Доктор Бэбкок быстро развернул свое вращающееся кресло и поглядел на меня. Это был крупный мосластый мужик, состоявший, казалось, из одних рук и ног и похожий скорее на лесоруба, чем на специалиста в области математической физики. Я сразу понял, что он выпендривается - усвоил, знаете, такие манеры: локти на стол, речь простонародная - и все это понарошку. Дядя Стив говорил, что у Бэбкока больше ученых степеней, чем носков у нормального человека.
Он выпялился на меня и заржал.
- И где это ты набрался липовых офицерских манер, сынок? Давай садись, пусть ходули-то отдохнут. Ты - Барлетт?
Я сел.
- Да, сэр.
- А какого дьявола тебя вместе с твоим братишкой-близнецом сняли с дежурств?
- Так мой брат находится в госпитале, сэр. Ему завтра собираются делать операцию на позвоночнике.
- А почему ты мне об этом не доложил? - Я промолчал, так как его вопрос был бессмыслен: я же ему не подчинялся. - Фрик мне ни о чем никогда не докладывает, капитан мне ни о чем не докладывает, ты мне ничего не докладываешь. Я, значит, должен слоняться по коридорам и питаться слухами, чтоб выяснить, что тут у вас происходит. А ведь я как раз собирался поработать с вами завтра. Ты же слыхал об этом, верно говорю?
- Э-э-э… нет, сэр.
- Конечно, нет. Потому что я, знаете ли, тоже никому ничего не докладываю. Ну и порядочки же на этом корабле! Лучше б я в Вене остался! Чудесный городок. Тебе никогда не приходилось пить кофе с пирожными на Ринге. - Ответа он не ждал. - Ладно, все равно, раз я собирался поработать с тобой и с твоим братишкой завтра, то придется нам перенести это дело на сегодня. Вели ему приготовиться.
- Хм… А чего вы от него хотите, доктор? Его ведь уже увезли в госпиталь.
- Да ты ему только скажи, чтоб готовился. Хочу вас прокалибровать. На предмет расчета разброса индекса ошибок у вас обоих.
- Сэр?
- Твое дело десятое, вели ему приготовиться.
Итак, я вызвал Пата. Я не разговаривал с ним с самого завтрака и не знал, как он отнесется к такому делу.
Однако ему все уже было известно.
"Да, да, - сказал он устало, - они как раз устанавливают в моей палате аппаратуру. Мать подняла такой тарарам, что мне пришлось выставить ее".
"Слушай, Пат если тебе неохота заниматься этим делом, в чем бы оно ни заключалось, так я скажу, пусть они отваливают. Это же просто нахальство".
"Да какая разница, - ответил он сердито. - Мне все равно надо чем-то занять оставшиеся до операции шестнадцать часов. А кроме того, это, возможно, будет вообще наша последняя совместная работа".
Впервые он дал мне понять, насколько напряжены его нервы. Я заторопился:
"Не говори так, Пат! Ты обязательно поправишься. Снова станешь ходить. Черт! Да ты даже сможешь кататься на лыжах, если захочешь".
"Кончай разыгрывать из себя этакого бодрячка! Я уже получил от родителей такую порцию этой похлебки, что мне ее ввек не проглотить. Просто с души воротит".
"Но послушай, Пат…"
"Сказано тебе, кончай! Давай лучше займемся тем, чего им от меня надо".
"Ладно, давай", - а вслух я произнес: - Он готов, доктор.
- Еще минутку. Запускай камеру, О’Тул. - Доктор Бэбкок нажал на своем столе какую-то кнопку. - Коммодор Фрик?
- Да, доктор, - ответил голос Фрика.
- Мы готовы. Вы придете?
- У нас тоже все готово, - услышал я ответ своего босса. - Мы идем.
