- Фа-Кимнибол, если ты сомневаешься в моей преданности, - гробовым голосом произнесла она, - я предлагаю тебе прямо здесь и сейчас снестись, и тогда ты поймешь, предатель я или нет.
* * *
Это была странная земля, находившаяся на расстоянии пяти дней от Доинно и затем нескольких дней в глубь континента. Креш никогда раньше ее не видел и сомневался, что она обитаема. С этой стороны внутренних холмов не было никаких фермерских поселений, а главная дорога от Доинно до Джиссо уходила далеко на запад.
Это была пересеченная каньонами и оврагами местность. С центра континента дули сухие холодные ветры. Здесь часто были землетрясения, то и дело оползали ледники, так что кости мира лежали на поверхности - огромные темные полосы, рассекавшие мягкие красноватые камни склона холма.
Его фургон вез лишь один зенди. Наверное, было разумнее использовать двух; но он так мало знал о путешествии на зенди, что решил не создавать себе трудностей, если пара окажется не подходящей. Он пустил зенди бежать иноходью, тем временем отдыхая.
Он взял с собой не много провизии - этого было достаточно лишь на первые несколько дней, в дальнейшем приходилось рассчитывать на то, что необходимым его обеспечат окрестности.
Он также ничего не прихватил из Дома Знаний: ни своих книг, ни карт, ни древностей. Все эти вещи больше не имели никакого значения. Он хотел оставить позади всё. Это было финальное приключение в его жизни, паломничество, лучше всего не обременять себя багажом прошлого; единственное исключение - под его кушаком висел небольшой вельветовый кошелек с Барак Дайиром. До самой последней минуты он не пожелал с ним расставаться.
Изо дня в день Креш спокойно продвигался вперед, выбирая дорогу наугад. Он постоянно вглядывался в горизонт, надеясь заметить бродячие группы джиков. Но джиков он нигде не видел.
"Где вы, дети Королевы? С вами пришел побеседовать Креш-всевопрошающий!" По его предположениям, он находился недалеко от второстепенного Гнезда, куда несколько лет назад утащили Нилли Аруилану. Но если джики были где-то рядом, то держались вне поля его зрения, или так редко встречались в этих краях, что он просто не проезжал мимо их лагерей.
Ничего, в конечном счете он найдет джиков или они обнаружат его. Тем временем он довольствовался блужданием по пересеченной местности.
Этот холодный, продуваемый ветрами район казался по-своему плодородным. Там встречались огромные деревья с толстыми черными стволами и широко раскинувшимися кронами желтых листьев, каждое из которых находилось далеко от другого, словно не допускало никакого соперничества, отделившись от какого бы то ни было представителя своего собственного вида, пытавшегося вторгнуться в его зону господства. Ползучие кусты с белыми ворсистыми листьями льнули к земле подобно густому меховому покрытию. Другие растения, по форме напоминавшие корзины с плотно переплетенными прутьями, качались из стороны в сторону.
Но поскольку там попадались растения, походившие на животных, то Креш видел и животных, кбторые вполне могли сойти за растения. Из норок в земле поднимался на хвостах целый "лесок" змеевидных зеленых созданий. Он видел, как они резко подскакивали, чтобы схватить в воздухе какую-нибудь незадачливую птичку или насекомое и снова возвращались в исходное положение, но ни один из зверьков ни разу не вылез полностью из своего логова. Были и другие животные, которые представляли собой не что иное, как огромные рты с остатками туловищ, которые неподвижно подпирали камни и издавали жужжащие соблазнительные крики, привлекавшие жертву, словно та была в состоянии транса. Он помнил, что мальчишкой сталкивался с подобными созданиями, это было во время путешествия из кокона в Венджибонезу. Они тогда практически соблазнили его; но теперь он оставался неуязвимым перед их зловещей музыкой.
Креш никому не сказал, что покидает Доинно. Он обошел всех самых дорогих людей, чтобы побеседовать с ними в последний раз: Фа-Кимнибола, Болдиринфу, Стэйпа, Чапитин Сталд и, разумеется, Нилли Аруилану и Таниану. Но никому, даже Таниане, не сказал, что на самом деле прощается.
Было нелегко скрывать правду, особенно от Танианы. Он очень от этого страдал, но понимал, что они попытаются его остановить, если узнают, что у него на уме, поэтому он просто улизнул из города в предрассветных сумерках. Теперь, когда Доинно оставался далеко за спиной, он не чувствовал никакого сожаления - закончилась продолжительная фаза его жизни, начиналась новая.
