За всю свою жизнь он видел джиков лишь однажды, когда был маленьким мальчиком и рос среди бенгов в Венджибонезе - древней столице народа с темно-синими глазами, где в конце Долгой Зимы обитали выжившие племена. Но и этого единственного раза хватило. Он никогда не забудет их: вытянутые высокие насеко-моподобные существа, по размерам превышавшие любого человека, - странные, ужасные, омерзительные. Такое множество их наводнило Венджибонезу, что все племя бенгов, которое после нескольких лет скитаний осело среди разрушенных зданий Великого Мира, в конце концов бежало. Испытывая огромные трудности, в дождливое время они проходили сквозь бесконечные прибрежные равнины. В конце концов они достигли Доинно - огромного нового города, расположенного на дальнем юге и построенного племенем кошмаров под руководством Креша после их собственного исхода из Венджибонезы; там они и нашли прибежище.
Это путешествие до сих пор отчетливо сохранилось в его памяти. Ему тогда было пять лет, а его сестре Катерил - годом меньше.
- Почему мы должны покидать Венджибонезу? - снова и снова спрашивал он. И каждый раз его терпеливая нежная мама Толайри отвечала одно и то же:
- Потому что джики решили, что этот город необходим им самим.
Тогда он в ярости набрасывался на своего отца:
- Тогда почему ты и твои друзья их не убьете?
- Мы бы это сделали, мой мальчик, если бы могли, - отвечал Трей Хазефен. - Но в Венджибонезе приходится по десять джиков на каждый волос на твоей голове. А на севере, откуда они пришли, их еще больше.
Во время бесконечных недель продвижения на юг к Доинно Хазефена Муери каждую ночь мучили кошмарные сны о вторжении джиков. Он видел, как они склонялись над ним, когда он спал, шевеля своими щетинистыми клешнями, щелкая огромными клювами и злорадно сверкая огромными глазами.
Это было двадцать пять лет назад. Но даже сейчас они иногда ему снились.
Они принадлежали к древней расе - единственной из шести человеческих, которые обитали на Земле в счастливые дни, предшествовавшие Долгой Зиме, и умудрившиеся пережить ту горестную эру темноты и холода. Их старшинство оскорбляло его, потому что оно доставалось роду, чьи предки во времена Великого Мира были обыкновенными животными. Это постоянно напоминало ему, насколько хрупкими были претензии на превосходство, которое пытались предъявить люди; это напоминало ему, что люди удерживают свои территории, несмотря на свою малочисленность только потому, что джиксы, похоже, не проявляют особого интереса к этим местам, а более древние народы Великого Мира - люди с темно-синими глазами, мореплаватели, велетарианцы и ремесленники - уже давно исчезли со сцены.
Джиксы, не позволившие холодным звездам вытеснить себя во время Долгой Зимы, по-прежнему обладали большей частью мира. Им принадлежали все северные районы, как, пожалуй, и большая часть востока - хотя человеческие племена в конце концов построили там пять городов, - места, известные жителям Доинно лишь по названиям и слухам. Эти города - Чарб, Чайсиэлем, Сигной, Борнигрэял, Исхиссима - находились так далеко, что контакт с ними был невозможен. Джиксы все еще оставались в силе. Они являлись основным препятствием в эти постоянно теплевшие дни Новой Весны к дальнейшему распространению людей. Для Хазефена Муери они были врагами, и навсегда ими останутся. Если бы он мог, то стер бы их всех с лица Земли.
Но он понимал, так же как когда-то понимал его отец Трей Хазефен, что это невозможно. Лучшее, на что могли надеяться люди в отношении джиков, - это удержать свое, обеспечить безопасность и неприкосновенность территорий, которыми владели, и любым способом избежать вторжения джиков. Возможно, люди могли даже немного потеснить их и отвоевать небольшие участки в контролируемых джиками районах, подходящие для себя. Считать, что общими усилиями можно победить джиков, как верят некоторые принцы города - было не чем иным, как безумием, и Хазефен Муери это понимал. Это был непобедимый враг. И никем другим не будет.
