Когда они расстались, Халдейн не сразу отправился домой. Он подъехал к мосту Золотые Ворота и пошел по нему пешком по той стороне, которая обращена к океану.
Больше часа стоял он, наклонившись над перилами и наблюдая за наплывающей с океана стеной тумана. Она надвигалась медленно, и ее передняя часть была подобна отвесной скале из густой дымки, основание которой пульсировало, когда из-под него выкатывались широко отстоящие друг от друга волны, одна за другой разбивавшиеся о понтоны, ему невидимые, но беспрестанно издававшие свое "шлеп-шлеп".
Находившаяся слева крепость совсем потерялась в туманном саване, а западный склон Тамалрейза справа туман уже окутал, но океан был виден, хотя стена тумана закрывала его большую часть; ровная, маслянисто-жирная, зловещая масса ритмично колебалась в том месте, где она соприкасалась с поверхностью океана.
Было время, когда море бросило людям вызов, и люди приняли его, но это было очень давно, очень, очень давно. Ужасные монстры скользили в его глубинах, и ветры терзали его поверхность, но человек пошел, а потомки человека, который принял вызов моря, были убиты страхами моря. И теперь на его просторах усердно трудятся только те, кто служит матросами на грузовых субмаринах, которые спокойно ходят на многометровой глубине под его поверхностью, совершенно безразличные к штормам, с тяжелым грохотом сотрясающим его поверхность.
Потом бросил вызов космос, и нашлись люди, которые были готовы принять этот вызов, но Парки отменили полеты разведывательных кораблей, и звезды, которые должны были стать новой вселенной человека, стали ему саваном.
Он стоит на вершине судьбы человека, живущего при лучшей из всех возможных общественной формации, на лучшей из всех планет, уже совсем малюсенькое существо, но все еще жаждущее вызвать миры на бой. Он не чувствует удовлетворения. Невыразимо страстное желание лихорадит его кровь.
Он тоскует по Хиликс, но его страстное желание не ограничивается ею, потому что она пробудила силы, дремавшие в темных закоулках его ума, жаждавших света.
Когда клубы тумана стали обволакивать мост и в становившейся все более плотной пелене замерцали фонари освещения, он повернулся и пошел обратно на берег. Его шаги глухо звучали на пустынном мосту, и он остро ощутил одиночество.
На какой-то миг ему показалось, что он возвращается не в Сан-Франциско, а ступает на какую-то мрачную землю, населенную враждебными ему людьми. Без всякого внутреннего побуждения, с поразительной стремительностью удовлетворить безотлагательную потребность, из тысяч строк, прочитанных им за последние месяцы, выскочила одна-единственная, всего лишь фрагмент, подчеркивающий его отрешенность от ставшей внезапно чуждой Земли, и он вслух произнес ее в густом тумане:
"Чайльд Роланд к мрачной башне подошел."
Глава четвертая
Хиликс позвонила в пятницу.
Когда раздался звонок, он только что принял душ и был в комнате один. Полагая, что звонит какой-нибудь однокурсник, он достал аппарат из кармана халата и сказал:
- Халдейн.
Услыхав ее голос, он испугался.
- Гражданин, мне жаль, но должна сообщить вам, что затребованная вами книга находится в списке запрещенных законом.
В его голосе не было и намека на официальную холодность, когда он выпалил:
- Мадемуазель, он создал Папу!
- Тем не менее ознакомление с его биографией запрещено. Гражданин, вы понимаете, что это послужит препятствием для выполнения учебного задания.
Ему не было дела до задания Хиликс, но если исчезнет то, чем могут быть оправданы их встречи, Хиликс их прекратит.
Внезапно в его голосе зазвучали нотки авторитетности:
- Мне известны другие источники информации, мадемуазель. У вас открыто в субботу?
- Если есть предварительная договоренность, мы открываемся и по субботам. Надеюсь, у вас она есть?
- Да.
- В таком случае, я могу предложить побочную тему, с которой надеюсь вас завтра познакомить.
- Спасибо, мадемуазель, и до свиданья.
Он сидел на краешке кровати, кипя от злости и негодуя, как человек, обведенный вокруг пальца мелким мошенником.
Он еще мог понять, почему никто не упоминал о том, что Фэрвезер писал стихи Это была информация, не имеющая отношения к изучаемым им предметам, а сам он никогда не спрашивал. Но это совсем другое.
В университете он уже два года изучает идеи человека, который внес в математику вклад, гораздо больший, чем Эвклид или Эйнштейн, человека, который внес вклад в теологию, больший, чем Святой Августин, человека, который похоронен на кладбище героев в Арлингтоне, и ему до сих пор ни разу не попалось ни одного подстрочного примечания ни в одной из прочитанных им книг или журнальных статей, где содержался хотя бы намек на то, что Фэрвезер был под подозрением у Церкви.
