- Не припоминаю такого странного года, - переговаривались старухи. Они радовались больше всех, потому что их съедали именно во время переселений.
Тот год! Мы варили овсянку для беззубых. И постоянно прихорашивались: бисер, банты, ожерелья, шали и красивые шляпы из травы. Левеза любила слушать песни, которые я сочиняла: первое, среднее и последнее слова каждой строчки рифмовались. Она фыркала, потряхивала гривой и повторяла:
- Как ты это сделала? До чего же умно!
Мы гладили животы друг друга, особенно набухшие соски. Левеза ненавидела свои, огромные, как баклажаны.
- Фу! Какие гигантские! Никто не сказал мне, что они будут мешать на каждом шагу!
Они болели от прилива молока, которое стало сочиться уже в начале беременности. Вокруг нее каждое утро вертелись бельчата, и Левеза совершенно спокойно позволяла им сосать себя, приговаривая:
- Когда появится мое дитя, вам придется ждать своей очереди.
Шли дни и ночи, быстрые, как взмахи птичьих крыльев. Левеза немного раздалась, но не настолько, чтобы отказаться от обязанностей стража. И родила она рано, всего через девять месяцев, в самой середине зимы, в темном феверу, неожиданно для всех. Я спала, когда Левеза потерлась шеей о мое лицо. Я открыла глаза.
- Позови Грэму, - попросила она.
Грэма была повитухой из лошадей высшего ранга.
Я ошеломленно уставилась на нее. Неужели она рожает? Но сроки еще не вышли, да и повитухи не запаслись маслом и настоянной на древесной коре водой.
- Почему именно сейчас? Что стряслось?
К тому времени, когда мы вернулись, Левеза уже опросталась. Напряглась разок, и малыш вывалился на землю: маленький комочек воды, кожи и смазки лежал у самых ее ягодиц. Малыш был крохотным, не доходил мне даже до колена, с белой гривкой и покрытый мягким оранжевым пушком, таким легким, что бедняжка казался безволосым. Никаких челюстей. Как он станет перемалывать траву? Конечности в мягких складках, словно облачка. Грэма молча подняла его ножки. На передних не было копыт, только пальцы, а задние походили на большие мягкие рукавички. Нет, не урод: стройный и по-своему прекрасный. Но хрупкий, беззащитный и уж никак не поможет Левезе подняться выше по иерархической лестнице. В жизни своей не видела ребенка с таким количеством наследственных признаков. Грэма принялась вылизывать его. Я взглянула в личико бедняжки и увидела кожу сквозь реденькие волоски на щеках.
- Привет. Я твоя названая мама. Тебя зовут Кауэй. Да, так и есть, ты Кауэй.
Невидящий взгляд. Он не умел говорить. И почти не способен двигаться. Пришлось поднять его руками. Зубами схватиться было не за что. Ни шкуры, ни меха.
Я уложила малыша рядом с Левезой, и ее лицо просияло любовью.
- Как он прекрасен!
Грэма мотнула головой в сторону перегородки. Мы вышли наружу.
- Я слыхала о таких детях. Иногда это случается. Наследственности сходятся, как при тасовке карточной колоды. Он не научится говорить до двух лет. А ходить будет не раньше трех-четырех!
Четырех?!
Я вспомнила о наших постоянных кочевках.
Грэма пожала плечами.
- Они живут довольно долго, если благополучно минуют пору детства. Лет до пятидесяти.
Я уже хотела спросить, почему до сих пор не видела ни одного такого, но вдруг сообразила, в чем дело. Они не задерживаются в нашем мире, эти нежные ангелоподобные существа.
Потому что непременно попадаются кому-то в зубы.
Моя маленькая Чува родилась два месяца спустя. Какая мерзость эти роды! Я думала, что вынесу все, а вместо этого билась, брыкалась и ржала, словно жеребец, возжелавший кобылу. И обещала себе: больше никогда не пойду на такое.
- Ну же, малышка, давай, дорогая, - уговаривала Левеза, подталкивая меня носом, словно загоняя отбившуюся от табуна кобылку. - Все скоро закончится. Только тужься посильнее.