Через минуту он вошел вместе с Анной Хорошен. Я же пока осматривался по сторонам. Целую стенку вычислительного центра занимал сам компьютер. Поменьше, чем в Лос-Аламосе, но ненамного. Мигание его огоньков, должно быть, кому-то о чем-то говорило. Под прямым углом к консоли расположился мистер О’Тул, а над консолью был большой дисплей. Примерно каждую секунду метавшаяся в центре дисплея кривая давала всплески.
Анна кивнула мне, но молча. Я понял, что она тоже на связи. В это время Пат окликнул меня:
"Том, у вас на корабле есть девчонка по имени Анна Хорошен. Нет ли ее где-нибудь поблизости?"
"Есть, а что?"
"Передай ей привет от меня. Мы с ней познакомились в Цюрихе. А ее сестренка Бетти сейчас сидит возле меня. - Пат хихикнул, и мне сразу полегчало. - Хорошенькие девчонки, а? Моди уже ревнует".
Бэбкок обратился к Фрику:
- Велите им начинать. Сначала мы прогоним синхронизацию, начав с их конца.
- Анна, передавай.
Девушка кивнула. Я не мог понять, зачем им вторая телепара, раз есть мы с Патом. Скоро я понял зачем: у Пата и у меня загрузка предстояла - будь здоров.
Пат вслух отсчитывал время, тикая, как большие часы. Мне было велено повторять эти звуки… и каждый раз, как я это делал, кривая на дисплее выдавала всплеск. Бэбкок внимательно следил за их появлением, а потом развернул меня так, чтоб я не мог видеть дисплея и поправил на мне ларингофон.
- Повторим.
Пат сказал "Начинаем" и принялся за свое тиканье. Я изо всех сил старался не отставать от него, хотя вся процедура казалась мне совершенно бессмысленной. Я слышал, как Бэбкок тихо сказал кому-то:
- Таким образом мы отсекаем обратную связь и вводим поправки на скорость звука. Хотел бы я как-то поточнее измерить скорость передачи в синопсах.
- А вы с Деверо посоветовались? - спросил Фрик.
Я продолжал тикать.
- А теперь, юная леди, повторим ту же процедуру, но наоборот, - сказал Бэбкок и надел мне наушники. В них я услышал такое же тиканье, какое только что передавал Пат. - Ты слышишь метроном, отградуированный по частоте монохромного света, а у твоего брата точно такой же - до нашего вылета мы их взаимосинхронизировали. Теперь ты потикай-ка для него.
Ну я и пошел. Эта работа явно действовала вроде как гипноз; было куда легче поймать темп тиканья и выдерживать его, нежели выбиться из этого темпа. И отвязаться от него тоже было невозможно. Я начал подремывать, но все равно продолжал тикать в том же темпе - остановиться не было сил.
- Конец серии, - объявил Бэбкок.
Тиканье прекратилось, и я принялся оттирать уши.
- Доктор Бэбкок?
- Чего тебе?
- А как вы различаете, кто когда тикает?
- А? Это ты не можешь, а вот О’Тул очень даже может, и он все записал на пленку. То же самое делается и на том конце. Только ты не бери это в голову; твое дело постараться работать синхронно, не выбиваясь из темпа…
Весь этот идиотизм продолжался больше часа. Иногда передавал Пат, иногда я. Наконец О’Тул поднял на нас глаза и сказал:
- Фактор усталости начинает сказываться, док. Расхождения во второй серии никуда не годятся - превышают допустимые ошибки.
- О’кей, кончаем, - объявил Бэбкок. Он поглядел на меня. - Поблагодари от меня своего брата и отключайся.
Коммодор Фрик и Анна ушли. Я же медлил. Наконец доктор Бэбкок оторвался от своих бумаг и сказал:
- Можешь идти, дружище. Спасибо.
- Э-э-э… доктор Бэбкок…
- Ну? Выпаливай.
- Не объясните ли вы мне, что это все означает?
- Ох, извини! Я еще не привык пользоваться людьми вместо приборов; напрочь выскочило из головы… Садись. Мы делали именно то, из-за чего вас - мыслечитчиков - взяли в полет: исследовали природу времени.
