Огромная стена, огибавшая пуэод Джиссо, была сделана из циклопических глыб тяжелого черного камня, каждая из которых была высотой в половину роста человека, шириной - в два, а ее толщина равнялась длине человеческой руки. Вот уже на протяжении нескольких десятилетий каждый день, от рассвета до заката, трудилась фаланга камнетесов, медленно и терпеливо высекая эти громадные блоки в горной каменоломне, расположенной в крутом ущелье на западе от города; они обтесывали их, делали прямоугольными и шлифовали. Безропотные группы тварей перетаскивали массивные блоки через каменистое плато на край широкого, мелкого кратера, в котором приютился город. Когда каждый мегалит достигал своего предполагаемого места расположения у постоянно растущей стены, умелые каменщики Саламана поднимали его и используя тщательно изготовленные деревянные конструкции и упряжи из прочно сплетенных ивовых прутьев, смело клали его на место.
- Вот здесь пять лет назад упал блок, - Король кивнул на стену. - Это был единственный подобный случай.
Его душа наполнилась горечью, как было всякий раз, когда он оказывался здесь. Упавший блок убил трех рабочих, и еще двое были казнены по приказу Саламана за то, что уронили его. Даже его собственные сыновья Чхам и Амифин возражали против такого проявления жестокости. Но король был непреклонен. Именем Доинно Разрушителя мужчины были в тот же день убиты и принесены в жертву.
- Я помню это, - отозвался Битерулв. - Помню и то, что ты убил людей, которые его уронили. Папа, я порой все еще вспоминаю об этих беднягах.
Саламан бросил на него удивленный взгляд:
- Правда, мой мальчик?
- А что они должны были погибнуть от несчастного случая… как ты считаешь, это правильно?
- Как мы можем допускать такие оплошности? - старательно сдерживая свой гнев, сказал король. - Стена - наше великое, священное стремление, небрежность в ее конструкции - богохульство.
- Ты так считаешь, папа? - улыбнувшись, спросил Битерулв. - Мне кажется, что если бы мы были совершенными во всех аспектах, то сами бы были богами.
- Избавь меня от своего остроумия, - сказал Саламан, любовно похлопав сына по затылку. - Из-за глупости тех каменщиков погибло три человека. Погиб десятник Огенфрин. Я переживал его потерю. И кто знает, сколько бы еще могло погибнуть людей, если бы я оставил в живых подобных неумех. Может быть, следующий камень свалился бы на мою собственную голову. Или твою.
По правде говоря, он сам сомневался в разумности своего поспешного приказа с того момента, как отдал его. Но Битерулву не следовало об этом знать. Слова просто сами слетели с его губ в первом приступе гнева, когда он увидел упавший блок (так красиво обтесанный, но уже не подлежавший восстановлению) и шесть окровавленных ног, которые выступали из-под него, представляя собой душераздирающее зрелище.
Но отданные приказы отмене не подлежали. Саламан понимал, что король должен быть милостивым и справедливым, но порой он бывает бездумно жестоким, потому что о себе дает знать натура. И если уж король жесток, то должен позаботиться о том, чтобы не заменять свою жестокость другим решением, иначе люди решат, что он самый худший из всех тиранов и самый капризный. Сама несправедливость этого поспешного устного приговора делала невозможным взять свои слова обратно. Таким образом в огромной черной стене Саламана кровь искупалась кровью. Если людей и взволновало это, то недовольство они оставили при себе.
- Пошли, - сказал Саламан. - Давай заберемся на вершину с внутренней стороны стены. - В восемнадцати равноотстоящих по периметру точках поднимались красивые каменные лестницы, давая доступ к изогнутой кирпичной дорожке, находившейся на верхнем краю стены. Сначала, когда он построил эти лестницы, некоторое сыновья и советники считали их парадоксальными и ошибочными.
- Папа, нам не стоило их строить, - сказал Чхам со всей серьезностью, проявляемой им как самым старшим из принцев. - С их помощью джикам будет легче спуститься в город, если они заберутся на стену.