К тому времени Грэма стала нам другом: по-моему, она оценила благоразумие и рассудительность Левезы.
- Слушай, что она говорит, - велела Грэма.
И наконец вытащила моего первенца: рыжевато-коричневую, тощую, длинноногую и неуклюжую дочь. Левеза подхватила новорожденную, вылизала досуха, вдохнула в ноздри воздух и поднесла к моему лицу.
- Это твоя прелестная мама.
Чува с осмысленной любовью взглянула на меня и улыбнулась.
Грэма тихо заржала, что дало толчок всеобщим поздравлениям с днем рождения. Кое-кто из подружек подошел ближе, чтобы рассмотреть мое чудесное дитя, и просунул головы в раздвинутые занавески. Все хором фыркали, мотали гривами и покусывали шейку Чувы.
- Давай, малышка. Поднимайся! - уговаривали они. Именно это соседки и хотели наблюдать собственными глазами.
Левеза осторожно поставила Чуву на хрупкие, неуклюжие, трогательные ножки и повела ко мне. Мой ребенок пошатнулся и рухнул, как груда хвороста, в теплое убежище моего живота.
Левеза положила Кауэя перед носом Чувы.
- А это твой маленький названый братец Кауэй.
- Кауэй, - повторила Чува.
Теперь в нашей семье стало четверо.
Целый год мы никуда не кочевали. Жеребята, покачиваясь и спотыкаясь, бродили по траве, где им не грозили клыки хищников. Старики нежились под солнышком и сплетничали. Наступило лето с дождями и грозами. Потом дни стали короче и холоднее.
Вода в колодцах помутнела: пришлось ее фильтровать. Трава засохла и стала жесткой. Земля почти не хранила влаги. Скоро нашим детям должен был исполниться год. Они росли и крепли.
За исключением ребенка Левезы. Все эти месяцы Кауэй лежал неподвижно и только иногда поводил глазами. Но Левеза, как это ни странно звучит, любила его, словно тот был крепок и здоров.
- Ты чудо, - твердила она Кауэю. Люди звали его Тупицей. Но Левеза смотрела на него, сияя любовью, и бормотала всякие глупости. И в глазах ее плескалось изумление.
- А вдруг он знает все, что знали Предки? Мы слышали о колесах, зубчатых передачах, моторах и электрических схемах. Что если Кауэй родился со знаниями об электричестве? О медицине и машинах? Подумать только, что он может нам поведать!
Она рассказывала истории вроде этой.
Предки так любили животных, что когда наш мир погибал, они приняли их в себя. Сделали специально для них лишние семена и прятали внутри своих. Для тех животных, которых любили больше всего. Но тут пришла болезнь, и единственным способом избежать ее было позволить семенам расти. Из этих семян и произошли мы. А болезнь победила людей, и они исчезли.
Закончив рассказ, Левеза нежно погладила свой маленький несовершенный комочек, удивительно походивший на Предков. Многие из нас оставили бы такое бремя на равнине, в жертву Котам, или Собакам, или питающимся падалью Урубу. Но не Левеза. Она могла вынести любые испытания.
Думаю, Левеза любила всех. Всех в этом безжалостном, всепожирающем мире. Поэтому случилось то, что случилось.
В пампасах, окружающих лагерь, появились пролысины - в тех местах, где паслись старые и слабые, выедающие траву до последнего стебелька. Сами того не сознавая, мы стали готовиться. Белки собирали металлические орехи. Жучки, живущие у них в животах, делали орехи из ржавчины, рассыпанной в земле. Старые дядюшки плавили их и делали ножи, дула винтовок и пули. Левеза попросила их отлить несколько стержней, нагрела и отогнула. Грэма взглянула на ее изделия и спросила:
- Что это будет за винтовка? Та, которая стреляет назад?
- Это для Кауэя, - пояснила Левеза и отрезала свою гриву, чтобы сплести ткань. Я последовала ее примеру. Как ни удивительно, к нам присоединилась Грэма.
Левеза сплела седло, чтобы везти на себе малыша.
