* * *
В дверь постучали. Нилли Аруилана распахнула ее перед пухленьким задыхающимся служащим Суда, которому, очевидно, в этот теплый день подъем на самый верх Дома Накабы стоил больших усилий. Пот стекал с него ручьями. Его мех сбился в клочья, а ноздри судорожно раздувались, пока он пытался восстановить дыхание. Его кушак и знаки отличия сбились и промокли.
- Нилли Аруилана?
- Ты же знаешь, что это я. Чего тебе надо?
Он открыл рот, чтобы хватить воздуха. Потом прохрипел:
- Вызов в Базилику. - И снова вдох. Попытка пригладить промокший мех. Фырканье и пыхтение. - По просьбе Хазефена Муери, главного судьи дня.
- В Базилику? Зачем, разве я сделала что-нибудь дурное? Его светлость Хазефен Муери так считает? И меня будут судить?
Бейлиф не ответил. С разинутым ртом он разглядывал через ее плечо комнату. Последняя была непритязательной, как тюремная камера: никакой мебели, кроме крошечной койки, единственное украшение - звездоподобный амулет из сплетенной травы, который Нилли Аруилана принесла с собой от джиков, висевший на белоснежной стене прямо против двери, словно символ завоевания, оставленный самими человеконасе-комыми.
- Я спрашиваю, я сделала что-нибудь дурное?
- Ничего дурного, леди. Ничего.
- Тогда почему меня вызывают?
- Потому что… потому что…
- Чего ты так таращишься? Разве ты никогда не видел звезды джиков?
Бейлиф виновато отвел глаза и начал приглаживать себя быстрыми неловкими движениям.
- Просто его светлость, главный судья, нуждается в вашей помощи, - выпалил он. - Как переводчика. В Базилику привели странного молодого человека, который, похоже, говорит только на языке джиков…
В душе Нилли Аруилана что-то внезапно закипело. Удары ее сердца болезненно и испуганно участились.
Как глупо. Так долго ждать, прежде чем сообщить ей.
Она взяла бейлифа за пояс.
- Почему ты не сказал мне сразу?
- Леди, у меня не было подходящего случая. Вы…
- Это, должно быть, вернувшийся пленник. Ты должен был сразу сказать мне об этом.
В ее памяти всплыли отдаленные образы. Яркие воспоминания, видения того разрушившего надежды дня, который изменил ее жизнь.
Она видела себя более юной, уже длинноногой и по-женски округлившейся, с едва наметившейся грудью, невинно собиравшей цветы стручкового перца в полях под городскими стенами в первый день после своего дня отношения. Неожиданно из глубокой расселины рыжевато-коричневой горы появились черно-желтые шестиногие фигуры, таинственные и ужасающие, ростом превышавшие любого горожанина, даже Фа-Ким-нибола. Смысл известного в течение тринадцати лет мира рассыпался вокруг нее на кусочки. Чудовищные остроклювые головы, огромные многоспектровые глаза, сочлененные руки, заканчивавшиеся ужасными клешнями. Они издавали трескучие, щелкающие звуки. "Это происходит не со мной, - подумала она. - Не со мной. Знаете ли вы, чья я дочь?" Но слова застревали во рту. Возможно, они и знали. Им было даже лучше захватить кого-нибудь, подобного ей. Часть джиков окружила ее, простирая к ней руки и прикасаясь. Неожиданно страх исчез. Ее душа наполнилась сверхъестественным сказочным спокойствием. И тогда джики унесли ее с собой. Это был длинный, бесконечный путь по незнакомой местности. А потом - влажная горячая темнота Гнезда, неизвестность той другой жизни, которая походила на какой-то другой мир, хотя тоже находившийся на Земле, - сила Королевы, поражающая, обступающая, поглощающая, изменяющая.
И с тех пор одиночество, горькое чувство того, что больше никто в мире не любит ее, кроме Королевы. И вот наконец-то появился человек, переживший то же, что и она. Наконец-то. Еще один, кто понимает.
