Они сидели в рубке орбитальной станции. Тей слушал Стокатора и со щемящей грустью смотрел сквозь прозрачную стену на вращающийся в пространстве шар Парадаса. Чем больше он узнавал о своем предназначении, тем муторнее становилось у него на душе. Дискомфорт между оставленным миром Парадаса, простым, светлым, добрым, жизнь на котором текла стабильно, размеренно, спокойно, и неустойчивым, переменчивым и потому зыбким, непонятным миром Звездных, требующим постоянного напряжения мысли, жестокости в принимаемых решениях - жутковатом мире дозволенного насилия над личностью, ввергал его в беспредельную депрессию. Избыток депрессии, могущий привести к необратимой ломке психики, снимался психоаналитиками, но все же большая ее часть оставлялась для адаптации личности к новым условиям. И это мучительное перерождение личности навсегда перечеркивало путь назад. На Родину. На Парадас.
- Тебе известно, - продолжал Стокатор, - что на Парадасе ведется генетический контроль беременных женщин. Психика еще не родившихся младенцев корректируется, чтобы не допустить появления моральных уродов. Но корректируются только аномальные отклонения, а так дети, как и положено, рождаются с индивидуальными особенностями, с разными способностями и наклонностями. В том числе и с завышенной самооценкой собственной личности. И те люди, у которых последующее воспитание не в силах сгладить врожденный эгоизм, приходят к нам. Это не насилие. Просто другого пути нет ни для личности, ни для общества. Останься такой человек на планете, и рано или поздно уязвленное самолюбие превратит его в закоренелого индивидуалиста, неудовлетворенного окружающим миром. И тогда он начнет расшатывать устои общества. Зачастую это делается из самых лучших побуждений - в попытке достичь гармонии общества с собственной личностью. К сожалению, такие люди не понимают, что гармония достигается перестройкой личности в соответствии с моралью общества, а не наоборот. Обратный процесс несет хаос…
Какая-то новая тревога извне вторглась в сознание Тея, приглушила речь Стокатора, заставила насторожиться. "Душеспасительные" беседы проводились с Теем в обязательном порядке раз в день кем-нибудь из аналитиков. По капле новые сведения о его предназначении проникали в сознание, меняя личность, приспосабливая к новым условиям. Тей относился к ним спокойно, с трезвым пониманием необходимости повторения азбучных истин для сохранения душевного равновесия. Но нарастающее чувство тревоги напрочь перечеркнуло сегодняшний сеанс психотерапии.
Странно, но беспокойство Тея никак не передалось Стокатору. Он продолжал размеренную, умиротворяющую речь, даже когда Тей, не найдя в рубке источника своей тревоги, встал и подошел к прозрачной стене. Именно там, в черноте космоса над абрисом Парадаса возникла белая, угрожающе быстро увеличивающаяся точка.
- Что это?.. - Тей резко повернулся к Стокатору и осекся. Стокатор по-прежнему продолжал разглагольствовать, обращаясь к пустому креслу.
И в этот момент точка стремительно превратилась в огромный бесформенный астероид, и он врезался в прозрачную стену, разлетевшуюся острыми льдистыми осколками…
Таксон Тей вскочил на полке. Сон исчез. Колеса вагона с успокаивающей равномерностью выбивали дробь на стыках рельсов, в окне мелькали розовые в свете восходящего солнца стволы смешанного леса, но чувство тревоги продолжало нарастать со скоростью мчащегося в пространстве астероида. И не успел Таксон Тей определить, откуда оно исходит, как где-то впереди состава громыхнул взрыв, и машинист включил экстренное торможение.
Сила инерции вдавила Таксона Тея в стену, а отдача бросила на пол. Вагоны судорожно дергались, бились друг о друга, и Таксона Тея швыряло от одной стены купе к другой. Наконец в последний раз взвизгнули тормозные колодки, заскрипели, распрямляясь, рессоры, и поезд остановился.
Таксон Тей бросился к окну. По полосе отчуждения к составу бежали люди, из лесу выкатывались пустые подводы, слышался сухой беспорядочный треск ружейной пальбы. Увиденное ввергло Таксона Тея в изумленный шок. Будто он неожиданно очутился на съемках исторического фильма времен становления Республиканства, когда в лесах орудовали различные крестьянские банды, не признававшие ни новую власть, ни старую. На некоторых подводах стояли пулеметы, разношерстно одетые налетчики были увешаны оружием, из которого и палили на бегу. Кто в воздух, кто по составу.
Шальная пуля пробила двойное стекло над головой Таксона Тея и вывела его из оцепенения. Он отпрянул. Нет, не кино здесь снималось. Он стал поспешно одеваться, но тут по коридору забухали сапоги, и дверь в купе с треском распахнулась.