Я прямо обомлел.
- Сэр? Я думал, мы тут для того, чтобы передавать на Землю сообщения о планетах, открытия которых от нас ожидают?
- Ах это!.. Да, конечно, и это тоже… Но то, о чем я говорю, гораздо важнее. Людей, знаешь ли, на свете и без того уйма. Зачем же поощрять новую колонизацию? Любой математик решит тебе проблему перенаселенности в одно мгновение - надо просто перестрелять всех через одного.
Мистер О’Тул отозвался, не поднимая глаз:
- Что мне в вас нравится, шеф, так это ваше большое доброе сердце.
- А ну, потише, там, на "галерке". Так вот, сынок, сегодня мы пытались выяснить природу времени. - Должно быть, на лице у меня выразилась вся мера моего удивления, так как Бэбкок продолжал: - О, мы знаем, что такое время… но уж больно много этих самых времен. Видишь вот это? - И он показал на дисплей, где все еще без устали каждую секунду проскакивали пики. - Это сигналы гринвичского времени: сигнал принят по радио и скорректирован с учетом нашей относительной скорости и ее изменения. Затем есть время, отсчеты которого ты слышал в своих наушниках, - корабельное время. Затем есть время, отчеты которого ты получал от своего брата и передавал нам. Мы старались сличить их все друг с другом, но трудность состоит в том, что нам приходится включать в цепь людей, а в то время как одна десятая секунды практически не ощутима для человеческой нервной системы, физические приборы легко измеряют даже микросекунды. Любая радарная система запросто может разделить микросекунду на части подобно тому, как ты разрезаешь ножом фунтовый кусок масла. Поэтому нам приходилось множество раз повторять одно и то же, дабы скомпенсировать собственное несовершенство.
- Понятно, но что именно вы ожидали обнаружить?
- Если бы я "ожидал", я бы этим не занимался. Но можно сказать, что мы пытались выяснить, какой смысл вкладывается в слово "мгновенно".
Мистер О’Тул с трудом оторвал взгляд от консоли.
- Если оно вообще имеет хоть какой-то смысл, - поправил он.
Доктор Бэбкок покосился на него.
- Ты все еще тут?.. "Если оно вообще имеет хоть какой-то смысл"… Сынок, со времен великого доктора Эйнштейна слова "мгновенный" и "мгновенность" у любого физика считались неприличными. Мы выкинули к чертям самую концепцию мгновенности, мы отрицали, что в этих словах есть хоть какой-то смысл, и построили без них блистательную структуру теоретической физики. А затем появились вы, мыслечитчики, и одним пинком разрушили эту структуру. Ох! Только, ради бога, не считай себя виноватым, ведь в каждой квартире время от времени необходима уборка. Если бы вы, ребята, проделывали свои ярмарочные фокусы всего лишь на скорости света, мы бы отвели вам место в своих отчетах и постарались бы поскорее забыть о вашем существовании. Но вы нахально настаивали, что работаете на скоростях, чудовищно превышающих скорость света, что сделало вас в физике столь же желанными, как желанна свинья на праздновании бракосочетания. Из-за вас физики разбились на две главных школы, одна из которых хочет просто вас классифицировать как чисто психологический феномен, не имеющий к физике ни малейшего отношения; эти парни считают, что ежели они зажмурятся, то вас вроде бы и в природе не будет. Вторая же школа полагает, что если то, что вы, так сказать, производите, можно измерить, то тогда обязанность физиков заключается в том, чтобы оное измерить и опубликовать, поскольку физика - прежде всего искусство измерять явления и давать им точные количественные оценки.
О’Тул пробормотал:
- Хватит вам философствовать, док.
