Разбуженный после долгого сна цех выплавки платиновых металлов скрипел и стонал. Огромное помещение цеха в свое время вырубили и расчистили взрывами в мощном каменном пласте непосредственно над рудным телом, а потом отделали там, где это было необходимо, теплоотражательными плитами. Вдоль пешеходных дорожек и перил выстроились мониторы и контрольные приборы. Подъемные краны и другие тяжелые машины замерли там, где их оставили покинувшие планету горняки. В скудно освещавшемся помещении они напоминали ископаемых животных мезозойской эры, сбежавших из далекого музея.
Из-за скошенного верхнего края плавильной печи стали выбиваться языки пламени. В их свете застывшие фигуры двух заключенных, которые стояли на нависшей над печью стреле крана, казались неестественно большими. Между ними повисли два нейлоновых мешка, из-за податливости содержимого заметно прогнувшиеся посередине.
Вцепившись в перила, которые отделяли ее от бушевавшего внизу рукотворного ада, Рипли не отрывала взгляда от заключенных на стреле крана и их груза. Рядом с ней стоял Клеменз. Он хотел было что-то сказать, но, как всегда, не нашел нужных слов. Фельдшер с удивлением обнаружил, что, очевидно, израсходовал весь свой запас сострадания много лет назад и теперь не может произнести даже нескольких слов утешения стоявшей рядом одинокой, несчастной женщине.
Неподалеку расположились Эрон, Диллон и еще несколько заключенных. Несмотря на то что покойный в какой-то мере был исполнителем приказов правительства, никто из них не усмехнулся и не позволил себе отпустить язвительное замечание. Почти каждый день им приходилось заглядывать смерти в глаза, поэтому они не могли относиться к ней неуважительно.
Эндрюз многозначительно прокашлялся и раскрыл тоненькую книжку.
- Мы предаем в твои, о Господи, руки это дитя и этого солдата. Их тела расстаются с мраком нашего мира. Они навеки освободились от зла и боли. Избави их души от неприкаянного блуждания, но воссоедини их с душами тех, кто оставил наш мир прежде.
Внизу, у пульта управления плавильной печью, заключенный Трой слушал траурную церемонию по интеркому. Когда Эндрюз дошел до оговоренной ранее фразы, Трой взялся за рычаги и регуляторы на пульте управления. Желтые контрольные огни сменились зелеными. За спиной Троя раздался низкий рев, постепенно он переходил в свист, который становился все более и более высоким. Потом стих и он. Контрольные огни свидетельствовали, что необходимая температура достигнута.
Под ногами тех, кто стоял наверху на мостках, в плавильной печи с ревом бушевало ослепительно-белое пламя. В общем полумраке цеха оно было особенно впечатляющим. Но на этот раз пламя так и не дождалось тонн руды, а возле печи не толпились инженеры и технологи, готовые точнейшим образом отрегулировать параметры процесса восстановления руды, ее превращения в металл и шлак. Теперь пламя лизало голые стенки печи.
Рипли наблюдала за разгоравшимся огнем, и по ее щекам катились слезы. Она не рыдала, не издала ни единого звука - молча переживала свою печаль, свои воспоминания. Были только слезы. Клеменз сочувственно покосился в ее сторону. Ему очень хотелось обнять эту женщину, успокоить, но стесняло присутствие других и в первую очередь Эндрюза, и Клеменз не решился сказать даже пары слов в утешение.
- Дитя и взрослый мужчина покинули этот мир, - продолжал бубнить Эндрюз. - Пусть тела их изувечены, но зато души бессмертны и будут жить вечно.
Начальник колонии замолчал, и заключенные повернулись к Диллону. Тот торжественно, нараспев заговорил:
- Мы, страждущие, можем задать вопрос: почему? Почему наказываются невинные? К чему эти жертвы? Зачем эта боль? Но Господь не дает обещаний, не объясняет причин. Просто одних он призывает к себе раньше, других - позже.
