* * *
– Это я.
– Ты?..
– Глупый вопрос.
– Не тяни. Давай конкретно. – Человек в кровати посмотрел на часы и скривился: опять проспал. Сегодня он собирался встать пораньше. Не получилось.
– Я буду конкретным, – пообещал голос. – Одевайся и спускайся к машине.
– Чего это вдруг? С каких это пор ты мною командуешь?
– С тех пор, как ты родился.
– Не хами, – сказал человек.
– Я не собираюсь тебе больше ничего доказывать. Да и времени уже не осталось.
– Но хотя бы объяснить!.. – человек растерялся: голос впервые был столь категоричен.
– Это пожалуйста, объясню. Семена дали всходы.
– Уже?!
– А ты хотел ждать следующей весны?
– Нет, но я считал…
– Считать будешь потом. Сейчас ты просто поедешь и откопаешь то, что закапывал. Место, надеюсь, не забыл?
– Как можно!.. Между качелями и песочницей. А что там?.. Что там выросло?
– Твоя свобода.
– Это как?
– Ты же загадывал желание, верно? Сегодня оно сбудется. Только, будь добр, не променяй его на какую-нибудь ерунду, как в прошлый раз.
– Я просто… проверить.
– Имеешь право. Но если снова будешь меня проверять, постарайся придумать что-нибудь менее циничное, чем голый мужчина. Вообще, довольно странная фантазия, ты не находишь? Ладно бы – обнаженная девушка или, если угодно, десять обнаженных девушек… Но раздевающийся посреди улицы мужик… В этом есть что-то нездоровое.
– Он же не до конца разделся, – ответил человек в кровати.
– У тебя хватило совести попросить меня, чтоб он оставил на себе майку.
– Да, такая позорная голубая майка!
– Не всем же быть банкирами… Поднимайся, тебе уже пора. "Шевроле" оставишь в гараже, поедешь на "саабе".
– Я хочу на "шевроле".
– Не капризничай. На "саабе", и без охраны.
– А если на "шевроле"? – упрямо спросил человек.
– Тогда ничего не выйдет. Можешь даже не пытаться.
– Хорошо, – сказал он, помолчав. – На "саабе", но с охраной.
– Не торгуйся, это некрасиво.
– Но у меня последнее время неприятности, и я боюсь…
– С тобой ничего не случится, я гарантирую.
– Он гарантирует!.. – буркнул человек и, повалявшись в кровати еще с минуту, рывком встал.
* * *
Человек в сером пиджаке сдвинул в сторону усик микрофона и, закинув руки за голову, покрутился в кресле. Затем оттолкнулся от стола и, переехав к незапертому сейфу, достал прямоугольный сверток. Взвесив его на ладони, он вернулся к столу и положил сверток перед собой.
– Это я.
– Ты?..
– Глупый вопрос.
– Согласен. – Человек в пиджаке не очень-то верил во всякие голоса, но недавно вынужден был признать, что с ним кто-то разговаривает. Видимо, виною был хронический стресс. – Что тебе надо?
– Мне надо, чтоб ты никуда не ходил. Никого не встречал и ничего не передавал.
– Ну здрасте!.. Акция готовилась три месяца. С какой стати мне ее отменять?
– У вас всё получится, это уже ясно. Я хотел бы усложнить задачу.
– Ты спятил… Задачу надо не усложнять, а упрощать. Иначе растет риск.
– В этом весь интерес.
– Не говори глупостей!
– Ты ведь понимаешь, что я могу всё переиграть?
– Это ты можешь, – нехотя произнес человек в пиджаке. – Как с той крышей, да?.. Чуть не угробил мне исполнителя.
– Он же не спрыгнул. Ты попросил оставить его в живых, и я оставил. А теперь я прошу: перенеси то, что мы подготовили, на другой день.
– На какой другой?! – взвился человек. – Поздно переносить! Если сегодня будет осечка…
– Я всё улажу, не волнуйся.