Еще недавно Грэма разыгрывала важную шишку, надменную и спесивую. Но теперь стала доброй и понимающей:
- О, Левеза, какая чудесная мысль! Ты молодец! Прости за неудачную шутку с ружьем! - воскликнула она, опуская в седло неподвижное растение в облике мальчика.
Ее нескрываемое уважение к Левезе изменило отношение окружающих к матери с несчастным младенцем. Больше никто не допрашивал меня, почему я остаюсь с Левезой. Когда наш вожак Форчи стал регулярно беседовать с Левезой о способах обороны во время кочевья, волна сплетен прокатилась по табуну.
А вдруг Левеза станет Главной кобылицей? Неужели Тупица действительно сын Форчи?
- Она всегда была такой умной, такой храброй, - твердила Венту.
- Почти как мужчина, - вторила Линдалфа с натянутой улыбкой.
Как-то утром Вожак громко заржал и принялся месить воздух передними ногами.
Бросил клич.
И мы услышали зов странствий.
Кочевка!
Мы разобрали наши павильоны и щиты, заслонявшие от ветров, погрузили в повозки переносные загородки из листьев и травы, захватили все инструменты, трубы, мячи, одеяла и самое ценное - почерневшие и погнутые плавильни. Тут же выстроились жившие в лагере белки и прострекотали слова прощания, словно им было не все равно. Все берегли и лелеяли белок, но использовали точно так же, как они использовали нас; даже Коты никогда их не едят.
Путешествие начиналось чудесно. По обеим сторонам дороги кивали колосья овса. За едой мы разбрасывали зерна, чтобы вырос новый урожай. Семена овса, лепешки навоза, начиненные хлопьями пластика, которые образуются в наших животах… только нет белок, чтобы их собирать.
Дожди не лили, но озера и реки полнились водой. Солнышко грело, но не слишком жарко, так что оводы нам не докучали. В плохие годы шкура постоянно дергается, ведь спасу нет от вони кошачьей мочи, лужи которой сохнут на земле. В этом году дожди промыли почву, и воздух был спокоен и сладок.
Пока что мы не увидели ни одного Кота. А вот Псов встречали. Но все они были жирными и добродушными. Набили животы перепелками и куропатками, которых Коты не едят.
- Прекрасная погода! - окликали нас Псы, широко осклабясь. Мы ржали в ответ: отчасти от облегчения. Мы всегда можем отделаться от Псов, кроме тех случаев, когда они сбиваются в стаи.
Левеза постоянно шагала на задних ногах, держа наготове винтовку. Кауэй был привязан ремнями к ее спине.
- Левеза, - уговаривала я, - ты сломаешь позвоночник. Встань на четыре ноги!
- Тот Кот, что посмеет приблизиться к нашим малышам, горько об этом пожалеет, - проворчала Левеза.
- Какие Коты? Мы никого не встретили!
- Они зависят от наших миграций. Одну мы пропустили. Они очень, очень голодны.
Первое нападение случилось на следующий день. Мне показалось, что начался дождь. В траве что-то зашипело, я повернулась и увидела старую Алез. Увидела ее глаза, окаймленные белым. Исполненные ужаса. Я даже не заметила четырех Котов, вцепившихся ей в ноги.
Форчи издал тонкий панический вопль, и все мы бросились врассыпную. Я пустилась галопом. В голове - ни единой мысли. Я не владела собой и хотела лишь слышать шуршание травы под ногами.
Но тут раздался выстрел. Я обернулась и увидела Левезу. Она осталась одна, стояла прямо и гордо, целясь из винтовки. Один из Котов откатился от Алез с такой скоростью, словно резвился на весеннем пастбище. Остальные Коты таращились на него. Левеза снова выстрелила, и они мгновенно пропали из вида. Левеза бросилась на землю за секунду до того, как из высокой травы послышался треск выстрелов.
У Котов тоже имелось оружие.
Битва разгоралась.
- Вниз, вниз! - крикнула я жеребятам, помчавшись в их сторону. - Быстро! Ложитесь!
Не успели они опомниться, как я прыгнула на них и почти вбила в грязь.
- Слезь с меня! Слезь с меня! - кричали они в страхе и панике.