Если он о чем и жалел, то только о том, что так хорошо построил город. Теперь ему казалось, что он повел Нацию неверной дорогой, что было ошибкой строить Доинно по образу и подобию величественной Венджибонезы, пытаться воссоздать Великий Мир во времена Новой весны. Боги смели Великий Мир с лица Земли, потому что он выполнил свою задачу. Великий Мир достиг предела своего развития, он исчерпал себя. Если бы его не уничтожили мертвые звезды, его совершенство все равно привело бы к неминуемому распаду, потому что цивилизация, в отличие от машины, вещь живая, которая может и расти и умирать, и альтернативы нет.
Он хотел приобщить Нацию к грандиозности Великого Мира - которая достигалась на протяжении сотен тысячелетий - одним прыжком. Но они оказались к этому не готовы. В конечном счете, они оказались лишь единственным поколением со времен кокона. Они пришли от этой примитивной упрощенности к собственному распаду и разложению, почти не сделав паузы для того, чтобы по-настоящему очеловечится.
Например, эта проклятая война. Преступление против богов, против законов города, против сути самой цивилизации. Но он знал, что не сможет предотвратить ее.
Таким образом, он понял, что проиграл. И за оставшееся время должен был искупить свою вину. Но он не собирался оплакивать совершенные ошибки или те, которые собирались совершить другие, потому что он старался сделать как лучше. И это было самым великим сожалением: он всегда делал как можно лучше.
- Я помню день, когда ты родилась, - с удивлением проговорил Фа-Кимнибол. - Я и Креш провели вместе целую ночь, и предыдущую тоже, и…
- Не надо, - попросила она.
- Не надо что?
- Не надо рассказывать о том, что помнишь. Не рассказывай о том, когда я была маленькой.
Он рассмеялся:
- Нилли, я просто хотел притвориться, что я не…
- Да, притворяйся, если хочется. Просто не напоминай мне, что, когда я родилась, ты был уже взрослым. Хорошо? Хорошо, Фа-Кимнибол?
- Но… Нилли…
На этот раз рассмеялась она.
- Подойди сюда, - сказала она.
Она привлекла его поближе. Он обвил ее руками, окутал ее всю - руками, губами, органом осязания, - трогая, гладя, покусывая, бормоча ее имя. Он был подобен огромной реке, подхватившей и уносившей ее прочь. И она позволяла уносить себя. Она никогда не ожидала ничего подобного. И, догадывалась, что он тоже.
Ей хотелось знать, сможет ли она привыкнуть к его огромности. Он был таким большим, таким сильным и так отличался от Кандалимона. Как это было странно - быть поглощенной им подобным образом. Но в то же время и приятно. "Чуть попозже я смогу к этому привыкнуть. Да", - подумала она, когда почувствовала, как он задрожал, и начала дрожать сама. "Да, я определенно смогу к этому привыкнуть".
* * *
Очертания земли начинали меняться. За прошедшие дни слева и справа от него тянулись хребты невысоких холмов нечто напоминавшее бескрайнюю равнину, простиравшуюся между ними. Но теперь оба хребта сходились, образовывая изогнутую огороженную равнину, в дальнем своем конце не имевшую выхода. Креш остановился у ручья, граничившего с густым серым тростником, чтобы решить, что делать дальше. Казалось бессмысленным продолжать движение к этому тупику. Наверное, было лучше повернуть назад и поискать какой-нибудь обход с восточной стороны холмов.
- Нет, - возразил какой-то голос, не являвшийся вообще голосом и произносивший слова, которые вовсе не были словами. - Тебе лучше идти вперед.
- По правде говоря, да. Это единственный путь, - обратился к нему другой мысленный голос.
Креш удивленно оглянулся. После стольких дней полного одиночества голоса прозвучали подобно внезапным раскатам грома.
Сначала он ничего не увидел. Но потом в гуще тростника, окружавшего поток, он заметил что-то красное. Появилась небольшая коническая мордочка кэвианди, затем другая. Теперь, выбравшись из своего укрытия, гибкие маленькие охотники за рыбой безбоязненно подошли к нему и подняли свои лапки с растопыренными изящными пальчиками.
- Я - Ши-Тикил, - представил один зверек.