- А ты занимайся своей цифирью, О’Тул. У тебя, как я вижу, душа напрочь отсутствует. Так вот, эти ребята жаждут измерить, на каких таких скоростях вы работаете. Им неважно, как вы это делаете, - они уже оправились от удара, что эта скорость превышает скорость света, им только хочется выяснить, какова же она конкретно. Их не удовлетворяет то, что вы делаете это мгновенно, иначе им, знаешь ли, пришлось бы из одной веры переходить в другую. Они хотят точно установить скорость передачи мысли - скажем, во столько-то раз быстрее скорости света. А узнав это, они модифицируют свои уравнения и с радостным визгом вернутся в свои привычные и хорошо наезженные колеи.
- Это уж точно, - согласился О’Тул.
- Но есть и третья школа мыслителей, единственно правильная… Моя школа.
О’Тул, не поднимая глаз, издал губами неприличный звук.
- У тебя что, приступ астмы? - с наигранной тревогой спросил Бэбкок. - Между прочим, хоть какие-нибудь результаты ты уже получил?
- Пока ничего определенного. Отклонения времени в обе стороны то отрицательные, то положительные, но всегда в пределах ошибки наблюдения.
- Видишь, сынок? Вот это и есть правильная школа. Она измеряет, что происходит, а там хоть трава не расти.
- Слушайте! Слушайте!
- Заткнись ты, гнусный ирландский ренегат! Кроме того, вы, мыслечитчики, впервые дали нам реальный шанс проверить еще одно дельце. О преобразованиях Лоренца слыхал?
- Вы имеете в виду уравнение Эйнштейна?
- Ясное дело. Тебе известно то, которое относится ко времени?
Я поднапрягся. Мы с Патом прослушали курс физики на первом году обучения. Это было уже давненько. Я взял бумажку и изобразил на ней формулу в том виде, в котором она мне запомнилась:
- Именно это, - отозвался доктор Бэбкок. - При относительной скорости "v" временной интервал в первой системе координат равняется временному интервалу во второй системе координат, умноженному на корень квадратный из единицы минус квадрат отношения относительной скорости к скорости света. Конечно, это - формула специальной теории относительности для постоянных скоростей. При наличии ускорения все делается сложней, однако существует множество разногласий в вопросе о значении этой формулы, если она вообще хоть что-то значит.
Я выпалил:
- Как! А я был уверен, что теория Эйнштейна доказана?! - Мне внезапно стало ясно, что, если уравнения Эйнштейна неверны, нам придется пробыть в пути чертовски много времени; ведь τ Кита - наша первая цель - лежит в одиннадцати световых годах от Солнца… А это всего лишь первая цель, другие-то куда дальше.
Но ведь все говорили, что, как только мы достигнем околосветовой скорости, месяцы станут пролетать мимо нас будто дни. Уравнения Эйнштейна доказывали, что это так.
- Внемли же мне! Скажи, как можно доказать, что в птичьем гнезде действительно есть яйца? Не мучай без нужды свое серое вещество: надо просто залезть на дерево и посмотреть. Другого пути нет. Вот мы и лезем на дерево.
- Как это прекрасно, - сказал О’Тул. - Сними штаны и лезь выше.
- Потише там! Одна из философских школ утверждает, будто эти уравнения означают всего лишь, что часы станут показывать другое время, если ты станешь смотреть на них с той звезды, мимо которой пролетаешь… чего ты, конечно, сделать никак не можешь. А реального сжатия или растяжения времени происходить не будет, что бы там ни означал сам термин "реальное". Другая школа, опираясь на соответствующие формулы для расстояния и массы, а также на то, что знаменитый опыт Майкельсона-Морли показал, что преобразование расстояния является "реальным", а также на то, что увеличение массы поддается расчету и практически используется в ускорителях элементарных частиц и вообще в ядерной физике, например, в двигателе нашего корабля, делает из этих соображений вывод, что различия в течении времени тоже должны быть настоящими, поскольку выведенные из него формулы подтверждаются практикой. Однако толком никто ничего не знает. Так что остается одно - лезть на дерево и смотреть.
- И когда же мы узнаем правду?