– Нет. – Человек взял со стола сверток и направился к двери.
– Тогда я решу этот вопрос самостоятельно, – предупредил голос. – Загляни-ка в сейф.
– Что там?
– Сам увидишь.
– Там ничего нет.
– А ты всё-таки посмотри.
Человек остановился и, приблизившись к сейфу, открыл дверцу. На нижней полке лежал еще один сверток, точь-в-точь как первый.
– Не-е-ет!.. – простонал он.
– Угадаешь, какой из них фальшивый? – вкрадчиво спросил голос. – Никогда не угадаешь.
– Зачем это?..
– Я уже сказал: мне стало неинтересно. Нужен другой способ, более изящный.
– Послушай… У меня есть задание, его надо выполнить. Вот и всё. При чем тут твое изящество?!
– А при чем твое задание? Кстати, от кого ты его получил?
Человек в пиджаке задумался и сел в кресло.
– Не вспомнишь, – сказал голос.
– От… от тебя?!
– От кого же еще?
– Я устал… – Он подкатился к сейфу и забросил туда сверток, попутно отметив, что обе полки снова пусты. Впрочем, это его уже не волновало. – Я устал… мне надоело…
– Вот и мне тоже, – ответил голос. – Нам нужно что-нибудь другое.
– Согласен. – Человек снял серый пиджак и остался в голубой майке. Пиджак он пристроил на вешалку, рядом с белым халатом. Потрогав вялый цветок на подоконнике, он обошел привинченную к полу табуретку и улегся на широкую кровать. – Нужно что-нибудь другое… – медленно повторил он. – А что именно?
– Не знаю. Придумай сам.
– Я никогда ничего не придумывал.
– А ты попробуй. Это не трудно.
– Да?..
– Попробуй, попробуй! – поддержал голос.
Человек свесил ногу и провел пяткой по теплому линолеуму.
– Это я, – неуверенно произнес он.
– Ты?.. Ты?.. Ты?.. Ты?.. – раздалось где-то внутри и повторилось семь миллиардов раз.
Человек посмотрел в бесконечный потолок и улыбнулся:
– Глупый вопрос…
2003
Победители
После копченой трески яблоко казалось особенно сладким. Лукин сделал последний укус и бросил огрызок под ноги.
– Алёша, мусорить нехорошо, – укорила его Вера Павловна. Воспитательница собрала разлетевшиеся по асфальту косточки и заботливо отнесла их к урне, а когда вернулась, погладила Лукина по голове и повторила: – Нехорошо, Алёшенька. Посмотри, как чисто. Видишь, дяди убираются?
Лукин посмотрел и действительно увидел. Вокруг фонтана, помахивая жидкими метлами и обмениваясь светлыми улыбками, медленно передвигались три фигуры в оранжевых робах. Лукин не мог понять, отчего взрослые так счастливы, он хотел спросить об этом Веру Павловну, но не нашел подходящих слов.
Один из дворников снял широкие, как штаны, рукавицы и, деликатно промокнув ими лоб, направился к девушке в серой форменной курточке.
– Пожалуйста, товарищ, – учтиво произнесла та, приподнимая марлю над деревянным лотком с ровными рядами бурых бутербродов.
– Нет ли пирожков? – поинтересовался мужчина.
– Каких именно?
– С капустой.
– С капустой нет, – кротко ответила коробейница.
– А что есть?
– Килька, – девушка кивнула на темные ржаные прямоугольники и зачем-то уточнила: – Дальневосточная.
– Мне бы капустки…
– Сегодня четверг, – напомнила серая курточка.
– Ах, да. Ну что ж… – Мужчина надел варежки и подхватил оставленную метлу.
– Возьмите рыбку, товарищ! – крикнула ему девушка через площадь.
– Сожалею, но у меня язва, – отозвался, виновато улыбнувшись, дворник.
