Я окликнул его, и он звал меня, но встретиться друг с другом нам не удалось. А потом и я попал в ловушку. И так же, как он, почувствовал, что заблудился, что не могу понять, что со мной происходит, что мы ощупью бредем в ледяной тьме и страшном одиночестве пространства, в котором обречены умереть.
А затем я почувствовал, как в спину мне вонзается лезвие ножа, и заорал от невыносимой боли.
Из того, что было дальше, мне вспоминаются лишь какие-то лица, плавающие надо мной. Кажется, кто-то произнес:
- Смотрите, он приходит в себя, доктор.
Мне почудилось, что этот голос не принадлежит ни одному из склонившихся надо мной лиц; он звучал откуда-то издалека.
Потом осталось только одно лицо, которое спросило:
- Тебе получше?
- Пожалуй, да. А что случилось?
- Ну-ка, выпей это. Давай я поддержу тебе голову.
Когда я снова очнулся, то обнаружил, что спать больше не хочется и что я лежу в корабельной больничке. Там был и доктор Деверо, склонившийся надо мной.
- Решил, значит, все-таки вынырнуть на поверхность, юноша?
- Вынырнуть откуда, доктор? Что произошло?
- Точно не знаю. Но ты выглядел как классический случай пациента, погибающего от хирургического шока. К тому времени, когда нам удалось взломать замок твоей двери, ты был уже почти мертв. Ну и задал ты нам работенку! Ты можешь мне рассказать, как это было?
Я попытался собраться с мыслями и вдруг вспомнил. Пат! Я мысленно вызвал его:
"Пат! Где ты, дружище?"
Он не ответил. Я сделал еще попытку, и, когда он снова не ответил, я понял все. Сел на койке и с трудом выдавил:
- Мой брат… он умер!
Доктор Деверо прикрикнул на меня:
- Чушь! Приди в себя! Ляг! Вовсе он не умер… разве что произошло это за последние десять минут, в чем я сильно сомневаюсь.
- Но я не могу до него докричаться! Откуда вы знаете? Говорю вам, я не могу до него докричаться.
- Послушай, перестань-ка ты прыгать до потолка! А знаю я потому, что непрерывно следил за происходящим все утро с помощью вахтенных мыслечитчиков. Сейчас он спит, приняв восемь гранов гипнала, вот почему ты и не можешь до него дотянуться. Может быть, я и дурак, сынок, - я ведь, как идиот, не предупредил тебя, что ты должен держаться подальше от операционного стола, но я все же давно занимаюсь починкой человеческих мозгов и в известной степени представляю, что произошло с тобой в эти часы. Меня извиняет только то, что с подобной ситуацией я столкнулся впервые.
Тут я слегка успокоился. В том, что мне не удается пробиться к Пату, если его накачали наркотиками, нет ничего удивительного. Отвечая на вопросы доктора Деверо, я умудрился более или менее связно рассказать о том, что со мной случилось, но, конечно, не во всей полноте, так как передать другому человеку представление о том, что происходит в вашей собственной черепушке, невозможно.
- Э-э-э… а успешно ли прошла операция, доктор?
- Что ж, пациент выкарабкался из нее живым. Поговорим об этом позже. А сейчас повернись.
- Чего еще?
- Повернись на живот. Хочу полюбоваться на твою спину.
Он поглядел на нее, а потом вызвал двух своих помощников. Только в их присутствии он позволил себе пощупать мою спину.
- Больно?
- Ох! О да, там здорово болит. А что у меня со спиной?
- Да, собственно, ничего такого. Просто ты обзавелся двумя отличными стигматами, точно соответствующими разрезам, которые делают при операции Макдугала… а именно эту методику применили, оперируя твоего брата.
- А… а что это значит?
- Это значит, что человеческий мозг невероятно сложен, а мы о нем мало чего знаем. Ну, а теперь повернись и спи. Собираюсь продержать тебя в постели еще парочку дней.