- Существует еще одна версия, - сказал Кьюробейн Бэнки.
- И что же это?
- Этот мальчик не простой беженец, а очевидно, посланник от джиков.
- Что?
- Это только предположение, ваша тронная милость. Вы же понимаете, что доказательств нет. Но что-то в нем… манера себя держать - он такой вежливый, спокойный и… важный, то, как он пытается нам что-то объяснить; то, как однажды он выдал слова "мир", "любовь", "королева", - сэр, мне кажется, что это не простой беженец. Мне сразу же пришло в голову, что это может быть какой-нибудь эмиссар, присланный к нам прекрасной Королевой человеконасекомых с какой-нибудь специальной миссией. Или мне это только кажется, ваша тронная милость. Прошу извинить мою самонадеянность.
- Эмиссар? - переспросил Хазефен Муери, покачав головой. - Именем всех богов, зачем им присылать к нам эмиссара?
Кьюробейн Бэнки вежливо посмотрел на него, но ничего не ответил.
Насупившись, Хазефен Муери поднялся с судейского трона и, сомкнув за спиной руки, скользящей походкой стал расхаживать взад-вперед.
Кьюробейн Бэнки был не дурак: к его мнению, как бы робко оно ни было высказано, стоило прислушаться. И если джики прислали эмиссара, кого-то человеческого происхождения, кого-то, кто так долго находился среди насекомых, что позабыл свой язык и воспроизводил только резкую, ломаную трескотню джиков…
Пока он расхаживал, к нему подошел один из торговцев и, дернув изо всех сил его обрядовый пояс, попросил внимания. Хазефен Муери, гневно сверкая глазами, поднял руку, словно собирался ударить торговца. Тот поднял на него изумленный взгляд.
В последний момент Хазефен Муери овладел собой.
- Ваше прошение остается для дальнейшего изучения, - сказал он торговцу. - Придешь в суд в мое следующее дежурство.
- А когда оно будет, ваша светлость?
- Думаешь, я знаю, придурок? Посмотри на доске! - У Хазефена Муери затряслись пальцы. Он терял самообладание. - Это будет на следующей неделе, полагаю, в день Фрита или Доинно, - уже более спокойно сказал он. - Иди!
Купцы исчезли. Хазефен Муери повернулся к капитану стражи:
- А где сейчас этот посланник джиков?
- Ваша тронная милость, это было всего лишь предположение, что он посланник. Я не могу наверняка утверждать, что это так.
- Как бы то ни было, где он?
- Здесь рядом, в камере для задержания.
Он снова занял свое место на троне. Он был раздражен и сбит с толку. Прошло несколько минут.
Хазефен Муери делал все возможное, чтобы сохранять самоконтроль, пытаясь сохранять спокойствие духа, как учила его мать Толайри. Поспешность вела только к просчету и заблуждению. Сама она - храните боги душу этой сердечной и нежной женщины! - никогда не допускала такой нервозности. Но Хазефен Муери был метисом с энергичностью и силой, характерными для смешанной крови. Толайри стала подношением племени кошмаров, и давным-давно, когда бенги и кошмары все еще влачили бок о бок тревожное существование в Венджибонезе, неукротимый бенгский воин Трей Хазефен склонил кошмарскую жрицу к неожиданной любви и неправдоподобному замужеству.
Он сидел в ожидании, но теперь уже более спокойный. Наконец под куполом появилась тень огромного шлема Кьюробейна Бэнки, а потом и сам Кьюробейн Бэнки, который за конец привязи из сплетенных ивовых прутьев вел пришельца. При виде последнего Хазефен Муери весь напрягся, крепко вцепившись руками в подлокотники трона.
Это действительно был странный незнакомец.