- Я - Хи-Канто, - объявил другой.
- Меня зовут Креш.
- Да. Мы знаем. - Ши-Тикил издала мягкий дружеский звук и вложила свою лапку в его руку. Ее пальцы были тонкими и упругими, ловкие пальцы рыболова. Хи-Канто взял его за другую руку. От них обоих исходило приглашение к общению вроде того, что возникало между ним и другой парой кэвианди - Хи-Ло-римом и Ши-Канзи в его саду.
- Да, - произнес Креш.
Их души ворвались в его и окутали волной тепла и дружелюбия.
Доброжелательность к одному кэвианди означала доброжелательность ко всем. Когда он открылся паре кэвианди в своем саду, сам того не ведая, он вступил в союз со всей расой кэвианди. Эти двое следовали за его фургоном на протяжении нескольких дней, незаметно направляя зенди на нужную дорогу - на ту, которая вела к Гнезду, - уводя его от мест, где подстерегали опасности; приводя к пастбищам, где зверь и хозяин могли найти пресную воду и пищу. Креш понял, что его путешествие было не таким уж беспорядочным, как он думал.
И теперь он знал, что не должен сворачивать в сторону, - перед ним лежал истинный путь, проходивший по извилистой долине.
Он степенно поблагодарил кэвианди за помощь. В последний раз он поймал взгляд их огромных блестящих глаз, которые смотрели на него сквозь макушки камыша. Затем хрупкие маленькие создания погрузились в заросли и исчезли.
Он вернулся к фургону и быстрым прикосновением внутреннего ока подтолкнул зенди.
Когда каньон сузился, ручей, протекавший в его центре, стал более стремительным и бурным, и к сумеркам несся рядом с Крешем с равномерным ревом. Подняв глаза, Креш и вправду увидел, что каньон вдали раскрывался, но проход представлял собой просто щель, через которую, словно водопад, должно быть, сбрасывался поток.
Неужели кэвианди подвели его? Это казалось немыслимым. Но как он мог пролезть сквозь эту расщелину со своим фургоном?
Но он все равно продолжал двигаться вперед.
Теперь Креш отчетливо слышал отдававшийся эхом тысячи голосом шум водопада. Впереди в резком холодном воздухе появилась огромная голубая звезда, и в потоке засверкало ее отражение. Дорога стала такой извилистой, что едва ли оставалось место для фургона возле бурных вод. Здесь местность слегка уходила вверх, значит, ручей, по мере приближения к проходу, становился глубже.
- Вот наконец-то и он, - проговорил неприятный голос, напоминавший побелевшую кость - это был мысленный голос. - Этот любознательный, дитя вопросов.
Креш поднял глаза: на темном фоне неба отчетливо вырисовывалась угловатая фигура джика, неподвижно стоявшего с копьем в одной из своих многочисленных конечностей.
- Дитя? - переспросил Креш и расхохотался. - Я - дитя? Нет, мой друг. Нет. Я старик. Очень уставший старик. Если сомневаешься, прикоснись к моему разуму повнимательней и убедишься в этом сам.
- Дитя отрицает, что является ребенком, - произнес второй джик, появившийся с противоположной стороны нависшего над Крешем утеса. - Но дитя все равно остается ребенком, что бы он себе ни думал.
- Как будет угодно. Пусть я дитя.
И он в самом деле был таким, потому что прожитые годы вдруг покинули его и он снова превратился в маленького беспокойного Креша-всевопрошающего, который в различных направлениях карабкался по кокону, досаждая всем своим желанием все знать, раздражавший кошмаров и Толайри, сердивший свою мать Минбейн и товарищей по играм. С него свалилась вся усталость последних дней. Он загорелся своей прежней неистовой энергией и бесстрашием. Креш-болтун; Креш-изыскатель; Креш - самый маленький и рвущийся к знаниям представитель племени, который все время вертелся возле решетки кокона, мечтая в один прекрасный день вырваться за нее в неизведанный удивительный мир.
Джики начали спускаться с утеса, пробираясь к нему через каменистые выступы. Он спокойно поджидал их, восхищаясь ловкостью, с какой они двигались, и светом огромной голубой звезды, оказавшейся, как он понял, просто луной, освещавшей их твердые и блестящие желто-черные панцири. Вниз спускались пять, шесть, семь джиков. Он видел джиков только в детстве. Тогда он считал их страшными и отвратительными; но теперь находил странную красоту в их вытянутых, конусообразных формах.