Неужели история является государственным секретом?
У него есть козырь, и он его разыграет.
Халдейн III как член департамента должен иметь доступ к такой информации. Две недели назад он прямо сплеча спросил бы отца, почему Церковь имела наглость запретить биографию человека, который смонтировал последнего представителя Святого Петра на Земле, но теперь ему придется подойти к этому с осторожностью. По его вопросу Халдейн III может заподозрить, что он продолжает недозволенные взаимоотношения с обедавшей у них гостьей.
Такое подозрение может оказаться смертельным для его планов. Если его предчувствия, возникшие в воскресенье на мосту, обоснованны, то отец будет в лагере врагов.
По пути домой он остановился у магазина спортивных товаров, чтобы сделать некоторые покупки, и приехал домой позднее отца. Во время обеда Халдейн вызвал его на шахматный поединок.
- Чтобы наверстать потерянное время, я буду играть с тобой по удвоенной ставке.
Он чуть не совершил тактическую ошибку. Отец ухватился за предложение, и Халдейн выиграл первую партию. Двойной джин подействовал так сильно, что он едва не поплатился невозможностью проиграть вторую.
Отец выиграл третью партию так убедительно, что имел право заметить:
- Шахматы позволяют провести грань между математиками и продавцами мелочной лавки.
После еще двух побед Халдейн III принялся критиковать всю систему игры сына с беззастенчивостью мастера первой величины:
- Атакуй! Агрессивность - душа игры, а ферзь - ее загадка. Шахматы - это матриархат, построенный на силе женщины, и тот, кто не в состоянии управлять силой женщины, теряет мужество, выхолащивается, как шахматист.
Халдейн высоко ценил комментарии отца, потому что ему была необходима любая подсказка, которая помогала находить проигрывающие ходы. Между тем он собирался с духом, чтобы перевести разговор в такие области, которые могли бы помочь разрешить загадку запрета на Фэрвезера.
Чтобы поддерживать видимость состязания, он выиграл и нацедил себе храбрости из того же бочонка, из которого проистекало шахматное всеведение отца. Внезапно он осознал, что тратит впустую огромные усилия на то, чтобы быть тактичным и дипломатичным в разговоре, о котором Халдейн III утром даже не вспомнит.
- Папа, почему запрещена официальная биография Фэрвезера?
- Может быть, потому что он экспериментировал с антиматерией?
- Он жил до того, как эти эксперименты были объявлены вне закона.
- Ты прав! Делай ход.
Халдейн передвинул короля, подвергая его опасности.
Отец изучал позицию.
- Тогда почему же ее запретили?
- Он затеял борьбу с Папой Львом XXXV. Папа пытался отлучить его от Церкви. Но социологи поддержали его. Не то чтобы Фэрвезер им нравился, напротив. Они поняли, что Лев домогается еще большей власти. Он пользовался всенародной любовью. Из-за преданности вере, кто знает?
Халдейн прождал несколько мучительных мгновений, пока отец не сделал, наконец, свой ход, так и не объявив шах королю.
- Но Папа не мог затеять отлучение государственного героя без веской причины.
- Да, черт возьми, ты прав, сын. Твой ход.
Халдейн подставил короля под шах на одну линию с отцовским ферзем, но отец пошел пешкой по диагонали и перекрыл шах.
Халдейн отступил на одно поле назад и на два через короля ладьей.
- Почему ему позволили заниматься электронным Папой?
- В те дни за спиной триумвирата шла большая борьба. Соцы и Психи ополчились на Церковь. Они приветствовали изобретение Фэрвезера. Генри VIII, глава социологов, знал, что ему наверняка не придется беспокоиться о политических кознях со стороны компьютера… Шах!
Халдейн рокировал короля в третий раз.
- Почему Лев пожелал подвергнуть Фэрвезера цензуре?
- Государственный секрет, сынок. Твой ход.
- Я только что сделал ход, папа. Рокировку. Если все это настолько конфиденциально, почему его биография всего лишь запрещена?
- Сначала ее не тронули. Запрещение-то как раз и было уступкой Церкви.
Халдейну потребовалось высокое мастерство и пришлось сделать несколько невозможных ходов, чтобы создать на доске такую позицию, в которой при любом ходе, какой бы ни сделал отец, он ставил своему сыну мат. На лице Халдейна III заиграла насмешливая полуулыбка и раздался тихий возглас предвкушения триумфа, когда он разобрался в положении фигур. Халдейн нарушил приятный ход мыслей в мозгу старика, спросив:
- Как ты думаешь, тебе удалось бы достать для меня эту биографию? Должно быть, она интересна.
- Достань ее сам, - он нетерпеливо махнул рукой в сторону своего кабинета, - она там, на верхней полке… Шах и мат!