Он был молод - в возрасте позднего отрочества или ранней зрелости - и болезненно тощий, с тонкими сгорбленными плечами и хрупкими руками, напоминавшими высохшие стебли. Украшения, которые он носил - браслет и блестящий нагрудный знак, - в самом деле походили на куски отполированного тяжелого щитка джиков, вызывая суеверный страх. Мех его был черным, но не таким густым и богатым, как у Хазефена Муери, - в нем присутствовал какой-то тусклый сероватый оттенок, и этот жалкий пыльный мех местами почти полностью износился. Хазефен Муери понял, что этого юношу в течение жизни кормили крайне плохо. Он много претерпел.
А его глаза! Эти бесцветные, холодные, неморгающие глаза! Казалось, что они смотрели на судейский трон сквозь бездну множества миров. Пугающие, безжалостные глаза, враждебные глаза; хотя когда Хазефен Муери присмотрелся к ним повнимательнее, то заметил, что это были печальные сострадательные глаза, глаза пророка и целителя.
Как такое могло быть? Его смутило такое противоречие.
В любом случае, кем бы или чем бы ни был этот мальчик, не было никаких причин привязывать его подобным образом.
- Развяжи его, - приказал Хазефен Муери.
- Но, ваша тронная милость, а если ой бежит!..
- Он прибыл сюда с какой-то целью. Поэтому побег не в его интересах. Развяжи его.
Кьюробейн Бэнки развязал узел. Казалось, что незнакомец стал выше, но все равно не двигался.
- Я сегодня в этом дворе несу дежурство по трону, - сказал Хазефен Муери. - Меня зовут Хазефен Муери. Кто ты и зачем прибыл в город Доинно?
Юноша проделал какие-то жесты быстрыми вытянутыми взмахами пальцев и издал такие хриплые звуки джиков, словно хотел плюнуть на ноги Хазефена Муери.
Хазефен Муери вздрогнул и отпрянул назад. Можно было не сомневаться, что в тронном зале находился настоящий джик. Хазефен Муери похолодел.
- Я не говорю на языке джиков, - холодно произнес он.
- Шшштккк, - сказал юноша, или что-то в этом роде. - Гггкчххххсп. Штгггк. - И затем произнес, выдавив из горла слова так, словно внутри него находилась какая-то колючая вещь, которую он должен был вытолкнуть: - Мир.
- Мир?
Юноша кивнул.
- Мир. Любовь.
- Любовь, - повторил Хазефен Муери и медленно покачал головой.
- Приблизительно то же самое было, когда я его допрашивал, - пробормотал Кьюробейн Бэнки.
- Успокойся. - И, громко и отчетливо произнося слова, словно в этом была какая-нибудь разница, Хазефен Муери обратился к юноше:
- Я спрашиваю тебя еще раз: как тебя зовут?
- Мир. Любовь. Ддцдкдд фтсххх.
- Твое имя, - переспросил Хазефен Муери. Он постучал по груди, по тому месту, где белые извилистые полосы, унаследованные от матери, по диагонали пересекали густой черный мех. - Я - Хазефен Муери. Мое имя Хазефен Муери. Это мое имя. Его имя, - и он указал на Кьюробейна Бэнки - Кьюробейн Бэнки. А твое имя…
- Шчхххджджк. Втстссссх. Нддиник! - казалось, юноша прилагал огромные усилия, чтобы что-то отчетливо произнести. Мускулы его впалых щек корчились от боли; глаза вращались; он сжал кулаки и уперся локтями в валившиеся бока. И вдруг у него вырвалось целое понятное предложение:
- Я пришел с миром и любовью от Королевы.
- Вы видите, это эмиссар! - заорал Кьюробейн Бэнки, победоносно оскалившись.
Хазефен Муери кивнул. Кьюробейн Бэнки начал было говорить что-то еще, но Хазефен Муери сделал ему раздраженный знак помолчать.