Спать мне не хотелось, но уснул почти тотчас. Разбудил меня вызов Пата.
"Эй, Том, где ты? Кончай дрыхнуть!"
"Тут я. В чем дело?"
"Том… ко мне вернулись мои ноги!"
- Да знаю я, - буркнул я и опять погрузился в сон.
Глава IX
Кое-что о сородичах
Поскольку Пат одержал победу над параличом, я должен был бы чувствовать себя на верху блаженства, так как имел вроде бы все, чего только мог пожелать. Однако почему-то получилось совсем по-другому. До того как с Патом произошло несчастье, я отлично знал, почему я психую - потому что он летит, а я нет. После же несчастного случая я чувствовал себя виноватым, так как получил желаемое благодаря катастрофе, сломавшей жизнь брату. Казалось, подло ощущать себя счастливым, раз он превратился в калеку, тем более что из-за его увечья я приобрел то, чего желал больше всего на свете.
Значит, теперь, когда он стал выздоравливать, я должен был бы радоваться и вернуть себе ощущение счастья.
Скажите, а вам когда-нибудь приходилось бывать на вечеринке, от которой вы ожидали бурного веселья, а оно внезапно обернулось для вас жуткой скучищей? Без всякой причины - просто веселья нет, а мир сер и пресен.
Кое-что из того, что лишало меня аппетита к жизни, я мог определить. Во-первых, присутствие Дасти, но его от меня к этому времени уже забрали. Во-вторых, были и другие люди, особенно среди электронщиков, с которыми мы отстаивали вахты и которые называли нас "выродками" и другими дурацкими прозвищами и держались с нами соответственно. Но капитан расчистил и это, а когда мы познакомились поближе, люди вообще забыли о таких мелочах. Одна из релятивисток - Джанет Мейерс - блестяще считала в уме, что делало ее тоже своего рода выродком, но все смотрели на это как на самую обычную способность и вскоре стали относиться точно так же и к тому, что делали мы.
После того как мы вышли из сферы действия радиосвязи с Землей, капитан вывел нас из-под начала коммодора Фрика и организовал самостоятельный отдел, во главе которого поставил Альфреда Макнейла, а его заместителем сделал Руперта Хауптмана, так что Руп стал следить за расписанием вахт, а Дядюшка Альфред взял на себя заботы о нашем питании и дисциплине. Старого Дядюшку мы любили слишком сильно, чтоб доставлять ему неприятности, и если кто-то из нас начинал валять дурака, то Дядюшка огорчался, а мы хорошенько наподдавали виновнику. Это срабатывало отлично.
Думаю, что реорганизацию порекомендовал капитану доктор Деверо. Дело в том, что коммодор Фрик нас не очень жаловал. Он был инженером-электронщиком и всю жизнь переходил от одной хорошей аппаратуры связи к другой, еще лучшей… И вдруг появились мы, которые обеспечивали связь быстрее и лучше, причем без всякой аппаратуры. Коммодора я не виню: я бы на его месте тоже обозлился. Но все равно с Дядюшкой Альфом нам работалось лучше.
Весьма вероятно, что часть моих переживаний возникла в связи с "Васко да Гамой". Самое тяжелое в космическом полете - это то, что в нем ровным счетом ничего не происходит. Поэтому очень скоро важнейшим событием дня для нас стало появление нашей утренней газеты. Весь день каждый мыслечитчик, стоявший на вахте (разумеется, когда он не был занят передачами, что требовало не так уж много времени), записывал новости. Таким образом, служба новостей у нас была даровая, даровыми же были и тематические статьи, а Дасти иллюстрировал материал, копируя картинки, посылавшиеся ему его близнецом Расти. Ночной вахтенный связист редактировал материалы, а мыслечитчики и связисты утренней вахты печатали газету, так что она появлялась в столовой уже к первому завтраку.