В квартиру Малколмов он пришел рано, чтобы проверить, нет ли спрятанных микрофонов, и поставить дюжину роз, которые он купил, в бронзовую вазу, стоявшую возле двери в прихожую. Справившись с обеими задачами, он сел на кушетку и стал бегло просматривать биографию, которую прочитал поздней ночью накануне.
Он слышал, как она остановилась возле роз, и сделал вид, что поглощен книгой. Он посмотрел, как она прихорашивает букет.
- Они распустятся еще больше. Этой матроне надо предоставить господствующее положение.
В считанные минуты она превратила его неуклюже составленный букет в гармоничную композицию.
Он подошел и поцеловал ее в шею.
- Персонификация - это слабый литературный прием.
- Ученик уже учит учителя. Вы способный.
- Способный, ретивый и хитрый. - Он повел ее к кушетке и показал на лежавшую на ней книгу. Она наклонилась и взяла ее едва ли не с благоговением.
- Его биография.
- Мне одолжил ее пана.
- Вы не наговорили ему о Фэрвезере лишнего?
- Он не вспомнит. Доктор рекомендовал ему выпивать рюмку-две перед сном в связи с его гипертонией. Прошлая ночь была очень спокойной.
На ее лице появилась тревога.
- Не обладай он силой ума, его никогда бы не назначили в департамент.
- У него достаточно здравого смысла не говорить о государственных секретах. Он, правда, едва не проговорился, но промолчал.
- Сказал он вам, почему была запрещена биография?
- В качестве уступки Церкви. Папа Лев пытался отлучить его, но Соц и Псих остановили Папу.
- Говорится в биографии об этом случае?
Он отвел взгляд.
В прошлое воскресенье ей стало страшно от мысли, что государство лучшего из всех возможных миров способно проводить цензуру, и он лгал ей, чтобы не поколебать ее веру. Ее жизнь определяется верой в то, что государство всемилостиво, и он сомневался, имеет ли право подвергать эту веру испытанию, подвергать опасности ее психику.
Но ведь она - профессионал, а не какая-нибудь павловская собачка, и болезненно ищет правды. Имеет ли он право выступать в роли цензора по отношению к ней, скрывая неприятную правду? Если он промолчит, то станет союзником того, с кем борется, и осквернит таинственность, связывающую его с ней.
Он неторопливо ответил:
- Этот случай упоминается там только в общих чертах. Видите ли, Хиликс, еще до того, как биографию Фэрвезера запретили, она прошла через цензуру.
- Так вы уверены, что у нас существует цензура?
- Я догадался об этом в прошлое воскресенье, - согласился он.
Он был уверен, что заметил в ее глазах искорку облегчения, но это душевное волнение утонуло в выражении участия, участия к нему.
- Значит вы знаете, кто такие три сестры рока? - Ее голос был ровным и бесстрастным.
- Да, - ответил он.
- Я беспокоилась за вас, - сказала она, успокаиваясь. - Они закомплексовали вас так сильно.
Внезапно ее поведение изменилось и она стала оживленной и деятельной.
- Итак, биография не дает намека на мотивы, побудившие Папу Льва пытаться отлучить Фэрвезера?
- Это даже не называется отлучением. Там говорится, что ему угрожали возможностью выражения недоверия. Семантически такая трактовка не противоречит истине. Отлучение - это одна из форм выражения недоверия, правда, весьма радикальная форма.
- Однако далее говорится "по мотивам противозаконной моральной порочности".
- Еще одна из этих фраз, - сказала она раздраженно. - Но скажите мне, долго ли после этого недоверия он работал над созданием Папы?
- О недоверии речь шла в 1850 году, а Папа был установлен в новом Папском Престоле в 1881 году.
- Тридцать лет он работал в виноградниках Господа Нашего, даже несмотря на то что Папа пытался его вышвырнуть.
- Это должно вас заинтересовать. Он женился на пролетарке.
- Когда? - спросила она.
- В 1822 году. У них был сын. В биографии о нем не говорится ничего, кроме того, что он как профессионал был введен в состав Департамента Математики. Очевидно, династия закончилась на этом сыне.
- Это мне так же не интересно, как и тридцать лет, которые он потратил на служение Церкви, хотя эта женитьба на пролетарке наводит на мысль об индивидуализме, который мог привести к уклонизму.
- Ни в коем случае, - сказал Халдейн, - Соц и Псих никогда бы не пошли вместе с уклонистом против Церкви.
- Но почему же он был так предан именно тому ведомству, которое пыталось его уничтожить?
- Может быть, Папе не удалось до него добраться, поэтому он сам добрался до него, до живого Папы, я имею в виду.
- Ненависть не может быть настолько сильной, чтобы подхлестывать человека в течение тридцати лет заниматься тем, чем он занимался. Это могли быть только любовь или раскаяние.