Поднимавшийся из плавильной печи невыносимый жар заставил заключенных, стоявших на стреле подъемного крана, поторопиться. Они раскачали мешки и сбросили их в печь, поспешно отступив туда, где было менее жарко. Мешки несколько раз перевернулись в воздухе, и их поглотило адское пламя. Лишь у края печи на мгновение взметнулся высокий язык огня.
Рипли пошатнулась и, чтобы не упасть, схватилась за руку Клеменза. От неожиданности тот тоже чуть было не потерял равновесия, но, к счастью, удержался на ногах и поддержал женщину. На этот небольшой эпизод обратили внимание все заключенные, но в глазах мужчин была не зависть, а лишь сочувствие. Только Диллон, заканчивая свой панегирик, ничего не заметил.
- Но эти отошедшие в мир иной души никогда не познают тех трудностей, печалей и боли, которые еще не раз встретятся на жизненном пути каждого из нас, кто останется здесь. Поэтому мы с легким сердцем расстаемся с телами умерших. Ибо в каждом семени есть обещание цветка, и в каждой смерти, как бы ни был мал умерший человек, всегда таится новая жизнь. Новое начало.
В морозном, туманном воздухе скотобойни, среди подвешенных на крюках туш что-то зашевелилось. Тяжелая буйволиная туша дернулась, потом бешено затанцевала на цепях.
Никто не видел, как разбухло и раздулось брюхо туши, как расправилась и натянулась шкура, пока не стала походить на оболочку дирижабля. Никто не видел, как в конце концов внутреннее давление будто взорвало шкуру, разбросав по всему помещению куски мяса, жира, внутренних органов, печени, желудка и обрывки кишок, похожие на свернувшиеся в клубок веревки. И что-то еще.
Это что-то приподняло голову, судорожно распрямилось. С врожденной целеустремленностью небольшое чудовище медленно развернулось, знакомясь с обстановкой. Оно уже охотилось: сначала довольно неуклюже, потом все быстрей и быстрей уверенно помчалось по скотобойне в поисках жертвы. Оно обнаружило отверстие в стене, быстро осмотрело его и исчезло в темном воздуховоде.
С момента, когда чудовище вырвалось из туши, и до его исчезновения в воздуховоде прошло меньше минуты.
Закончив речь, Диллон склонил голову. Его примеру последовали другие заключенные. Рипли бросила взгляд на них, потом на плавильную печь, в которой бушевало управляемое автоматами пламя. Она подняла руку, почесала в голове, потом за ухом. Не прошло и нескольких секунд, как ей пришлось почесаться еще раз. Лишь после этого она обратила внимание на свою руку.
Все пальцы были покрыты чем-то вроде живой темной пыли.
Рипли с отвращением тщательно вытерла руку о комбинезон и, подняв глаза, встретила понимающий взгляд Клеменза.
- Я вас предупреждал.
- Хорошо, признаю, вы были правы. Но что мне делать теперь?
- Можете жить с паразитами, - сказал медик, - или… - Он провел ладонью по своей бритой голове и сочувственно улыбнулся.
Рипли поморщилась:
- Другого выхода нет?
Клеменз покачал головой:
- Если бы был, мы бы давно его нашли. Недостатка в стимулах мы не испытываем. Тщеславие - один из тех пороков, которые в конце концов приводят человека на Фиорину. Но вам беспокоиться не о чем. Волосы отрастут, как только вы покинете эту планету, однако если не принять мер, насекомые обязательно сожрут их до самых корней. Паразиты малы, но аппетит у них прямо-таки невероятный; к тому же они не приучены хорошо себя вести за столом. Поверьте, вы будете выглядеть намного хуже, если попытаетесь не замечать насекомых, хотя бы потому, что от зуда сдерете ногтями кожу.
Рипли сдалась:
- Хорошо. Где тут у вас парикмахерский салон?
- Прошу прощения, - виновато ответил Клеменз, - но его хозяин перед вами.
Расположившиеся в ряд стерильно чистые душевые кабины до самого потолка были выложены матово-белой плиткой. Сейчас все кабины, кроме одной, были пусты. Стоя под потоками горячего дезинфицирующего раствора, Рипли изучала себя в зеркале, вделанном в стенку.