Объем газеты мы не оговаривали; он определялся тем, сколько могла наработать такая малочисленная редакция. Помимо новостей из Солнечной системы, мы давали еще корабельные новости и не только с "Элси", но и с остальных одиннадцати кораблей эскадры. Все (кроме меня) хорошо знали членов экипажей этих кораблей. Они либо встречались с ними в Цюрихе, либо, подобно таким космическим волкам, как капитан и некоторые другие, имели друзей и знакомых, дружеские отношения с которыми уходили в глубь времен.
В большинстве случаев корабельные новости носили, так сказать, сугубо внутренний характер. Нам же они доставляли больше удовольствия, чем сообщения с Земли или из Солнечной системы, так как мы ощущали кровную близость с кораблями эскадры, хотя нас разделяли миллиарды миль, а сами корабли с каждой секундой удалялись от нас. Когда на "Лейфе Эрикссоне" поженились Рей Джилберти и Сумира Ватанабе, на каждом корабле эскадры устроили бал. Когда же на "Пинте" родился ребенок, а нашего капитана пригласили быть крестным отцом, мы все ужасно гордились этим.
С "Васко да Гамой" нас связывал Кас Уорнер, а мисс Гамма Фортни соединяла "Элси" с "Марко Поло" и "Санта-Марией" через своих сестер мисс Бету и мисс Альфу. Кроме того, мы получали новости и с других кораблей, но только, так сказать, кружным путем. Корабельные новости никогда не подвергались сокращениям, зато новости с Земли корнали частенько. Уже и сейчас Мама О’Тул жаловалась, что, если объем газеты будет и дальше расти, ей придется или выдавать чистые наволочки и простыни только раз в неделю, или инженеры должны будут построить новую прачечную только для стирки газет. И все же у Отдела экологии всегда была наготове чистая и свежевыглаженная бумага для каждого нового выпуска.
Иногда мы выпускали и дополнительные экстренные номера, как, например, в тот раз, когда Люсиль Лавонн выиграла титул Мисс Солнечная система и Дасти написал ее портрет, да еще такой, что можно было поклясться, будто это фотография. На этом выпуске мы потеряли много бумаги, так как нашлось немало любителей, которые повесили свои экземпляры на стенку кают, вместо того чтобы вернуть их назад для последующего восстановления. Я и сам так поступил и даже уговорил Дасти поставить на рисунке свой автограф. Его это удивило, но и обрадовало, хотя ответил он мне грубостью; художнику все же свойственно ценить свою работу, сказал бы я, даже если он всего лишь ядовитый нахаленок.
Я говорю все это к тому, что появление газеты "Элси Таймс" было одним из важнейших событий дня, а корабельные новости - центральной частью ее содержания.
Я не был на ночной вахте, но к завтраку опоздал-таки. Когда я влетел в столовую, все сидели, как обычно, уткнув носы в свои экземпляры "Таймс", но к еде никто даже не притронулся. Я сел между Ваном и Пруденс и спросил:
- В чем дело? Чего все такие понурые?
Пру молча сунула мне "Таймс".
Первая страница была обведена траурной рамкой. И очень большими буквами шел заголовок "Погиб "Васко да Гама"".
Я не мог в это поверить. "Васко" отправился к Альфе Центавра, но ему предстояло добираться туда еще не меньше четырех лет по земному времени: он пока еще далеко не достиг околосветовой скорости. Не было никаких причин, чтобы в тех местах, где летел корабль, ждать каких-то опасностей. Должно быть, ошибка.
Я перевернул лист, чтобы посмотреть статью на второй странице. Там в рамочке было напечатано сообщение коммодора "Санта-Марии".