- Нам следует убрать их, - вторил ему брат Амифин - второй и последний сын от первой жены короля Вейавалы. - Папа, они меня пугают. Чхам прав. Они делают нас слишком уязвимыми.
- Джики никогда не заберутся на стену, - возразил Саламан. - А лестницы нужны нам, чтобы войска могли быстрее взбираться, если кто-нибудь действительно попытается напасть.
И тогда принцы прекратили возражения. Они лучше других знали, что означало спорить с их отцом. На протяжении всей их жизни он уверенно и умело руководил городом, однако в последнее время стал до безумия раздражительным и упрямым. Все, даже сам Саламан, понимали, что стена не тема для разумного обсуждения. В вопросах, касавшихся Великой стены, король не был заинтересован проявлять благоразумие. Он был уверен, что, сделав ее как можно выше, он сможет не задумываться о том, что кто-то на нее заберется.
Во время своих прогулок на рассвете он каждый день выбирал новую лестницу и неизменно спускался по другой, находившейся слева от той, по которой поднимался, так что ему требовалось шесть дней, чтобы обогнуть весь крепостной вал. Это был ритуал, от которого он никогда не отклонялся - ни летом, ни зимой, ни в дождь, ни в зной. Ему казалось, что от этого зависела безопасность города.
Битерулв прыжками взбежал на вершину. Саламан последовал за ним более размеренным шагом. На верху он ступил на твердую кирпичную дорожку, которая была положена на огромные черные камни подобно упругому слою кожи на могущественную мускулатуру.
- Мой мальчик, ты чувствуешь под ногами ее силу? - рассмеялся Саламан. - Эта стена для тебя! Этой стеной можно гордиться!
Он обнял юношу за плечи и посмотрел на туманные земли, окружавшие город.
Джиссо располагался в приятной плодородной долине. На востоке и севере располагались густые леса и высокие хребты; на юге - спокойнейшие холмы, а на западе - неприятная пустынная местность, которая уходила к Отдаленному морю.
Огромный кратер, занимаемый городом, лежал в центре широкой долины, которую густо покрывали травы - и красные, и зеленые. Он был правильной круглой формы, и его окружал высокий, резко очерченный край. Саламан верил, хотя никогда не мог этого доказать, что кратер возник в результате силовых воздействий мертвых звезд, врезавшихся в грудь Земли в первые темные дни Долгой Зимы.
Край кратера, несмотря на то что был низким, обеспечивал небольшую защиту от нападавших. К тому же в течение последних тридцати пяти лет постоянно строилась Великая Стена Джиссо.
Саламан начал ее строить в шестилетие города. На третий год своего правления после смерти беспокойного и мрачного Харруэла, первого короля Джиссо. Благодаря активным действиям стена поднялась в большинстве мест на высоту пятнадцати порядков, образуя гигантское укрепление, которое полностью окружало город по линии края кратера.
В первые дни Джиссо этот периметр сопровождал простой деревянный палисад, к тому же довольно непрочный. И Саламан, который в то время был всего лишь юным воином, но уже мечтавшим унаследовать трон Харруэла, поклялся когда-нибудь заменить его непреодолимой каменной стеной. И заменил.
Если ее, конечно, можно считать достаточно высокой. Ну а вообще, какая высота у "достаточно высокой" стены?
Несмотря на его страхи, за время его правления джики не предприняли ни одной атаки. Да, они бродили по прилежащим к городу местностям. Ну, небольшие их группы из десяти или двадцати воинов, отклонявшиеся по необъяснимым джикским причинам от своего аванпоста в Венджибонезе, могли приблизиться к городу. Но они не подходили ближе грани видимости - оттуда они казались всего лишь черно-желтыми крупинками, не превышавшими размерами муравьев, с которыми находились в отдаленном родстве. Потом они разворачивались и устремлялись обратно на север, удовлетворив какие-то свои побуждения, приведшие их сюда. "Джиков никогда невозможно понять", - подумал Саламан.