Я все еще никак не мог успокоиться. Ведь я соглашался провести на корабле несколько лет эйнштейновского времени. То, что мы можем погибнуть в эти годы (а дядя Стив говорил, что, вероятнее всего, именно это с нами и произойдет), меня как-то мало беспокоило. Но смерть на "Элси" от старости - вовсе не то, на что я рассчитывал. Страшно было даже подумать, что мне предстоит стать пожизненно заключенным внутри этих стальных стен.
- Когда? Господи, да это нам уже известно!
- Известно?! И каков же ответ?
- Не торопи меня, сынок. Мы летим уже пару недель при ускорении, равном 1,24 g; к настоящему времени мы достигли скорости около девяти тысяч миль в секунду. Пока мы еще не очень удалились от Земли, скажем, всего лишь на половину светового часа или на 5 450 000 000 миль. Нам понадобится не менее полугода на то, чтобы приблизиться к скорости света. Но, тем не менее, мы уже сейчас идем на внушительном проценте этой скорости - примерно на пяти процентах ее. Этого достаточно, чтобы определиться. Ее воздействие на время вполне поддается измерению с помощью вас - мыслечитчиков.
- И что же, сэр? Есть ли реальная разница во времени или только относительная?
- Ты орудуешь ошибочными терминами, но эта разница "реальна", если считать, что данное слово имеет какой-то смысл. Отношение сейчас составляет около 99,9 %.
- Если говорить точнее, - добавил О’Тул, - то "пробуксовка Барлетта", таков технический термин, который я только что изобрел, то есть его отставание во времени по сравнению со временем его братишки на Земле, достигла двенадцати единиц на десять тысяч.
- И ты смеешь выставлять меня врунишкой из-за одной пятидесятой какого-то жалкого процентика? - жалобно заныл Бэбкок. - О’Тул, ну зачем я взял тебя с собой?
- Только для того, чтобы было кому исправлять ваши арифметические ошибки, - ответил его помощник.
Пат велел мне не болтаться под ногами, когда его начнут оперировать, но я все же возник. Я заперся в каюте, чтоб никто меня не беспокоил, и связался с Патом. Он спорить не стал; когда я что-то говорил, он отвечал, и чем ближе подходил час операции, тем охотнее шел он на общение… Просто оживленная болтовня ни о чем и обо всем. Однако меня это не могло обмануть.
Когда его увезли на каталке в операционную, он сказал:
"Том, видел бы ты моего анестезиолога! Прекрасна, как солнечный день! И размер удобный, чтоб держать на коленях".
"Разве ее лицо не закрыто маской?"
"Знаешь, не совсем. Мне видны ее очаровательные голубые глазки. Думаю, стоит спросить, не свободна ли она сегодня вечерком".
"Моди это может не понравиться".
"Ты Моди сюда не впутывай; должен же больной иметь хоть какие-то привилегии? Подожди минутку, я ее спрошу".
"И что она ответила?"
"Говорит "не очень" и что я тоже буду в этаком положении несколько дней. Но номер телефона я у нее все же возьму".
"Ставлю два против пяти, она тебе его не даст".
"Ладно, попытка не пытка… Ох, ох, слишком поздно. Они уже начинают… Том, ты бы даже не поверил, что бывают такие иглы. Она величиной с воздушный шланг. Анестезиолог хочет, чтоб я считал. О’кей! Все, что угодно, за улыбку. Один… два… три…"
Пат дошел до семи, я тоже вел отсчет. И с каждой секундой ощущал, как все сильнее и сильнее меня охватывает чувство непереносимого напряжения и ужаса. Теперь я знал, что Пат с самого начала был уверен, будто не выйдет отсюда живым. На счете "семь" он потерял над собой контроль, хотя мозг еще не отключился. Может, те, кто стоял у операционного стола, думали, что он уже потерял сознание, но я знал, что это не так; он был в ловушке и кричал, и молил, чтоб его спасли из нее.