Зенди стоял совершенно спокойно, словно витая в каких-то своих мечтах. Один из джиков слегка прикоснулся к его длинной морде щетинистой передней конечностью, и зенди сразу же стал двигаться вперед. Здесь находилась темная пещера - просто щель, которую до этого Креш не замечал, - уводившая в глубь скалы. Впереди виднелся свет звезды. Когда зенди затрусил дальше, Креш все еще мог слышать отдаленный гул водопада.
Спустя какое-то время они появились на выступе с внешней стороны скалы. С правой стороны от Креша сквозь расщелину прорывался поток воды, теперь мутный и стремительный, и уходил в открывшееся пространство, образовывая далеко внизу пенившийся бассейн. С левой стороны от него спускалась вниз извилистая тропинка, уводившая в широкую степь, в темноту, где ничего не было видно.
- Королева ожидает тебя, - объявил скрипучий джикский голос, когда фургон начал съезжать в находившееся внизу темное царство.
IX
ГНЕЗДО ВСЕХ ГНЕЗД
Сообщения от Саламана поступали по эстафетным станциям на протяжении всей недели с нараставшей настойчивостью и интенсивностью.
Фа-Кимнибол во главе многочисленной армии выступил из Доинно. Теперь он находился недалеко от Джиссо, где-то в нескольких днях пути, а может, и меньше. Каждый агент эстафетной линии подчеркивал трепет, который он ощущал от размеров этой наступавший силы. Неужели Фа-Кимнибол собрал всех жителей Доинно, достигнувших призывного возраста? Очень походило на то.
На северном фронте, следуя дорогой, пройденной небольшой колонией допущенцев, все глубже и глубже к джикским территориям, приближалась армия короля, насчитывавшая около четырехсот воинов.
- Мы обнаружили их, - поступило в конце концов сообщение. - Все мертвы.
И затем:
- Нас самих атаковали джики.
После чего:
- Их слишком много.
После чего - молчание.
- Человеконасекомые атаковали нас уже дважды безо всяких провокаций, - объявил Саламан населению Джиссо, выступая перед собравшимися внизу на площади горожанами. - Они перерезали невинных поселенцев, которых Зектир Лукин привел на свободные территории. И теперь они уничтожили армию, которую мы послали на выручку людям Зектира Лукина. Нам остается одно.
- Война! Война! - вылетело сразу из тысячи глоток.
- Да, война, - отозвался Саламан. - Тотальная война всей нации против непримиримого врага. Джики угрожали существованию этого города с самого начала; но теперь, с помощью союзных сил Доинно, мы предадим огню их собственные владения; мы уничтожим их; мы вытащим на свет божий их отвратительную Королеву и наконец-то положим конец ее жизни!
- Война! Война! - вновь раздались выкрики.
Вечером того же дня, когда Саламан вернулся во дворец и занял свое место на Троне Харруэла, к нему пришел Битерулв и заявил:
- Папа, я хочу отправиться вместе с армией, когда та начнет наступление на джикские территории. Я прошу на это твоего позволения, как подобает, но умоляю мне в этом не отказывать.
Саламан почувствовал, как сжалось его сердце. Ничего подобного он не ожидал.
- Ты? - воскликнул он, с удивлением уставившись на бледного худенького юношу. - Битерулв, что тебе известно о войне?
- Я боялся, что ты скажешь именно это. Но тебе известно, что я постоянно совершаю совместно с братьями длительные прогулки верхом. От них я также научился приемам ведения боя. Папа, ты не должен удерживать меня от участия в этой войне.
- Но опасность…
- Папа, ты хочешь, чтобы я уподоблялся женщине? Даже хуже, потому что мне известно, что в военных группах будут и женщины. То есть я буду вынужден остаться дома со стариками и детьми?
- Битерулв, ты же не воин.
- Я - воин.
От спокойной настойчивости мальчика исходила сила, с которой раньше Саламан не сталкивался. Он видел, как гневно горели глаза Битерулва, он видел в них ущемленную гордость. И король понял, что его нежный ученый сын поставил его в немыслимую ситуацию. Отказ означал навсегда отнять у Битерулва его царственность. Он никогда бы ему этого не простил. Если отпустить, то он мог стать жертвой какого-нибудь джикского копья, а об этом Саламан даже думать боялся.
Невозможно, невозможно.