И так из года в год существовало то, что джики называли Королевой-миром. Но Королева-мир мог оказаться не чем иным, как ловушкой, обманом, галлюцинацией, моментной случайностью. Джики могли прервать его, когда захотят. В любой миг могла начаться война. Рано или поздно она наверняка будет.
Как он мог убеждать себя, что стена высотой в пятнадцать порядков достаточно высока? Своим внутренним оком он видел, как нападавшие джики строили длинные лестницы, еще более длинные, и взбирались на его стену, какой бы высокой она ни была - пусть даже она доходила до небес.
- Мы сделаем ее выше, - часто говорил Саламан, взмахивая обеими руками. - Еще на три порядка, а может, и четыре.
И строители с каменщиками вздыхали, потому что если увеличивать высоту крепостного вала дальше, то придется убрать все зубцы, парапеты, караульные помещения и смотровые башни, которые в настоящее время находились на верхнем уровне, чтобы освободить место для новых рядов каменных блоков, а потом построить их снова. Но потом снова убрать, когда из-за своих ненасытных желаний Саламан потребует построить еще один или два порядка. И так далее и так далее.
Но они уже привыкли к этому. Стена была одержимой идеей Саламана, его любимой игрушкой, его памятником. Все понимали, что она будет расти, пока он король. Они бы не знали, что делать или сказать, если бы Саламан однажды объявил:
- Стена закончена. Мы защищены от всевозможных врагов. Отправляйтесь все по домам, а завтра подыщите себе другую работу.
Но особо на это рассчитывать не приходилось. Стена никогда не будет завершена.
Король снова топнул ногой. Он представил, как стена глубоко пустила корни и зацепилась ими за недра земли. Он рассмеялся.
- Мой мальчик, - обратился он к Битерулву, - ты понимаешь, что я тут сотворил? Я построил стену, которая простоит миллион лет. Даже миллион миллионов. Мир состарится и в один прекрасный день войдет в полосу такого величия, по сравнению с которым Великий Мир будет казаться ничем, и тогда, глядя на стену, люди будут говорить: "Это стена Саламана, который был королем Джиссо, когда мир был еще слишком юн".
- Папа, а разве мир сейчас молодой? - лукаво посмотрев, спросил Бутерклв. - Мне показалось, что он слишком стар и мы живем в его последние дни.
- Так оно и есть. Но для тех, которые придут после нас, это время будет казаться ранним периодом.
- Как ты думаешь, сколько лет миру?
Король усмехнулся себе под нос. Мальчик иногда напоминал ему Креша, юного Креша, Креша-всевопро-шающего.
- Миру по крайней мере два миллиона лет, а может, и три, - пожав плечами, отозвался он.
- Ты думаешь столько? Но если со времен Великого Мира прошло семьсот тысяч лет, а было время и до него, когда всем правили люди, и, должно быть, было время и до этого, когда даже люди были простым народом, то разве могло все это уместиться в трех миллионах лет?
- Ну тогда, может быть, четыре, - сказал Саламан. Такая игра слов его удивляла, но он позволял это только с Битерулвом. - Или даже пять. Мир вечно обновляется, мой мальчик. Сначала он юн, затем стареет, после чего снова становится молодым. А когда он стареет в очередной раз, люди оглядываются назад и думают об этом раннем периоде, едва припоминая то, что предшествовало их миру, и говорят, что это было, когда мир был юным, не зная, что тот уже старел. Ты понял меня, мой мальчик?
- Полагаю, что да, - сказал Битерулв, однако в его голосе прозвучало еще больше лукавства. Саламан сдержанно приласкал его.
Они продвигались в южном направлении к куполообразному павильону из блестящего гладкотесанного серого камня, который возвышался над самой южной из восемнадцати лестниц. Небо прояснялось.
Павильоном пользовался только Саламан - это было его частным местом. Он подолгу задерживался там, иногда часами, во время своих предрассветных размышлений, да и в другое время тоже.