Очередь зашевелилась, и Лукин на два шага приблизился к кильке. Он вдруг возжелал сырого от соуса хлеба и головастых малявок с тающими во рту хребтами, но после конфуза с огрызком боялся вновь допустить какую-нибудь оплошность.
– Знаешь этого дядю? – негромко спросила воспитательница.
Он не знал, но по трепету в ее голосе догадался, что дяденька – человек не простой. Лукин принялся мучительно перебирать в памяти лики членов Народного Собрания.
– Ты ведь уже большой мальчик, – разочарованно проговорила Вера Павловна.
– Космонавт? – ляпнул он первое, что пришло на ум.
– Ну конечно! – обрадовалась она. Кожа на ее лице натянулась, и губы приоткрыли мелкие зубки в черных пломбах. – Тихона Константиновича вчера по телевизору показывали. Откуда он вернулся? Ну-ка?..
– С Марса!
Теперь Лукин вспомнил. Дяденька действительно выступал в программе "Космос – народу", только там он был не в трудовом комбинезоне, а в настоящем скафандре с трубочками, застежками и всякими другими чудесными штуками. Он сказал, что на Марсе никто не живет, потому что они все вымерли от экологии и классовой несправедливости. А еще Тихон Константинович рассказывал про то, как проходил полет, и про то, как он кушал из тюбиков. Лукину сразу стало ясно, почему космонавт отказался от бутербродов.
– Если будешь слушаться и примерно учиться, тоже вырастешь героем, – пообещала воспитательница.
– И смогу совершить подвиг? – восторженно спросил Лукин.
– Обязательно, – ответила она.
На площадь вынесли еще один столик, и длинная колонна организованно распалась на две половинки. Лукин вместе со всеми прошел метров тридцать, пока не уперся в хвост новой очереди. Лоток с килькой остался позади, зато рядом появилось оцинкованное ведро с красными, пахнущими дождем яблоками.
– Не подскажете, что сегодня дают? – обратилась Вера Павловна к худой женщине, угощавшей людей фруктами.
Лукин удивился такому вопросу, ведь тетенька раздавала яблоки, да и что могли давать в четверг, кроме яблок, трески и кильки? В пятницу будет кефир и рассыпчатый, как сухая земля, творог, а в субботу – огурцы и сладкий перловый пудинг. Припомнить, что будет в воскресенье, он не успел, поскольку женщина утерлась надетым поверх серой куртки фартуком и сказала:
– Не знаю. Должно быть, оперу. Ну да, раз я выходная, балета не будет… Точно оперу, – добавила она, подумав.
– Сама Лапова, – благоговейно шепнула воспитательница, трогая Лукина за плечо. – Автограф попросить бы. Жалко, я карандаш не взяла.
Оранжевые дворники сгребли мусор в плетеную корзину и куда-то ее понесли. На площади не осталось никого, кроме двух лоточниц, двух раскладных столов и двух же очередей. В голове у Лукина всё вертелось странное слово. Он не знал, что такое "опера", но догадывался: чтобы ее, "оперу", увидеть, нужно подойти к столику и получить бумажку, называемую билетом. Потом зайти в театр, и вот там, внутри, она и будет – "опера". Со свойственным детям примитивным рационализмом Лукин подумал, что "оперу" можно показать прямо на улице, тогда людям не придется томиться в длинной очереди, но он снова решил промолчать, поскольку уже привык, что над его советами только смеются.
Колонна продвинулась на метр или два и затопталась на месте, однако здесь скучать оказалось намного интересней: толстый дядька сдвинулся в сторону, и Лукин увидел театр. Вера Павловна сказала, что он большой, хотя Лукин это понял и без нее. Домище был таким огромным, что его поддерживали несколько белых столбов. Еще Лукин прикинул, что если снять с крыши чугунных лошадей, тогда и пару столбов можно будет убрать, но развить эту мысль он не успел, потому что перед театром поставили третий стол, и очередь пошла веселее.