- Приехали, красавец!
В дверях стоял бородатый, рыжий детина и довольно ухмылялся щербатым ртом. Ствол десантного автомата смотрел в живот Таксона Тея.
- Выходь!
Таксон Тей прихватил пиджак и нагнулся за ботинками, но детина сгреб его в охапку и вышвырнул из купе.
- В морге оденут! - гаркнул детина, отбирая пиджак и выталкивая Таксона Тея в тамбур. - Лехан, принимай!
На насыпи у вагона стоял необъятный увалень в тесной, не по размеру, и потому разошедшейся по многим швам, куртке. Его широкое добродушное лицо расплылось в приветливой улыбке швейцара, встречающего завсегдатая.
- А сюды, милок! - поманил он пальцем. Другой рукой он поигрывал обрезом охотничьей берданы. - Спускайся, родемый!
Таксон Тей спрыгнул на насыпь. Перемешанная с землей щебенка больно ударила по голым ступням. Давно не ходил он босиком по земле.
- Вон туды, родемый! - растекся радушием увалень, указывая обрезом. Постой, пакеда, тама.
Шагах в десяти от него стоял зеленый от страха, трясущийся проводник. Обшлагом кителя он непрерывно вытирал со лба обильно катящийся пот и тяжело, с надрывом дышал.
Таксон Тей стал рядом и посмотрел вдоль состава. Из их вагона больше не вышел никто. Слишком дорогое удовольствие - люкс. Зато из других вагонов сыпалась голосящая, пестрая толпа полуодетых пассажиров, которых точно также выстраивали вдоль вагонов. Там то и дело со звоном разлетались стекла, и в окна на насыпь выбрасывался разнообразный скарб. Не разбирая, не сортируя, налетчики спешно грузили его на подводы.
В этой кутерьме Таксон Тей не сразу заметил высокого поджарого человека, одетого во все черное, который неторопливо шагал вдоль вагонов. Черная рубашка военного покроя, обтягивающие брюки, заправленные в начищенные до лакированного блеска сапоги, портупея крест-накрест приковывали внимания своей аномалией аккуратности в разношерстно одетой ватаге налетчиков. Коротко подстриженный ежиком, гладко выбритый, он спокойно, словно прогуливаясь, шагал по кромке насыпи, скучающе постукивая стеком по голенищу. На холеном лице явственно проступали брезгливость и высокомерие. Лишь огромный с тонким длинным стволом револьвер в правой руке портил картину аристократической прогулки.
"Прямо белая косточка голубых кровей, - ошарашено подумал Таксон Тей. - Франт. Но в эти-то времена - откуда?!"
Подойдя к люкс-вагону франт равнодушно скользнул взглядом по Таксону Тею и остановился.
- Отсюда все? - спросил он у увальня с полным безразличием, словно ответ его абсолютно не интересовал.
- А не сезон для толстосумов, вашество! - почему-то радостно гыгыкнул увалень.
- Да, не сезон… - неожиданно согласился франт. Но Таксон Тей почувствовал, что и на это - сезон, не сезон - ему наплевать.
Франт поднял к лицу правую руку и уставился на револьвер, словно недоумевая, каким образом в ней оказалось оружие.
Проводник судорожно глотнул воздух и задышал еще надрывнее. Таксон Тей не понимал испуга проводника. От франта не исходило угрозы. Лишь скука и равнодушие. Таксону Тею ничего не стоило заставить его спрятать револьвер и продолжить высокомерное шествие вдоль состава. Но он не сделал этого.
И поплатился. Он не знал, что убивать можно и со скуки.
- Жаль… - протянул франт и нажал на курок. И прямо в лицо Таксону Тею полыхнуло пламя выстрела.
Проводник екнул, увидев посреди лба своего пассажира маленькую аккуратную дырочку, и мешком осел на землю.
Кажется, впервые за сегодняшний день на лице франта появилась заинтересованность. Он с удивлением уставился на два лежащих тела.
- Поди обмарался по самые уши! - заржал увалень и пнул ногой проводника.
Щека франта дернулась, брезгливость в удвоенной мере, будто компенсируя свое минутное отсутствие, проступила на лице. Он опустил револьвер в кобуру и продолжил свой неторопливый путь вдоль состава.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Ровно в 7.30 на дисплее анализатора состава крови возникла бледная парабола инъекции адреналина. По мере своего роста кривая все больше набирала яркости. Достигнув интенсивно-розового цвета, парабола внезапно сломалась и перешла в прямую абсциссу. С заданным опозданием в четыре секунды с плутониевого элемента стал увеличиваться снимаемый потенциал на микропроцессор сердечного клапана. До сих пор равномерные редкие пики на дисплее регистратора сердечной деятельности начали учащаться, нарастая по амплитуде в соответствии с параболой инъекции адреналина. Пороком сердца страдала прабабка Маркстейна по отцовской линии и передала его по наследству всем своим потомкам.