"Это действительно какой-то ребенок, украденный джиками во младенчестве. - подумал он. - И с тех пор он жил среди них в их недоступной северной империи. И теперь был послан обратно в город своего рождения выполнить одному Джиссо известный приказ королевы человеконасекомых".
Намерения джиков находились вне всякого понимания. Все это знали. Но сообщение, которое этот юноша так мучительно старался передать, могло предвещать благоприятную возможность в сложных взаимоотношениях людей и народа насекомых. Хазефен Муери, который являлся уникальным среди принцев города и достиг той точки зрелости, когда становилось необходимым задуматься о восхождении к более высоким сферам, воспринял то, что незнакомец появился именно в тот день, когда он исполнял должность судьи, как знак судьбы. Из этого можно было извлечь какую-то пользу. Хотя сначала он должен был понять, что пытался сказать посланник.
И тут он вспомнил о толкователе. О самом знаменитом из всех вернувшихся пленников, девушке самого знатного происхождения из когда-либо украденных, - Нилли Аруилане, дочери Танианы и Креша. Она немного могла понимать язык джиков. Три месяца плена, проведенные среди них несколько лет назад. Она была схвачена у самых стен города, став причиной огромных волнений: единственный ребенок вождя и летописца был украден насекомыми! Громкий плач, всеобщее безумие. Был проделан огромный поиск на прилежащей территории. Но все напрасно. Затем, спустя месяцы, словно упав с неба, девочка вдруг появилась вновь. Она казалась ошеломленной, хотя явных признаков насилия не было видно. Подобно всем вернувшимся от джиков, она отказалась рассказать о времени, проведенном в плену; подобно остальным, она изменилась, став более угрюмой и замкнутой. Хотя она и раньше была достаточно угрюмой.
Не было ли риска втягивать в это Нилли Аруилану?
Она была своевольным, непредсказуемым и опасным союзником. Она унаследовала от своей могущественной матери и непостижимого мечтательного отца множество удивительных черт. Ее никто не мог контролировать. Прошло уже несколько месяцев после празднования ее шестнадцатилетия, а она бешено носилась по городу, свободная как река. Насколько было известно Хазефену Муери, она никогда никому не позволила прикоснуться к ней, так же как и опоясать себя, разумеется не считая того ее дня отношений с женщиной, совершавшей подношение Болдиринфой, но это был просто ритуал, символизировавший ее вступление в пору женской зрелости, когда ей исполнилось тринадцать лет. Через это проходили все. Как раз на следующий день ее утащили джики. Некоторые люди поговаривали, что ее вообще никто не крал - просто она сбежала, посчитав свой первый день отношения слишком грустным. Но Хазефен Муери подозревал, что это не так. Она вернулась слишком странной. Должно быть, она действительно побывала у джиков.
В соображениях Хазефена Муери играл важную роль еще один важный фактор - он желал Нилли Аруилану с мрачной страстью, которая жгла его подобно пожару в сердце мира. Он видел в ней ключ к власти над городом, если только она станет его супругой. До сих пор он не осмеливался говорить с ней или с кем-нибудь еще об этом. Но, возможно, если он привлечет ее сегодня к этому событию, это поможет ему заключить узы, бывшие его самой сильной надеждой.
- Скажи одному из этих никуда не годных бейлифов, околачивающихся в коридоре, - посмотрев на Кьюробейна Бэнки, сказал он, - привести сюда Нилли Аруилану.
Нилли Аруилана жила в Доме Накаба, в одной из маленьких комнат на самом верхнем этаже северного крыла этого огромного здания, состоявшего из шпилей, башен и запутанных коридоров. То, что это был дортуар для принцев и принцесс, не имело для нее никакого значения. А то, что они являлись принцами и принцессами, посвятившими себя богу бенгов - а в ней присутствовала кровь кошмаров, - и подавно. Эти странные племенные отличия рушились очень быстро.