- Где он? - строго спросила она. - Я должна его увидеть! Быстрее! Быстрее!
- Леди, он в Базилике. В тронном зале вместе с его светлостью Хазефеном Муери.
- Тогда быстрей! Пошли!
Она вылетела из комнаты, даже не позаботясь надеть кушак. "Пусть таращится", - подумала она. Пыхтя и кряхтя, бейлиф в отчаянии погнался за ней, когда она помчалась по ступенькам Дома Накабы. Изумленные псаломщики в шлемах священников, бросившиеся врассыпную при ее бешеной атаке, свирепо смотрели и что-то бормотали, но она не обратила на них никакого внимания.
В тот день подходившей к концу весны, несмотря на то что уже наступил вечер, солнце в западном небе еще стояло высоко. Мягкое тропическое тепло окутало город подобно плащу. На улице бейлифа ждала коляска с запряженной в нее парой послушных серых зенди. Нилли Аруилана прыгнула в коляску, и спокойные животные ровной неторопливой рысью пустились по извилистым улицам к Базилике.
- Они не могут ехать побыстрей? - спросила она.
Бейлиф пожал плечами и энергично взялся за кнут. Но пользы от этого не было никакой: один из зенди изогнул свою длинную шею и, обернувшись, так посмотрел своими огромными серьезными золотистыми глазами, словно недоумевал, что кто-то пытался добиться от него большей скорости. Нилли Аруилана старалась сдерживать свое нетерпение. Прибывший из Гнезда беженец, или кто бы он там ни был, никуда не денется. Он подождет ее.
* * *
- Леди, мы прибыли, - объявил бейлиф.
Коляска остановилась перед Базиликой - зданием суда с высокими сводами и пятью куполами, - построенной с восточной стороны центральной городской площади. Западное солнце освещало зеленую с позолотой мозаику фасада, заставляя ее сверкать, как бриллианты.
Внутри здания под темными металлическими навесами мерцали глобусы. В коридоре окостенело стояли должностные лица суда, которые шевелились только для того, чтобы кивнуть или поклониться, когда они проходили мимо.
Первым, кого увидела Нилли Аруилана, был незнакомец, четко вырисовывавшийся в лучах света, сочившегося через треугольное окно высоко вверху рядом с вершиной величественного центрального купола. Он стоял подавленный, с тяжело опущенными плечами и отрешенным взглядом.
На его запястье был браслет Гнезда. А на груди висел шнурок с талисманом.
Нилли Аруилана всем сердцем стремилась к нему.
Если бы она была одна, то подбежала бы и обняла его и из ее глаз хлынули бы слезы радости.
Но она сдержала себя. Она посмотрела в сторону богато украшенного судейского трона, находившегося под сетью переплетавшихся бронзовых подпорок, образовывавших купол, где восседал Хазефен Муери, и позволила себе встретиться с его пронзительным задумчивым взглядом.
Хазефен Муери казался суровым и напряженным. От него исходил ощутимый запах, чем-то напоминавший запах горелого дерева. Язык его тела был ясен, и его было совсем нетрудно расшифровать.
В его мерцавших янтарных глазах был голод, который он испытывал к ней.
Другого слова она подобрать не могла. Не вожделение, хотя можно было не сомневаться, что оно было; не страстное желание заполучить ее дружбу, хотя, может быть, он испытывал и это чувство; не что-либо нежное, что можно было бы сразу назвать любовью. Нет, это был голод. Простой, но не без примесей, хотя тоже не такой уж простой. Казалось, что он хотел наброситься на нее, сожрать и сделать ее плоть частью своей. При каждой их встрече, которые происходили чаще, чем она бы желала, было то же самое. И теперь, когда он пожирал ее взглядом через широкое пространство зала суда, казалось, что его лицо вгрызалось между ее бедрами. Что за странный человек! Хотя в физическом плане довольно привлекательный - стройный, элегантный, грациозный и даже красивый, если мужчину вообще можно считать красивым. К тому же умный и в своем роде мягкий. Но странный. Нилли Аруилане он совершенно не нравился.