Халдейн, позвольте мне прочитать эту книгу. Может быть, обмениваясь мнениями, мы сможем найти ответ.
- Если мы найдем зловредный ответ, - сказал он, - это будет препятствием для выполнения вашего учебного задания… По телефону вы обмолвились о побочной теме. Какая у вас появилась идея?
- Эту мою идею теперь не стоит обсуждать, раз вам удалось раздобыть экземпляр биографии, но я думала, что могла бы подготовить статью о приемах и эмоциональных реакциях влюбленных восемнадцатого века. Поскольку вы любите меня, из вас можно было бы сделать идеального в этом отношении партнера.
- Вы намеревались поручить мне эту роль?
- В общих чертах, идея была в этом… Я хотела проверить некоторые приемы, которыми пользовались кокетки - они называли это "флиртом" - для усиления волнения своих любимых.
Знай он о ее планах, ругал он себя в душе, ни за что не принес бы эту книгу!
Однако спокойно сказал:
- Этот план пока не следует сбрасывать со счетов. В сочинении поэмы я буду вам мало полезен, если не считать помощи исследовательского характера. И у нас еще могут возникнуть препятствия, которые не позволят реализовать эту тему. Мы не сможем раскрыть государственный секрет, о котором нам не положено знать, даже пользуясь каким-то символом, не насторожив триумвират, но я мог бы дать вам огромное количество информации из первых рук, касающейся приемов и реакций влюбленных восемнадцатого века. Собственно говоря, я - просто золотая жила оригинального материала по этой теме.
- Покажите наглядно.
- Начнем с того, что существовал романтический поцелуй, вот такой.
Он обнял ее и уронил спиной на диван, но не стал целовать в губы, а мелко и быстро засеменил губами от ключицы к подбородку, словно саксофонист, настраивающий язычок своего инструмента. Она ухватила его рукой за волосы, повернула голову и прикусила зубами ухо.
Он почувствовал досаду, потому что она предвосхитила его следующее движение. Он встал, успокоился, небрежно шагнул к своей куртке и достал сигарету.
- Вы курите? - спросил он.
- Нет, но если курите вы, то фильтр должен быть у вас во рту, а не наоборот.
Она хихикнула, и, стряхивая с сигареты пепел, он знал, даже не будь он искушен в подобного рода экспериментах, что если она будет продолжать смеяться, то никогда не войдет в необходимое для его наглядного урока состояние. Чтобы привлечь ее внимание к показаниям собственного барометра, он сказал:
- Древние романтики использовали определенную форму самоконтроля, которая называлась "йогой". Это было что-то вроде религии. Я немного поднаторел в ней, пока изучал эту тему. - Он погасил сигарету после одной медленной затяжки, небрежно ткнул ее в пепельницу и сел подле девушки, положив как бы невзначай руку на спинку дивана позади нее. - Интересная религия, эта йога.
- Они обнимали девушку рукой и говорили с ней о религии?
- Конечно. Они называли это "невинной беседой". Иногда речь шла о политике, иногда о мировых проблемах. Но чаще всего темой была религия.
- Результаты ваших исследований не совпадают с моими.
- Поставьте ножки прямо, так, чтобы я мог видеть впадинки на ваших коленях.
- Я ничего не читала об этом.
- У вас очень красивые колени. Сбросьте шлепанцы, чтобы я мог видеть носки ваших ног… Вот так. Пять и пять, десять прелестных маленьких пальчиков… Это я сейчас вам льщу.
Он положил руку на то ее колено, которое было ближе к нему.
- Теперь я провожу проверку с целью убедиться, что все это ваше… Такое замечание они делали, прежде чем добиться возможности прикоснуться к тому, что они называли вторичными эрогенными зонами…
- Ну, теперь я понимаю, что такое невинная беседа, - сказала она.
Его пальцы постукивали по ее коленям.
- Во всех своих очертаниях вы созданы по законам готической архитектуры, - сказал он. - Красота ваших будылек привлекает взгляд к тому, что находится выше них.
- Будылек? - прервала она его.
- Архаическое название голеней… Но вернемся к готической архитектуре: ее очертания были задуманы так, чтобы привлекать внимание к небесам.
- Это тоже лесть? - спросила она. - Или это лекция по готической архитектуре?
- Хиликс! - Он похлопал ее по колену, выражая неудовольствие. - Вы намереваетесь стать поэтессой. Это символизм. Я говорю вам, придерживаясь древнего слога, что ваша крестцово-поясничная область божественна.
Она покачала головой:
- Либо вы слабый поэт, либо я плохо разбираюсь в символах. Покажите мне другой наглядный пример.
- Так и быть. Мы будем рассматривать ваши будыльки в качестве своего рода монад. Вот эта, правая, достаточно сильная, с хорошо разработанными мышцами. Вы, должно быть, очень много бегаете.
- Надо полагать, что это лесть?