Странное чувство возникает, когда видишь себя без волос. Казалось бы, волосы - это такая ничтожная, почти эфемерная часть тела. Единственная деталь внешнего вида, которую при желании легко изменить. У Рипли было такое ощущение, будто она удивительным образом стала меньше ростом. Королева, внезапно лишившаяся короны, - вот что такое женщина без волос. Но волосы отрастут. Во всяком случае Клеменз заверил, что отрастут. Заключенным приходилось сбривать волосы регулярно. Избавиться от насекомых раз и навсегда было невозможно.
Рипли намылила бритую голову. Непривычно ощущать голый череп. Несмотря на мощный поток горячей воды, мороз пробежал у нее по коже. В горнообогатительном комплексе, возможно, не хватало многого, но воды было вдоволь. На берегу залива имелась огромная опреснительная установка, в достатке снабжавшая ею как все производственные объекты, так и обслуживавший их персонал. Даже при минимальной производительности установка давала намного больше воды, чем требовалось двум дюжинам заключенных.
Рипли закрыла глаза и снова встала под обильные струи душа. Она всегда считала, что главными достижениями человеческой цивилизации за последние десять тысяч лет были речь, письменность и водопровод.
За стенами душевой Рипли поджидали смертельно опасные старые и менее опасные новые проблемы, хотя в сравнении с тем, что она уже пережила, последние казались совсем ничтожными. Клеменз, Эндрюз и все остальные не понимали, да и не могли понять этого, а она чувствовала, что именно на ней лежит ответственность за все население Фиорины.
После всего пережитого перспектива провести несколько недель в компании отъявленных уголовников пугала ее не больше, чем прогулка по парку в солнечный день.
* * *
Заключенные принимали пищу в помещении, которое прежде было столовой для руководящего состава комплекса. Конечно, для удовлетворения их скромных потребностей помещение было великовато. Даже лишенный дорогой обстановки и украшений, зал производил сильное впечатление. Правда, меню претерпело еще более радикальные изменения, но жалобы заключенных были редки и не слишком настойчивы. Конечно, здесь подавали пищу не для гурманов, зато ее было вдоволь. Компания не баловала рабов, стороживших ее добро, но и не позволяла им умереть с голоду.
Они могли есть, когда хотели, в установленные отрезки времени. Места здесь было с избытком, поэтому обычно заключенные собирались небольшими группками. Некоторые предпочитали питаться в одиночестве. К желанию уединиться здесь всегда относились с уважением. В условиях Фиорины небезопасно было навязывать человеку разговор против его воли.
Диллон взял подогреваемый поднос и оглядел столовую. Заключенные поглощали пищу, переговариваясь с напускной оживленностью. Как обычно, начальник колонии и его заместитель ели в той же столовой, только чуть в стороне от своих подопечных. Ни слова не говоря, Диллон направился к столу, где уже сидели трое его мрачных собратьев. Нет, не мрачных, поправил себя Диллон. Скорее поссорившихся.
Что ж, на Фиорине это вовсе не редкость. Тем не менее Диллона заинтересовало, что послужило причиной ссоры.
Когда большая тень Диллона упала на стол, Голик, подняв голову, переглянулся со своими друзьями Боггзом и Рейнзом. Диллон сел на свободный стул, а остальные трое с преувеличенным усердием занялись своим нехитрым обедом. Никто не возражал против присутствия Диллона, но никто и не выразил по этому поводу восторга.
Какое-то время все четверо молча жевали. Диллон не сводил с приятелей пристального взгляда. Те чувствовали его взгляд и тем не менее отмалчивались.
Первым не выдержал Диллон. Не донеся ложку до рта, он повернулся к Боггзу:
- Ну ладно, кончайте играть в молчанку. Сейчас обед, время общения, а не самосозерцания. Все уже давно болтают, что у вас что-то не так. Может, сами расскажете, в чем дело?
Боггз отвел взгляд в сторону, а Голик уткнулся в свою тарелку. Диллон не повышал голоса, но нетрудно было видеть, что он раздражен.