С правой стороны от трона, наполовину погребенный под своим гигантским шлемом, стоял огромный мускулистый капитан стражи Кьюробейн Бэнки. Он тоже посматривал на нее довольно похотливо, но Нилли Аруилана знала, что у него не уме не было ничего такого сложного. Она привыкла к пристальным взглядам мужчин. Она понимала, что была привлекательной: все говорили, что она очень походила на свою мать Таниану в молодости - такой же лоснящийся, шелковистый красно-коричневый мех и длинные стройные ноги, - а ее мать в свое время была самой красивой женщиной. Хотя и теперь она была еще блистательна. "Значит, я тоже красива, поэтому они и таращатся на меня. У них это получается машинально". Она также знала, что ореол абсолютной неприступности, который она себе создала, тоже мог добавлять немного привлекательности.
- Направь тебя Доинно, Нилли Аруилана, - елейно произнес Хазефен Муери. - Храни и люди Накаба.
- Избавь меня от этого лицемерия, - резко отозвалась она. - Твой бейлиф сказал, что тебе нужна моя помощь как переводчика. Что я должна перевести?
- Его привели стражники, - сказал Хазефен Муери, указав на пришельца. - Он способен говорить только на языке джиков и произносит несколько случайных слов по-нашему. Я подумал, что ты, может быть, вспомнишь что-нибудь из языка насекомых, чтобы понять, что он пытается сказать.
- Из языка насекомых? - переспросила она, одарив Хазефена Муери холодным, враждебным взглядом.
- Ах, прости. Я должен был сказать джиков.
- Твой предыдущий термин показался мне оскорбительным.
- Прошу прощения, леди. Я не имел в виду ничего дурного. Я так легко бросаюсь разными терминами. Больше этого не повторится. - Хазефен Муери смутился. Казалось, что он искренне испугался. - Так ты поговоришь с ним? Постарайся узнать, для чего он сюда прибыл.
- Если смогу, - холодно отозвалась Нилли Аруилана.
Она подошла к незнакомцу, встав против него так близко, что тоже оказалась в потоке света, а соски ее грудей почти касались талисмана Гнезда, висевшего на его груди. Он поднял глаза и посмотрел в ее.
Он был старше, чем ей показалось сначала. Издалека он походил на мальчика, но это из-за тонкого телосложения; на самом деле он был приблизительно ее возраста, а может, на год или два постарше. Но на нем не было ни жиринки и почти отсутствовали мускулы.
Нилли Аруилана знала, что это благодаря диете, состоявшей из зерна и сушеного мяса. Она испытала это на себе.
Скорее всего этот пришелец прожил среди джиков несколько лет. В любом случае достаточно долго, чтобы на его теле отразилась скудость их рациона. Он даже держался по-джикски натянуто и хрупко, словно мех и плоть, которыми он обладал, являлись всего лишь покровом, скрывавшим под собой изможденного насекомого.
- Давай. Поговори с ним.
- Одну секунду. Дай мне одну секунду!
Она пыталась собраться. Вид джикских талисманов на его запястьях и груди пробудил в ней глубокие переживания. Она вдруг обнаружила, что от волнения не в состоянии воспроизвести хотя бы один из небольшого количества выученных ею много лег назад звуков языка джиков.
Джики общались разными способами. У них был разговорный язык, состоявший из треска, жужжанья и шипенья, из-за чего люди и прозвали их джиками. Но они также могли разговаривать друг с другом - и со встретившимися им представителями человечества - на молчаливом языке разума, словно с помощью второго зрения. У них также была сложная система коммуникации с помощью химических секреций и кодовых сигналов запахов.
Находясь в Гнезде, Нилли Аруилана общалась с джиками на языке разума. Используя его, они великолепно добивались того, чтобы их понимали, при этом понимая сказанное ею. Но она также умудрилась выучить несколько сотен слов разговорного языка. Но большая их часть позабылась. Язык химических секреций был для нее совершенно закрытой книгой.