Теперь Лукин каждые несколько секунд делал маленький шажок, который неизменно отвлекал его от раздумий, и всякий раз, переставляя ноги, он был вынужден начинать с одного и того же. Если лошадь весит сто килограммов, тогда две лошади весят двести, а три…
Его подтолкнули в спину, и он опять сбился.
– Не бойтесь, товарищи! Все успеете! – объявили впереди. – Пока зал не наполним, не начнем.
"Раз сказали, что все успеют, значит, кто-то точно опоздает", – смекнул Лукин и неожиданно для себя заволновался. Проторчать столько времени у театра и не попасть на "оперу" было бы обидно. Он бросил свои расчеты и принялся тихонько подпрыгивать, пытаясь определить, далеко ли до стола с билетами.
– Стой смирно! – одернула его воспитательница.
– Я увидел! – воскликнул Лукин.
– Что ты там еще увидел?
– Там плакат над дверью. И написано. Это и есть "опера"?
– Нет. Плакат – это плакат, а опера – это опера.
– Потому что плакат снаружи, а "опера" – внутри? – спросил Лукин.
Он снова чем-то огорчил Веру Павловну и теперь пытался ее порадовать своей проницательностью.
– Отстань, – раздраженно бросила она.
– А что там написано? – не унимался Лукин.
– Где?
– На "опере".
– Ничего не написано.
– А на плакате?
Вера Павловна взяла Лукина под мышки и, приподняв его над очередью, сказала:
– Сам прочитай. Сможешь?
– "Победил!" – обрадовавшись, прочел он, но это было второе слово, а первое загораживал широкий столб, и от него остались только три буквы "изм". Лукин знал, что таких коротких слов не бывает. – Кто победил, Вера Павловна?
Она ответила, вернее, собиралась ответить, но в этот момент у нее подошла отрыжка от кильки, и воспитательница, сглатывая слюну и кривя губы, пробурчала что-то невнятное. В лицо Лукину пахнуло кислым томатным духом – может, именно поэтому он и не расслышал, кто же победил, а переспрашивать было невежливо.
Вера Павловна опустила его на землю, и он опять задумался. Лукин успел заметить, что до столика осталось совсем немного, и они наверняка успеют. Повезет ли тому, кто сзади, неизвестно, а они точно попадут. И он увидит "оперу". И, скорее всего, узнает, кто и кого победил.
– Лёха, ты понял? Лёха! Спишь, что ли?
– Я! А?! А, это ты… – Лукин на ощупь нашел мятую пачку и вытряс из нее кривой окурок. – Чего тебе?
– Вот осел! Полчаса ему толкую, а он, оказывается, дрыхнет! – Раков бесцеремонно выдернул у него изо рта сигарету и затянулся. – Склад, говорю. Фёдор из разведки пришел. Помнишь тот ангар? Мы еще думали, там самолет или горючка.
– Танки, – вяло возразил Лукин, отнимая бычок.
– Поганки! – передразнил Раков. – Харчи там!
– А?! – Лукин еще не вполне проснулся и к юмору был не готов.
– Продукты, придурок! Макароны, сгущенка, крупы разные. Во! Фёдор сказал, что икру видел, черную, два ящика.
– Пускай черносотенцы едят, раз она черная, – сказал Лукин. Шутка ему понравилась, и он решил развить идею. – А красную коммунистам отдадим.
Продолжение вышло не таким удачным, тем не менее Раков засмеялся.
– Сам-то чего жрать собираешься? Лично меня от кильки уже мутит.
– Погоди, ты это серьезно, про склад? – насторожился Лукин.
– А то! Здесь километр лесом, за час обернемся.
– Нашел дурака! Я снайпер, мое дело – бошки в крестик ловить, а не коробки перетаскивать.
– Ну дубина! Как же я один два ящика принесу? Да и стремно в одиночку к либералам соваться.
– Так Иваныч тебе подмогу выделит.
– Если Иваныч узнает, он сам всё схавает или опять на патроны поменяет.
– Всё равно ведь узнает, Фёдор доложит.