- Я ничего дурного не сделала! - заплакала малышка Чува.
- Что мы говорили вам о нападении? - оскалилась я. - Вы бежите, а когда начинается перестрелка, падаете на землю. Что я сказала? Что я сказала?..
В воздухе вился пороховой дымок. Сухая трава тлела, и наши ноздри дрожали от запаха гари.
Коты предпочитают наброситься первыми, свалить кого-то из нас и разогнать остальных. Они знают: если сначала выстрелят, скорее всего, прикончат друг друга.
Наши женщины палили свирепо, решительно и непрерывно. Скоро мы поняли, что слышны только наши выстрелы, а Коты успели разбежаться.
Дети все еще ныли, не вытирая слез. Но их рыдания только раздражали нас. Что же, им давно пора учиться уму-разуму.
- Вот несмышленыши! Что это, по-вашему, игра?!
Грэма была строга, как любая бабушка.
- Хотите, чтобы вас разорвали в клочья на наших глазах? Думаете, можно подойти к Котам, вежливо попросить, чтобы вас не ели, и они послушаются?!
Левеза помогала Алез встать. Ноги ее старой названой матери продолжали подламываться, а губы растягивались в идиотской улыбке.
- Пойдем, любимая, все закончилось, - повторяла Левеза, подводя Алез к повозке Пронто.
- Что это ты делаешь? - осведомился Пронто, злобно сверкнув глазами.
- Она не может идти.
- Хочешь сказать, я обязан ее везти?
- Понимаю, ты предпочитаешь оставить ее на съедение. Но нет, только не Алез.
Алез, почему-то больше походившая на Козу, чем на Лошадь, кое-как влезла в фургон. Левеза зашагала следом, так и не опустившись на передние ноги. Дети дрожали и всхлипывали. Левеза подошла к нам и совершила нечто необыкновенное.
- Ах, детки, - сказала она горестно, подбираясь поближе к ним. - Дорогие мои!
Она стала гладить их спинки, класть подбородок на затылки.
- Знаю, так не должно быть. И это ужасно. Но мы - единственная их пища.
- Мамочка кричала на нас. Она злая!
- Это потому, что мамочка сильно тревожилась за вас. Она перепугалась, потому что вы не поняли, что случилось. Мамочка умирала от страха, что потеряет тебя.
- Коты нас едят!
- И Крокодилы в реке. И еще есть Волки, что-то вроде Псов. Здесь их не встретишь, но они селятся на краю снегов в лесах. Зато есть Коты.
Левеза откинула гривы малышей и подышала в ноздри.
- Так не должно быть!
Должно или не должно, подумали мы, но так есть. Зачем тратить силы и энергию, жалея о том, чего нельзя изменить?
Видите ли, мы забыли, что выбор есть всегда. И что этот выбор зависит от нас. А вот моя Левеза не забыла.
Подошедший Вожак мягко обратился к жеребятам:
- Вставайте, малыши. Коты вернутся. Нам нужно уходить отсюда.
Ему пришлось повелительно заржать, чтобы остальные его послушались. Он даже лягнул медлительного Пронто. Алез сидела в фургоне, ошеломленная и в полном восторге от того, что ее везут.
- Запасайте и сушите лепешки из травы, - велел Форчи.
Лепешки из травы. Как я их ненавижу! Пережевываешь траву и сплевываешь на повозки, чтобы просушить. И всегда воображаешь, будто запомнишь, которые из них твои. А заканчиваешь тем, что ешь смесь чьей-то слюны и травы.
Левеза шагала рядом с Вожаком, глядя на карту, что-то бормоча и потряхивая гривой в сторону востока. Я поняла: эти двое совещаются, решая, как быть.
Легкая ревность уколола меня. Когда Левеза вернулась, я спросила чуть резче, чем следовало:
- И что все это значит?
- Только остальным не говори, - объявила она почти довольно. - Нас преследуют.
- Что?
- Должно быть, подлые воры чуют поживу. Коты покинули свой лагерь, взяв с собой детей. Они идут за нами.
Левеза вздохнула, устремив взгляд к горизонту.