Чтобы прервать затянувшееся молчание, она подняла руку и слегка коснулась талисмана Гнезда незнакомца, при этом наклонившись вперед и тепло улыбнувшись.
Он вздрогнул так, что, казалось, вот-вот упадет. Но, умудрившись устоять на ногах, что-то сказал ей резкими джикскими модуляциями голоса. Но его лицо оставалось серьезным. Скорее всего оно не умело менять выражения. Словно его вырезали из дерева.
Она коснулась талисмана, потом своей груди.
И тогда в ее памяти всплыло несколько слов из языка джиков, и она с некоторым трудом, словно полоская горло, произнесла их. Это были слова, обращенные к Гнезду, Королеве и большинству Гнезда.
Он скривил губы в какой-то гримасе, означавшей улыбку. Возможно, это и была улыбка, которая не могла не казаться гримасой.
- Любовь, - сказал он на языке людей. - Мир.
Наконец-то началось.
Каким-то образом она вспомнила еще некоторые слова - слова о силе Гнезда, о прикосновении Королевы, о мыслях Мыслителя.
Незнакомец просиял.
- Любовь, - снова повторил он. - Королева… любовь.
Он поднял вверх сжатые кулаки, словно пытаясь найти другие слова человечьего языка, давно затерявшиеся в дебрях его памяти.
Его лицо исказилось от боли.
В конце концов он издал еще один джикский звук, который, как поняла Нилли Аруилана, означал "плотский народ". Этот термин джики использовали для обозначения людей.
- Что вы там говорите? - спросил Хазефен Муери.
- Ничего особенного. Просто осуществляем предварительный контакт.
- Он еще не сказал тебе своего имени?
Нилли Аруилана одарила Хазефена Муери презрительным взглядом:
- В языке джиков нет такого слова, как "имя". У них нет имен.
- А ты можешь спросить, зачем он прибыл сюда?
- Я пытаюсь, - отозвалась она. - Разве ты не видишь?
Но все оказалось безнадежным. В течение десяти минут она спокойно и последовательно пыталась прорваться сквозь барьер, но попадала в никуда.
Она так многого ждала от этой встречи. Она отчаянно пыталась вновь пережить время, проведенное в Гнезде, вместе с пришельцем. Поговорить с ним о Королеве-любви, Яйце-плане, Гнезде-силе и обо всех тех вещах, с которыми она едва имела возможность столкнуться во время ее слишком кратковременного плена, - о вещах, которые повлияли на ее душу, как аскетическая пища на тощее тело незнакомца. Но возникшие между ними препятствия сводили с ума.
Казалось, что не было никакой возможности преодолеть их. Все, что они могли сделать, - так это, запинаясь, обменяться случайными словами и обрывками мыслей. Иногда казалось, что их умы на грани встречи - при этом в глазах пришельца вспыхивала призрачная улыбка, появлявшаяся даже на его лице, - но, при достижении предела понимания, между ними снова устанавливалась стена.
- Ты чего-нибудь добилась? - спустя некоторое время спросил Хазефен Муери.
- Ничего. Абсолютно ничего.
- Ты не можешь хоть приблизительно догадаться, о чем он говорит? Или зачем он здесь?
- Это своего рода эмиссар. Это очень похоже на истину.
- Ты просто так думаешь или что-то подтверждает это?
- Видишь кусочки джикского панциря, которые он носит? Это знаки высоких полномочий, - сказала она. - Знак на груди называется Гнездо-талисман, и он сделан из панциря погибшего джикского воина. Они бы не позволили ему вынести его из гнезда, если бы это не символизировало выполнения специальной миссии. Для нас это что-то типа маски вождя. Браслет, скорее всего, дар Гнезда-мыслителя, помогающий ему фокусировать мысли. Несчастная потерянная душа, браслет не принес ему особой пользы, правда?
- Гнездо-мыслитель?
- Это его наставник. Его учитель. Не проси меня объяснять все это сейчас. В любом случае для тебя это всего лишь рой насекомых.