"Официальное сообщение. Сегодня в ноль три часа тридцать четыре минуты по гринвичскому времени был утерян контакт с РКК "Васко да Гама" (ФППИ 172). В это время у него были задействованы две линии спецсвязи - одна с Землей, другая с "Магелланом". В обоих случаях передачи прекратились на полуслове без предупреждения и примерно в один и тот же момент, если учесть различия в корабельном времени. На корабле было одиннадцать связистов-телепатов; возобновить с ними связь оказалось невозможно. В силу сказанного, следует считать корабль со всей его командой погибшим".
Сообщение от ФППИ всего лишь подтверждало, что связь с кораблем утеряна. Было еще заявление нашего капитана и более подробная статья с комментариями, полученными с других кораблей: я прочел все подряд, но все равно суть дела укладывалась в один заголовок… "Васко" ушел туда, куда уходят все корабли, если они не возвращаются в порт.
Внезапно я вспомнил что-то и огляделся. Место Каса Уорнера пустовало. Дядюшка Альф перехватил мой взгляд и сказал шепотом:
- Он знает, Том. Капитан разбудил его и сообщил сразу же, как только это произошло. Хорошо лишь одно - он не был на связи с братом, когда произошла катастрофа.
Я не уверен, что Дядюшка Альф правильно оценил ситуацию. Если бы так случилось с Патом, я хотел бы быть с ним до конца, верно ведь? Думаю, да, хотел бы. Во всяком случае уверен, что сам Дядюшка отдал бы все на свете, чтобы только держать ручку Конфетки в своей руке, если бы произошло что-то и ей пришлось бы совершить Большой Прыжок раньше него. А Кас и его брат Калеб были очень близки; я это хорошо знаю.
Ближе к вечеру того же дня капитан отслужил заупокойную службу, и Дядюшка Альфред произнес короткую проповедь, а все мы спели молитву о путешествующих. После этого мы притворились, что никогда на свете не было корабля, называвшегося "Васко да Гамой". Правда, это было чистое притворство.
Кас покинул наш стол, и Мама О’Тул взяла его к себе помощником. Кас и его брат работали в каком-то отеле до того, как их заарканил ФППИ, так что Кас стал ей неоценимым подспорьем; держать корабль с двумя сотнями пассажиров в состоянии экологического равновесия - работенка будь здоров! Бог мой, да только выращивать пищу для двухсот человек и то огромное дело, а тут еще надо было использовать сельское хозяйство для поддержания атмосферного баланса; а ведь только производство дрожжевых культур и гидропоника полностью занимали время девяти человек.
Через несколько недель Кас уже взял на себя обязанности по "содержанию дома" и обслуживанию столовой, так что Мама О’Тул могла отдать все силы научным и техническим проблемам, хотя и продолжала присматривать за разнообразием и качеством нашего меню.
И все же не "Васко да Гама" был причиной моего дурного настроения; я там никого не знал. Уж если Кас смог перебороть себя и вести нормальную и полезную жизнь, то я тем более не имел основания для хандры. Нет. Думаю, тут не меньшую роль, чем все остальное, сыграл мой собственный день рождения.
В нашей столовой на стене висели два больших циферблата электронных часов, которые управлялись из вычислительного центра релятивистов. А над ними помещались два электронных же календаря. Ну, типа тех, что висят в банках. Когда мы стартовали, оба часовых циферблата показывали одно и то же время по Гринвичу, а календари - одну и ту же дату. Затем, по мере увеличения ускорения и приближения нашей скорости к скорости света, разрыв между временем "Элси" и временем Земли стал становиться заметнее, и он непрерывно нарастал, что отражалось во все большем расхождении показаний обоих часов. Сначала мы об этом много говорили, а теперь просто не обращали внимания на гринвичский циферблат… Ну какое нам дело до того, что сейчас три часа утра следующей среды по Гринвичу, если на корабле наступило время второго завтрака? Ситуация, в общем, сходная с той, которая существует на Земле в связи с часовыми поясами и расхождениями в датах; каждодневного интереса она не вызывает. Я даже не замечаю ворчания Пата насчет того, что ему приходится вставать на вахту в такие непривычные для него часы, так как сам я выхожу на вахту в любое время суток.