- Говорю вам, поделитесь со мной, братья. Вы хорошо знаете меня и, стало быть, понимаете, что меня не переупрямить. Я чувствую, у вас что-то стряслось, и хочу вам помочь, всего лишь помочь. - Огромный кулак Диллона лег на стол рядом с его подносом. - Оставьте греховные помыслы, очистите свою совесть. Расскажите, что случилось.
Рейнз помялся, потом бросил вилку и отодвинул свой поднос к середине стола.
- Значит, ты хочешь знать, что произошло? Скажу. Я уже понял, как здесь надо жить. Никогда не думал, что придется учиться такому, но вот пришлось. Я ничего не имею против темноты, я привык ко вшам, мне наплевать на изоляцию и на глупую трепотню, будто бы в машинном отделении живут привидения. Но мне надоел Голик, - выпалил Рейнз и кивнул в сторону Голика, который с блаженным выражением лица как ни в чем не бывало уписывал за обе щеки свой обед.
Диллон повернулся к Боггзу:
- И ты тоже так думаешь?
Боггз еще с минуту беспокойно ковырял в своей тарелке, потом поднял голову:
- Я тут ни при чем. Не я заварил кашу. Я просто хочу работать, как все, и благополучно дожить до конца своего срока.
Диллон, опершись на стол, подался вперед; стол опасно заскрипел под его тяжестью.
- Я спросил, что ты сам думаешь об этой истории?
- Ладно, скажу. Скажу. Слушай, этот тип сошел с ума. Мне наплевать на то, что говорит Клеменз или что написано в казенных бумагах. Он самый настоящий псих. Может, раньше, когда его только приволокли сюда, он таким не был, но сейчас он псих. Не знаю, планета на него так повлияла или наша жизнь, а может, и то и другое. И бегает он, как сумасшедший, а от него потом воняет. Я с ним больше никуда не пойду. Ни на берег, ни проверять шахты, никуда. И никто меня не заставит, - вызывающе закончил он. - Я знаю свои права.
- Свои права? - Диллон чуть заметно улыбнулся. - Ну да, конечно, твои права. - Он повернулся к Голику. - А ты ничего не хочешь сказать в свою защиту?
Голик поднял голову и по-идиотски оскалился. На его толстых губах повисли остатки пищи. Потом он равнодушно пожал плечами и снова уткнулся в тарелку.
Внимательно проследив за реакцией Богтза и Рейнза, Диллон сказал:
- То, что Голик не любит болтать, еще не означает, что он сумасшедший. Может, он просто неразговорчивый. Честно говоря, мне всегда казалось, что он выражает свои мысли не хуже любого из нас. Мы все не ораторы.
- Ладно, скорей добирайся до сути, - мрачно проворчал Боггз.
- А суть дела в том, что он как работал, так и будет работать с вами. Он член вашей бригады и останется им до тех пор, пока его не переведут в другую бригаду или пока он не совершит более серьезный проступок, чем игра в молчанку. У вас есть работа. Поверьте мне на слово, скоро вы привыкнете к Голику и перестанете замечать его странности. Он всего лишь такой же бедолага, такой же несчастный, страдающий сукин сын, как и мы с вами. Если он сумасшедший, то и все мы тоже.
- Только уж очень противно от него воняет, - с отвращением заметил Рейнз.
- И он псих, - добавил Боггз, оставшись при своем мнении.
Диллон выпрямился.
- Слушайте, не делайте из мухи слона. Я сталкивался с подобными историями и раньше. Что-нибудь в этом роде всегда бывает, если ты не занят по горло работой. Сначала начинаешь придираться к еде, потом ко вшам, потом к товарищу. Голик не похож на вас, только и всего. Но он не лучше и не хуже любого другого.
- Вонючий козел, - пробормотал Рейнз.
Диллон строго посмотрел на него:
- В шахте никто из нас не благоухает розами. Выбрось эти дерьмовые мысли из головы. У вас есть работа. У всех троих. И неплохая.
- Мы ее не просили, - проворчал Боггз.