Сначала, когда она избрала Дом Накаба местом своего жительства, принц Фа-Кимнибол поинтересовался, не сделала ли она это только для того, чтобы всех шокировать. При этом он добродушно улыбнулся, чтобы сгладить колкость вопроса. Но его укусили в ответ.
- Почему, разве ты шокирован? - отозвалась Нилли Аруилана.
Фа-Кимнибол являлся единокровным братом ее отца, но отличался от последнего как солнце от луны. Оба - огромный, неуклюжий и воинственный Фа-Кимнибол и хрупкий, ученый и застенчивый Креш - были сыновьями одной матери, женщины по имени Минбейн. Креш родился в те дни, когда люди жили в коконах и ее супругом был некий Сэмнибоулон, давно умерший и теперь позабытый. Фа-Кимнибол был ее сыном, появившимся в более поздние годы и от другого мужа - мрачного, вспыльчивого и вздорного воина Харруэля. Фа-Кимнибол унаследовал от отца размеры, силу и необыкновенное честолюбие, но, как сказала Нилли Аруилана, не его задумчивую беспокойную душу.
- Ты нас ничем не шокируешь, - сказал Фа-Кимнибол. - Особенно с тех пор, как ты вернулась от джиков. Но зачем тебе понадобилось жить со жрецами бенгов?
В ее глазах вспыхнуло удивление.
- Родственник, я живу одна!
- На верхнем этаже огромного здания, кишащем бенгскими псаломщиками, поклоняющимися Накабе.
- Но я должна где-то жить. Я - взрослая женщина. В Доме Накабы уединенно. Псаломщики молятся, распевают целый день и половину ночи, и я предоставлена самой себе.
- Это, должно быть, мешает тебе спать.
- У меня крепкий сон, - возразила девушка. - Пение убаюкивает меня. А что касается их поклонения Накабе, то какое мне до этого дело? Или до того, что они бенги. Разве все мы в эти дни не являемся бенгами? Послушай, родственник, ты сам носишь их шлем. А язык, на котором мы говорим, - разве это не язык бенгов?
- Это язык людей.
- А когда мы жили в коконах во время Долгой Зимы, мы разговаривали на этом же языке?
Фа-Кимнибол тревожно дернул себя за густой мех, почти походивший на бороду, которая росла на его щеках.
- Я никогда не жил в коконе, - сказал он. - Я родился после Дальнейшего Прихода.
- Ты понимаешь, что я имею в виду. Язык, на котором мы говорим, такой же бенгский, как и кошмарский. Мы молимся Джиссо и мы молимся Накабе, и для нас не существует больше разницы, бог ли это кошмаров или бенгов. Только горстка стариков до сих пор помнит, что первоначально это были два племени. Еще тридцать лет, и об этом будет знать только летописец. Родственник, мне нравится место, где я живу. Я не пытаюсь кого-нибудь шокировать, и ты это знаешь. Я просто хочу жить сама по себе.
Это было больше года назад, почти два. И после этого никто из членов семьи не тревожил ее по поводу избранного ею места жительства. В конце концов, она была уже взрослой - ей минуло шестнадцать, - достаточно взрослой для замужества, даже если она не желала ни того, ни другого. Она могла поступать так, как хотела. И все это приняли.
Но, между прочим, Фа-Кимнибол был близок к истине. Ее уход в дом Накабы являлся своего рода протестом: она сама не знала наверняка, против чего. После возвращения от джиков в ней появилась какая-то неугомонность, ее раздражали установленные обычаи города. Нилли Аруилане казалось, что люди живут неправильно. Теперь они любили машины и комфорт, что породило разменные единицы, которые позволяли богатым покупать бедняков. Она начала думать, что ход вещей был неверным, а поскольку сил изменить обычаи города у нее не было, она часто ловила себя на том, что часто совершает против них странные негласные бунты. Окружающие считали, что она была своевольной и непокорной. Но для нее их мнение было неважно. Пребывание среди джиков непостижимым образом изменило ее душу; она сама только теперь начинала что-то понимать.