- Я уже говорил, что сожалею…
- Да, - перебила Нилли Аруилана. - Ты говорил, что сожалеешь. В любом случае он наверняка прибыл сюда со специальным сообщением, а не для того, чтобы нести обычную туманную чушь, которую рассказывают нам вернувшиеся пленники, если они вообще что-нибудь рассказывают. Должно быть, он живет в Гнезде с трех или четырех лет, потому что почти не помнит нашего языка.
Хазефен Муери угрюмо почесал шерсть на щеке.
- У тебя есть какие-либо предположения? - через некоторое время спросил он.
- Только очевидное. Пошли за моим отцом.
- Ах, - вырвалось у Хазефена Муери. - Разумеется!
- Летописец говорит на языке джиков? - спросил Кьюробейн Бэнки.
- Идиот, у летописца есть Чудодейственный камень, - отозвался Хазефен Муери. - Барак Дайир! Барак Дайир! Разумеется! Достаточно одного прикосновения к нему, и все тайны разгаданы!
Он хлопнул в ладоши. Появился бейлиф.
- Разыщи Креша и вызови его сюда, - он обернулся. - Перерыв до прихода Креша.
* * *
Тем временем летописец'находился в своем саду естественной истории, расположенном в западном квадрате города, наблюдая появление кэвианди.
Много лет назад, в Венджибонезе, в видении времен Великого Мира, он проник в место, называвшееся Деревом жизни. Там народ с темно-синими глазами собрал разные виды диких животных и поместил их в клетки, в которых воспроизводились естественные условия. К своему великому ужасу и огорчению, спавший Креш обнаружил среди помещенных там животных даже своих предков и таким образом он узнал, что его народ, считавший себя людьми, не такого уж высокого уровня и во времена Великого мира рассматривался как просто животные, которых можно было коллекционировать и сажать в клетки.
Многие из животных, увиденные Крешем в тот день проникновения в отдаленное прошлое, погибли во время Долгой Зимы, и их виды навсегда исчезли с лица Земли. Само Дерево жизни давным-давно превратилось в пыль. Но Креш создал в городе Доинно свое Дерево Жизни, возвышавшееся над спокойным заливом: походивший на лабиринт сад, где для изучения им были собраны животные со всех концов континента. Там у него были водные страйдеры, барабанные животы, дан-сероги и множество других зверей, которых встречали люди во время своих миграций после того, как покинули родовой кокон. У него были длинноногие стинчи-толы с голубым мехом, чьи души соединялись каким-то непонятным ему образом. У него были стада толстоногих красных скантинов. Были и розовые липкие, с длинными ядовитыми зубами черви, длиной превосходившие высоту человека, которые жили в паровой грязи из приозерных мест. У него были кмары, крис-поллы, стакимандры. У него были габулы. У него были степторы. У него была стая насмешливых обезьяноподобных зверьков, обитавших на деревьях, которые, когда люди впервые проникли в Венджибонезу, забрасывали их кусками помета.
И теперь у него появилась пара кэвианди, привезенных из приозерных мест.
Он создаст им уютную среду обитания возле потока, протекавшего в саду, наполнив его рыбой, которую они больше всего любят, и у них будет возможность выкопать норы, в которых им нравится жить. А когда они привыкнут жить в неволе, он попытается проникнуть в их сознание с помощью внутреннего ока, с помощью, если понадобится, Чудодейственного камня. Он коснется их душ, если они у них есть, и узнает скрываемое в их глубине.
Дрожавшие кэвианди сидели в переносной клетке, тесно прижавшись друг к другу, глядели на него со страданием и страхом огромными круглыми глазами.
Креш ответил на этот грустный взгляд взглядом, полным любопытства и очарования. Это были изящные и элегантные зверьки и, вне всяких сомнений, разумные. Именно насколько они разумны, он и хотел выяснить. Опыт Дерева Жизни, до самого Великого Мира, подтверждал, что разум можно обнаружить в животных многих видов.