- Какая досада! Скорее всего, впереди нас ждет что-то вроде ловушки, поэтому мы решили изменить маршрут.
Мы повернули строго на восток. Дорога начала подниматься в гору, к холмам, где через перевал пролегал древний путь. Сквозь ковер густых трав проглядывали валуны. Откос становился все круче, и каждую повозку тянули двое сильных мужчин.
Тропа проходила по долинам между высокими неровными земляными горбами, извиваясь при каждой встрече с маленькими ручьями, глубоко врезанными в траву. Мы слышали, как вода лижет камни тысячью языков. При каждом переселении важнее всего иметь возможность вволю напиться. Вода в ручьях была восхитительной: холодной, со вкусом камней. Не грязи.
Мое имя означает "вода", но, думаю, на вкус я подобна грязи.
Мы оказались в новом мире, где можно было бесконечно любоваться земляными волнами, поднимавшимися, опускавшимися и казавшимися синими на горизонте.
На вершине дальнего гребня возвышалась гигантская скала с округлой, похожей на череп вершиной.
- К вечеру нам нужно добраться до этой скалы, - объявил Форчи.
День был в самом разгаре, и все застонали.
- Или придется встретиться с Котами здесь, на открытой местности, - добавил он.
- Пойдем. Ты только зря время тратишь на уговоры, - вмешалась Левеза и пустилась в путь.
Пейзаж был странным, особенно земля, непроглядно-черная, изумительно пахнувшая травой и листьями и грохотавшая под копытами, как большой барабан.
На ходу мы хватали губами траву, вырывая ее с корнями вместе с землей.
Местами почву смыло. Остались высокие островки булыжников, на которых скрипели и переваливались повозки, падая вниз с устрашающим грохотом. Левеза по-прежнему топала на задних ногах с винтовкой наготове. И смело преодолевала скалы, хотя копыта постукивали и оскальзывались на камне. Назвать ее ловкой никто бы не осмелился. Но зато она была неутомимой.
- Они по-прежнему здесь, - иногда шептала она.
Все мы хотели отдохнуть, но Форчи не позволял.
Солнце садилось, по земле протянулись длинные тени. Сумерки вселяли страх: отсутствие света означает, что нужно найти безопасное убежище.
Мы фыркали и волновались.
Вниз по одному холму, и вверх - по другому. Наконец на закате, считавшемся самым опасным для нас временем, мы оказались у скалы-черепа. Камень нам не понравился.
- Мы заночуем на вершине, - сказал Форчи, очевидно, не предвидя надвигавшегося скандала. Мы никогда не слышали ни о чем подобном.
- Подниматься туда? Мы расколем копыта. Или оторвем себе пальцы! - воскликнула Венту.
- И оставим наши фургоны здесь? - завопил кто-то из мужчин.
- Там будет ветрено и холодно!
Форчи вскинул голову:
- Мы станем согревать друг друга.
- Не будьте трусливыми белками! - воскликнула Левеза. Подошла к повозке, захватила мешок с инструментами и стала взбираться наверх.
- Возьмите оружие! - предупредил Форчи. - Все винтовки.
- Как насчет плавилен?
- Их придется оставить, - вздохнул Форчи.
Каким-то чудом оказалось, что в самом куполе есть выбитая ветрами яма, полная дождевой воды. Мы смогли напиться. Нам удалось прилечь, но Вожак никого не пускал вниз, попастись на травке. Стало совсем темно, и мы еще немного поспали, часа два или чуть больше. Но нельзя же спать всю ночь!
Меня разбудил смрад кошачьей мочи, казалось, раздиравший ноздри.
Я услышала раздраженный шепот Левезы:
- Вот он!
Последовал выстрел, сопровождаемый кошачьим воплем. Но тут открыли огонь остальные африрадоры. Дети в ужасе ржали.
Напрягая глаза, я всмотрелась в полутьму и увидела настоящую волну Котов, отхлынувшую от скалы. Даже царапанье когтей по камням походило на шум воды!
- Неплохо повеселились, - заметила Левеза.
Я услышала, как Грэма подавилась смешком. Ощущение силы и безопасности исходило от шкуры Левезы, словно стойкий аромат.