Здесь - и только здесь - стена отклонялась от края старого кратера. Здесь она простиралась немного на юг, для того чтобы забираться так высоко на гребень, что можно было видеть отдаленное западное море и восточные леса так же хорошо, как и южные холмы.
В ранние дни - когда королем был Харруэл и даже деревянный палисад не был закончен и город представлял собой ни что иное, как семь кривобоких хижин, окруженных виноградной лозой, - Саламан выходил на высокий гребень - чаще один, но иногда с женой Вейавалой. Там он мечтал о грядущих славных временах. Ему представлялось одно и то же: город Джиссо, достигший величия и блеска, став величественней, чем Венджибонеза народа с темно-синими глазами, - мо-существенным городом, столицей могущественной империи, простиравшейся вдоль и поперек горизонта, которым управляли не потомки грубоватого Харруэла, а сыновья сыновей Саламана.
Кое-что из этого сбылось. Но не все.
Город расширил свои границы, хотя не до горизонта. Мечты об империи на севере и востоке оборвали джики, находившиеся теперь в Венджибонезе; на западе непреодолимый барьер создавало море; и ничего, кроме юго, не оставалось. За пределами города появлялись новые небольшие деревеньки, занимавшиеся сельским хозяйством, но только ближайшие из них признавали власть Саламана. Остальные отстаивали смутную независимость, а находившиеся на дальнем юге считали себя пригородом Доинно Танианы.
Саламан подозревал и боялся, что его город не так велик, как город Доинно, построенный на дальнем юге Крешем и Танианой. Но у него было предостаточно времени для создания империи. Пока же он стоял в павильоне, который был воздвигнут на месте, где он давным-давно любил мечтать, оглядывая обширные земли будущего королевства.
- Папа, я чувствую что-то странное, - вдруг сказал Битерулв, когда они подходили к павильону.
- Странное? Что ты имеешь ввиду?
- Это исходит с юга. И теперь приближается к нам, - какая-то сила, давление. Я чувствовал это всю ночь и на рассвете. А теперь это стало сильнее.
- Однажды я тоже почувствовал здесь что-то странное, - рассмеялся Саламан. - Это было днем, когда ярко светило солнце: я был здесь с Вейавалой. Это было давно, и мне было чуть побольше лет, чем сейчас тебе. Мне почудился барабанный бой приближавшейся к нам армии. Это были атакующие силы джиков - огромное их количество: появившись с севера, они гнали перед собой стада своих лохматых тварей. Мой мальчик, не это ли ты чувствуешь? Не приближение армии джиков?
- Нет, папа, ничего подобного. Не джиков.
Но Саламан был охвачен воспоминаниями.
- Это была огромная миграция, направлявшаяся в нашу сторону. Их передвижение сопровождалось звуком, похожим на раскат грома, - это был топот тысячи тысяч копыт. И тогда они подошли. Но мы побили их. Ты же знаешь эту историю?
- Кто ее не знает? В тот день убили Харруэла, и ты стал королем.
- Да. Да. Именно в тот день. - И Саламан на мгновение задумался о Харруэле, который великолепно вел себя в бою, но был слишком грубым, мрачным и жестоким для того, чтобы быть удачливым королем, и как он доблестно умирал от сотни ран, полученных в бою с джиками. Как давно это было! И мир тогда был еще юным! Он снова обнял Битерулва: - Пошли со мной. В павильон.
- Я думал, что ты никому не позволяешь…
- Пошли, - снова повторил Саламан, но уже немного жестче. - Я хочу, чтобы ты был рядом. Неужели ты откажешь мне в этой просьбе? Пошли, постоишь со мной, и мы разберемся с твоим странным ощущением.
Они быстро миновали изгиб стены и вошли в небольшой павильон. Бок о бок они встали возле продолговатого окна, положив руки на обшарпанный оконный выступ. Было очень странно находиться здесь с кем-нибудь еще. Он не помнил, чтобы когда-нибудь это случалось раньше. Но для Битерулва он делал исключение во всем - только для Битерулва.
