еще не додумались. Сенсорная депривация еще есть. Голод. А как насчет состояния иммунной защиты? Чума, холера… да хотя бы дизентерия. О психиатрии я уже не говорю! С тобой вчера уже начали.
Меня передернуло.
Как сказать ему о моем плане, да хотя бы о том, что этот план вообще есть? Но это обязательно привлечет внимание сволочей. Они будут настороже. Нет, лучше уж не стоит.
Нико снова лег на койку, лицом к стене. Разговаривать с ним бесполезно, да мне и не хотелось сейчас говорить. Он не может, видите ли. А я могу разве? Спокойно, Клаус, спокойно. Ему все же вчера досталось больше.
План. Нет у меня никакого плана! Какой тут может быть план в самом деле? Я только могу представить, как охраняется камера, и я точно знаю, что надо попробовать бежать - даже под угрозой жизни. Но как бежать - я этого не знаю и выяснить не могу, и к тому же они все время разделяют нас, а бежать одному - нет смысла.
Дверь снова открылась, крупное тело Нико заметно дернулось.
- На выход, оба, - скомандовал охранник. Это уже интереснее. Сегодня нас не разделят? Я встал и первым подошел к двери. Нико с кряхтеньем сползал с койки.
Охранников было двое, один шел впереди, другой конвоировал нас сзади. Я еще раз внимательно рассмотрел одежду и вооружение - ничего особенного, обычный полицейский набор: Вальтер Р-99 в кобуре, японская дубинка-тонфа и наручники.
На этот раз мы поднялись на второй этаж. Насколько я помнил расположение, там должен находиться кабинет Мюллера - и хотя таблички на двери не было, я узнал помещение.
Нас ввели в кабинет, усадили на два жестких стула. Мюллер оторвал взгляд от монитора на своем столе.
- Доброе утро, господа! Как вам спалось?
Мы оба не отвечали. Два окна, думал я. Решетки. И второй этаж.
Один из охранников вышел, второй застыл у двери. Мюллер изобразил улыбку.
- Вы сегодня неразговорчивы. Нет настроения?
- Какого черта вы держите нас здесь? - сорвался Нико, - вы представляете, что вы делаете и чем рискуете?
Мюллер остановил на нем холодный взгляд голубых арийских глаз.
- Абсолютно ничем, герр Ватерманн. Не считайте нас идиотами. Все, что мы делаем - санкционировано и согласовано. Просто мир выглядит несколько иначе, чем вы думали до сих пор.
- Что вы хотите от нас? - спросил я, - всю информацию, которая у меня была, вы уже получили.
- Скажите, а вот сами вы… как, разделяете идеи этой их хальтаяты? - поинтересовался Мюллер. Мне смутно припомнилось, что об этом шла речь и вчера, под капельницей. Но что я тогда говорил?
- Очевидно, нет. В конце концов, я мог бы уйти с дедом еще тогда. Но я отказался.
- Вот именно, - подчеркнул Мюллер, подняв палец, - вы отказались. И это дает нам определенную надежду! А почему вы отказались, Оттерсбах?
- Не ваше дело, - буркнул я. Мюллер покачал головой.
- Мое. Вы еще не поняли? Все, что происходит в пределах вашей черепной коробки - это именно мое дело. Вчера вы сказали кое-что другое.
- Я не помню, что говорил.
- Вы сказали, что хотели бы просто жить спокойно. И что амару убийцы.
- Думаете, что вы лучше? - поразился я.
- Да, Оттерсбах. Мы лучше. Поймите, в этом мире суть не в гуманизме, не в том, кто и как поступает. Стоит только окунуться в политику, тронуть немного рычажки, которые двигают этим миром - и неизбежно замараешься. Чистых нет. Мы защищаем демократию в странах Ближнего Востока - но при этом убиваем людей, разрушаем их жилища, инфраструктуру, обрекаем на нищету и голод. Хотя и их правительства тоже хороши. Где вы видели на этой земле чистых и праведных? Их нет. Разница в другом. Мы хотим, чтобы вот этот мир, такой, как он есть - сохранился. Чтобы дети смеялись и ходили в школу, чтобы люди покупали машины и ездили в отпуск, чтобы выпускались новые айфоны и айпады, чтобы этот мир, вот такой, как он есть, нелепый, иногда жестокий, иногда печальный, пестрый человеческий мир - все-таки жил. А они хотят уничтожить этот мир. Господа, вы оба были гимназистами, получили хорошее образование, вы приличные люди… вы что, действительно так ненавидите наш мир?
- А вы что, - спросил я, - серьезно считаете себя спасителем человечества?
Мюллер грустно улыбнулся.
- Не я дал название нашей организации. Да, голливудские фильмы - это забавно. Но ведь может наступить такой момент, когда всему человечеству будет грозить опасность. Даже если это многократно обыграно в кинематографе… И этот момент близится. И вы - вот вы что, против человечества?
- Нет, - сказал я, - мы обыватели. Мы хотим просто банально жить, никого не трогая. Отпустите нас, и мы обо всем забудем. Просто отпустите.
На миг во мне даже надежда проснулась. Так или иначе, но с нами беседовали, разговаривали, не рассматривали как простой биологический объект, подопытных кроликов.
- Лимит моего доверия вы исчерпали в Ганновере, Оттерсбах, - сухо ответил Мюллер, - вы помогли уйти этой женщине. Теперь у нас другие отношения. Какие могут быть человеческие отношения с нелюдями?
- Хорошо, - согласился я, - пусть я виноват перед вами. Но Нико не сделал ничего. Вообще ничего! Зачем вы его держите здесь?
Нико громко засопел. Мюллер тонко улыбнулся.
- Выявить образцы таких, как вы, непросто. Тем более, организовать их изъятие. Так что мы убиваем сразу нескольких зайцев… но к делу, Оттерсбах. Я не случайно вызвал вас сегодня. Что вы скажете по поводу вот этого?
И он положил передо мной белый плотный лист бумаги А4, сложенный вчетверо и теперь расправленный. На бумаге печатными ровными буквами чернильной ручкой были выведены следующие слова.