А потому я совершенно обалдел, когда Пат разбудил меня свистком в середине ночи и завопил:
"С днем рождения!!!"
"Э? С чьим?"
"С твоим, дурень! С нашим! Да что с тобой? Считать, что ли, разучился?"
"Но…"
"Умолкни. Мне как раз принесли торт, и все наши собираются петь "Счастливого дня рождения". Я тебе протранслирую".
Пока они пели, я встал и, натянув штаны, отправился в столовую. У нас была середина ночи и поэтому тут горел только ночник. И все же я видел и циферблаты, и электронные календари; ну и, разумеется, по гринвичской дате был наш день рождения, а с учетом разницы в часовых поясах между Гринвичем и Канзасом сейчас дома как раз наступило время ужина.
Но это не был мой день рождения. Я состоял совсем в другом списке, и мне казалось, что в этом есть какая-то дикая несправедливость.
"Я задул все свечи, парень, - весело объявил Пат, - значит, еще годик нам гарантирован. Ма хочет знать, испекли ли тебе торт там - у вас?"
"Скажи ей, что испекли".
Разумеется, никто ничего подобного у нас не сделал. Но мне не хотелось вступать с ними в объяснения. Ма и без того легковозбудима, так зачем же еще пытаться разъяснять ей Эйнштейна. Что же касается Пата, так он должен был бы соображать получше.
Домашние подарили Пату новые часы. И он сказал, что там есть еще здоровенная коробка шоколадных конфет, предназначенная для меня, - нельзя ли ему ее открыть и пустить по кругу? Я велел ему начинать, а сам не знал, что делать: то ли радоваться, что меня не забыли, то ли обидеться за этот подарок. Я же не мог ни видеть его, ни потрогать. Вскоре я сказал Пату, что мне пора спать, попросил его пожелать всем спокойной ночи и поблагодарить их от моего имени. Заснуть не мог долго; лежал с открытыми глазами, пока не зажглись дневные огни в коридорах.
На следующей неделе на наш стол и в самом деле принесли торт, и все пели для меня, и я получил уйму сделанных из самых лучших побуждений, но совершенно не нужных подарков, - а что вы можете подарить человеку на корабле, когда вы едите за одним столом, а снабжаетесь из одного и того же склада? Я встал и поблагодарил всех, кто-то заорал "речь!", и я остался и танцевал с девушками. Тем не менее, я никак не мог воспринять и этот день, как день своего рождения, так как мой миновал еще на прошлой неделе.
Пожалуй, именно на следующий день после этого в мою каюту заглянул дядя Стив и, конечно, обнаружил меня там.
- И где это вы прячетесь, молодой человек?
- А? Да нигде.
- Вот и я так подумал. - Он уселся на мой единственный стул, а я лег на койку. - Всякий раз, как ты мне понадобишься, тебя нигде нет. Ты же не стоишь весь день на вахте и не вкалываешь без передышки где-нибудь еще. Так где же ты торчишь? - Я промолчал. Я и сейчас был там, где проводил большую часть времени, то есть лежал на койке и пялился в потолок. Дядя Стив не отставал: - Когда человек во время полета начинает забиваться в щель, то обычно лучше всего, как я знаю по опыту, предоставить его самому себе. Он либо преодолеет свою тоску сам, либо в один прекрасный день отправится к воздушному шлюзу, не утруждая себя заботой о скафандре. Но в первом и во втором случае ему не хочется, чтоб к нему приставали. Однако ты сын моей сестры, и я несу за тебя определенную ответственность. Что с тобой? Ты никогда не приходишь потрепаться или сыграть во что-нибудь вечерком, а шляешься с тоскливо вытянутым лицом; что тебя грызет?
- Со мной все в порядке, - ответил я зло. Дядя Стив разделался с моим ответом с помощью краткого и крайне неприличного слова.