- Здесь никто ни о чем не просит. Берите то, что дают, и старайтесь выполнить свою работу получше. Только так можно выжить. Это относится и к тебе, и к нему, и к любому другому. Наша колония - не тюрьма в Солнечной системе. Тут, если взбунтуетесь, ни один репортер не прибежит выслушивать ваши жалобы. Просто наживете кучу неприятностей. Или распрощаетесь с жизнью.
Боггз беспокойно зашаркал ногами.
- Теперь послушайте меня, - продолжал Диллон. - Найти желающих стать фуражирами нетрудно. Кроме того, могу сообщить - если вы сами этого не заметили, - что Эндрюз сейчас не в лучшем настроении. Я бы не отважился обращаться к нему по таким пустякам, как перевод одного рабочего из бригады в бригаду. - Гигант ободряюще усмехнулся. - Слушайте, на работе вы сами себе хозяева, за вами не смотрят ни начальник колонии, ни его подхалимы. А если повезет, можно найти что-нибудь полезное и припрятать.
- Боюсь, долго ждать придется, - проворчал Рейнз, но уже скорее по привычке. Диллон вовремя напомнил о преимуществах их работы.
- Вот так-то лучше, - продолжал гигант. - Думайте только о работе, и вы перестанете замечать Голика. Вы фуражиры, охотники за брошенным провиантом и всяческим добром, что может нам сгодиться. Мы уже давно обнаружили - теперь-то это знают все, - что честнейшие и благороднейшие вольнонаемные горняки Компании имели полезную привычку присваивать кое-что из ее собственности и прятать ворованное в своих крохотных кладовках или других укромных тайничках, которые они вырубали в скалах, в надежде потом продать. Просто рассчитывали немного добавить к своим доходам. А нам их добро пригодится, чтобы повысить наши шансы на выживание.
Не хочу больше ни слушать вас, ни спорить с вами. Будете настаивать на своем, что ж, здесь есть и куда более неприятные рабочие места. Но помните, сейчас вы работаете, чтобы помочь своим товарищам, чтобы доказать, что вы верите мне. И впредь я не хочу слышать ни слова о несчастном Голике.
- Да, но… - хотел было возразить Рейнз, но с разинутым от удивления ртом уставился на дверь, будто внезапно лишился дара речи.
Боггз и Голик тоже подняли головы. Диллон медленно повернулся.
В дверях стояла Рипли. При ее появлении воцарилась гробовая тишина. Она оглядела столовую, замечая все, но ни на ком не останавливая взгляда. Подойдя к раздаточной, она брезгливо, с нескрываемым отвращением осмотрела стопку одинаковых подносов. Дежуривший на раздаче заключенный, забыв о манипуляторе, бесцеремонно уставился на нее. Из большой пластиковой корзины Рипли взяла ломоть хлеба, повернулась и снова оглядела зал. На этот раз ее взгляд остановился на Диллоне.
Эндрюз и его помощник, похоже, тоже на время утратили дар речи. Начальник колонии молча смотрел, как Рипли подошла к столу, за которым сидел Диллон. Всем своим видом выражая покорность судьбе, Эндрюз снова взялся за вилку.
- Чего я и боялся, мистер Эрон. Чего я и боялся.
Его помощник, все еще не в силах отвести взгляд от Рипли, нахмурился.
- Как вы и предполагали, сэр. Что теперь?
Эндрюз вздохнул.
- Ничего. Во всяком случае пока ничего, - сказал он и ткнул вилкой в горячую коричневую массу на тарелке в центре подноса.
Рипли встала за спиной Боггза лицом к Диллону. Четверо мужчин демонстративно уткнулись в тарелки, не проявляя ни малейшего желания замечать ее присутствие.
- Благодарю вас за вашу речь на похоронах. Она помогла мне. Никогда не думала, что так могу быть тронута словами. Я всегда считала, что слова бессмысленны и бесполезны. Видно, я ошибалась. Мне очень хотелось выразить вам свою признательность.
Диллон упорно не отрывал глаз от тарелки и с впечатляющей решительностью орудовал вилкой. Но Рипли не уходила, и ему пришлось-таки поднять голову.