– Не, теперь уже не доложит, – сказал Раков, понизив голос.
– Н-да?.. Он же вроде другом тебе был.
– А как иначе, Лёшка? Такая жизнь паскудная. Икра, мать ее за ногу. Немцы, те что из миротворцев, очень этот кавиар уважают. Владик недавно дагестанцев раскулачил, так веришь, новый вальтер справил!
– На кой тебе вальтер?
– Двести банок, Лёха! – взвизгнул Раков. – За них нам колес полные карманы насыпят или телок дадут, беженок каких-нибудь.
– Да, это было бы клёво, – согласился Лукин.
Раков не дурак, знал, на что его можно купить – по женскому полу Лёха тосковал ужасно. До войны личная жизнь как-то не удалась, а теперь с этим и вовсе было сложно: если среди пленных баб попадались мало-мальски работоспособные, они незамедлительно "шли в расход". Даже когда ребята окружили взвод литовских наемниц, никто не рискнул "попользоваться". Говорят, у них на крайний случай вместо последнего патрона припасены прививки СПИДа.
Лукину смертельно хотелось женщину, впрочем, не одному ему, но он, вооруженный винтовкой с оптическим прицелом, страдал от этого больше других. Никто не видел, как они раздеваются, плещутся, стирают нижнее белье на той стороне реки, а он видел. Любовался, причмокивал, нервно почесывал потную спину, только указательный палец на спусковом крючке всегда оставался спокоен. Школа.
Капитан Горелов научил его стрелять в голову, ведь сердце часто бывает прикрыто бронежилетом, и он выполнял этот наказ, кроме тех случаев, когда в прицеле оказывалась бабенка. Их он убивал с особой нежностью, вздыхал, словно извинялся, – и только потом мягко жал на курок. Лукин не портил их лиц, он метил под левую грудь, такую желанную и недосягаемую, и они удивленно умирали, но девичьи лбы оставались чистыми. Быть может, он надеялся с ними встретиться – где-то, когда-то…
– Слышь, Лёха! За икру мы получим телок, – повторил Раков, учуяв, что добрался до нужной струны. – По две на харю, как пить дать, а то и по три!
– Зачем тебе столько? – тупо спросил Лукин.
– Там видно будет. Ну что? Ты идешь?
Лукин затушил окурок о бетонный пол и нехотя поднялся. Раков был подонком, это знали все, но ради коробки икры рискнуть стоило. Добраться до склада не трудно, разве что нарвешься на отряд либералов, однако Лукина беспокоило совсем не это. На обратном пути, когда они дотащат банки до расположения, Раков запросто может просверлить ему затылок. Принять смерть от такой мрази Лукину не хотелось.
– На чем это ты спал? – хохотнул Раков.
Лукин рассеянно оглянулся и пнул ногой самодельный матрас. Мешок был сшит из куска красной материи – не то знамени, не то плаката, и на изголовье еще виднелись истертые, засаленные буквы "ил". Он перевернул свое ложе на другую сторону и обнаружил там слово "побед".
– Выходит "победил", – сказал Раков. – Только кто?
– Какая тебе разница?
Лукин достал из рюкзака пистолет и проверил обойму. Затем, дождавшись, когда Раков отвернется, извлек оттуда же трофейный американский нож и украдкой сунул его за голенище.
– Пошли.
Нет, женщины ему не нужны. Любоваться ими в перекрестие прицела намного интересней, любить их, нажимая на курок, гораздо проще. Свою долю он обменяет на пакет таблеток, и к нему вернутся хорошие сны. Нормальные сны, в которых он не снайпер, не боец отдельной карательной роты и даже еще не Лёха, а всего лишь глупый ребенок, живущий в чужом, странном городе. Лучше та жизнь или хуже, он не знал, но там, по крайней мере, что-то было иначе.
Проходя мимо старого дерева, Лукин машинально сорвал яблоко. Оно оказалось кислым.
1999