Он посмотрел вдаль, в южном направлении, и позволил своей душе подняться и постранствовать. Однако не ощутил ничего необычного.
Его мысли снова вернулись к минувшей ночи. Он подумал о Владирилке, которая теперь спала во дворце с его новым сыном - в этом он был уверен, - который уже развивался в ее утробе. Ей было всего шестнадцать - теплое тело и живой нрав. До чего же она мила и нежна! "Но она не будет последней женой", - подумал Саламан. Королю приходилось тащить огромную ношу. Поэтому и вознаграждение тоже должно было быть огромным. Нигде не устанавливалось, что у короля может быть лишь одна жена. И поэтому…
"Твои мысли забиты ерундой", - невинно сказал он сам себе.
А вслух обратился к Битерулву.
- Ну что? Чувствуешь ли ты это здесь?
Мальчик стоял наклонившись вперед, с яростно раздувшимися ноздрями и высоко поднятой головой, словно породистый зверь на привязи.
- Еще сильнее, папа. С юга. А ты ничего не чувствуешь?
- Нет, ничего. - Саламан еще больше сконцентрировался. Вытянувшись вперед он зондировал прилегавшие к стене земли. - Нет… подожди!
Что это было?
Что-то коснулось периферии его души. Что-то неожиданное и мощное. Вцепившись в край окна, Саламан высунулся как можно дальше, пристально вглядываясь в туман, который еще покрывал южные равнины.
Затем, подняв свой орган осязания, он высвободил внутреннее око.
Где-то вдалеке что-то двигалось. Это было какое-то размытое серое пятно, небольшое, прижимавшееся к земле облако, грязное пятно на горизонте, рядом с местом, где долина начинала подниматься к южным холмам. Постепенно оно становилось больше, хотя разглядеть детали было все еще невозможно.
- Папа, ты почувствовал?
- Да, теперь да.
Джики? Непохоже. Даже несмотря на такое расстояние Саламан был в этом уверен. Он не смог зафиксировать даже намека на их черствые, бесцветные души.
- Папа, я вижу повозки! - воскликнул Битерулв.
Саламан сурово оскалился:
- А, эти юные глаза!
Но затем он их тоже увидел - своим развязанным, дробным шагом их тащили неуклюжие длинноногие зенди. Джики не использовали повозок с запряженными в них зенди. Они ходили пешком, а когда были тяжелые грузы, то перевозили их с помощью тварей. Нет, это, должно быть, представители Нации, прибывшие с юга. Купцы из Доинно?
Но в это время года каравана из Доинно не ожидалось. Караван, появляющийся в начале лета, уже был; а осенний прибудет не раньше чем через два месяца.
- Как ты думаешь, кто это? - спросил взволнованный Битерулв.
- Кто-то из Доинно, - отозвался Саламан. - Видишь на крышах красно-золотые знамена? Одна, две, три, четыре, пять повозок, двигающихся по Южному Торговому Пути. Право, мой мальчик, ты говорил правду: это действительно странно. Почему это вдруг купцы прибыли раньше времени, когда еще не готовы для них товары?
Неужели доинновцами вдруг овладело капризное желание посостязаться? Вряд ли. Таниане не была свойственна воинственность, тем более Крешу, да и в любом случае эти нелепые повозки с зенди не походили на боевые колесницы.
- В этом караване едет кто-то очень могущественный, - сказал Битерулв. - Это приближение его духа я чувствовал на протяжении всей прошедшей ночи.
- Может быть, это посланник, - пробормотал Саламан.
"Где-то случились неприятности, - подумал он, - и они прибыли сюда, чтобы впутать в это меня. Но если никаких неприятностей еще нет, то они скоро будут".
Он сделал знак Битерулву, и они спустились со стены. Было все еще очень рано. Король отправился будить сыновей.