Моросил мелкий дождь пополам с серо-желтой ледяной крупкой - ветер дул со стороны химического предприятия, где водяная морось захватывала пары сернистого ангидрида. Мостовая покрылась пупырчатой стеклоподобной броней, отблескивающей в свете редких фонарей черным металлом. Как всегда по такой погоде паробусы ходили нечасто. Таксон пропустил два, пока, наконец, не втиснулся в третий. Уцепившись за поручень, он повис на подножке.
- Братья и сестры! - возопил он гнусавым голосом служителя культа. Пожалейте раба божьего, сделайте выдох!
Впрочем, милости ожидать не приходилось, и Таксон, поднатужившись, втиснулся в салон. Дверь, чавкнув пневматикой, стала закрываться, и тут сзади пристроился еще один пассажир. Створки с трудом захлопнулись, толпа спружинила, и Таксона прижало спиной к ребристой двери. И он искренне посочувствовал стоящему за ним ступенькой ниже, припечатав своим крестцом его лицо.
В паробусе никак не отреагировали на шутку. Толпа стояла плотным сбитым монолитом; люди сипели, хрипели, но молчали. Попеременно, то в одном конце салона, то в другом кто-либо заходился кашлем - в спертом воздухе салона паробуса висел, перша в горле, терпкий запах разъедаемой сернистой кислотой одежды.
- Вошедшие, оплатите проезд! - заорала кондукторша. Было в ее крике что-то от злорадного: "Ага, попались!"
Таксон собрался полезть в карман, но тут почувствовал, как по бедру мягким, почти неощутимым движением прошлась чья-то рука.
- Ах ты…! - мгновенно вскипел он от негодования и надавил крестцом на голову вора. Но руку из-за тесноты перехватить не успел.
- Эй, полегче… - сдавленно пробулькало из-за спины.
- Полегче?! - завелся Таксон. - Да я тебя, подонок, сквозь двери выдавлю!
Он все-таки перехватил кисть карманника и заломил ему пальцы.
- Ты чо делаешь? - Парень, стоящий впереди, наглым взглядом вперился в Таксона. - Чо человека давишь?
- И ты туда же! - сориентировался Таксон. - На пару шарите?!
Но тут же понял, что ошибся. Интуиция, словно включавшаяся в нем в экстремальных ситуациях, подсказала, что у другой створки двери стоит третий.
- Чо, ввел пару кубиков и разошелся?! - продолжал свое наглый парень. Роль прикрывающего он выполнял четко. - Щас сдадим в околоток, там разберутся, кто здесь шарит!
Толпа в паробусе настороженно молчала. Она знала, чем заканчиваются подобные инциденты. Ее спрессованный монолит дрогнул - все старались оказаться подальше от свары, - и у дверей стало свободней. Ярость схлынула с Таксона. В голове осталась лишь ясная, холодная, расчетливая жестокость.
- Я вас троих, как щенят… - сквозь зубы процедил он, глядя прямо в глаза парню.
Похоже, парень уловил в его глазах эту жестокость. Он сунул руку в карман, но достать ничего не успел. Таксон боднул лбом его в лицо, нос парня хрустнул, кровь брызнула на куртку. Кондукторша истерично закричала, паробус стал резко тормозить, открывая на ходу двери, и дерущихся выбросило на обочину.
Руки карманника Таксон не выпустил. С трудом удержавшись на скользкой мостовой, он так завернул ее, что карманник с воплем крутнулся на месте, и его рука защелкнулась вывихнутым суставом где-то возле лопатки.
Из паробуса выпрыгнул еще кто-то, двери захлопнулись, кондукторша завопила: "Ехай!", - и машина тронулась с места. И Таксон остался один против троих в глухом месте у заброшенного парка. Впрочем, двое были относительно безопасны: одного Таксон держал с заломленной за спину рукой, другой сам держался за сломанный нос. Третьего же, подскочившего сзади, Таксон лягнул каблуком в пах, и тот, охнув и не удержавшись на ногах, скользнул с откоса. О мостовую что-то звякнуло.
- Даже так… - процедил Таксон. Не обращая внимания на сообщника с разбитым носом, он подтолкнул карманника к лестнице с откоса.
- Э, куда? - всполошился вор на ступеньках. - Околоток в другой стороне!
- А нам - туда! - отрезал Таксон.
Он спустился с карманником по ступенькам, перетащил его через подъездные пути к химкомбинату и поволок в парк. Вначале вор отчаянно сопротивлялся, оглашая окрестности то отборным матом, то слезливым визгом с просьбой отпустить, но когда они, спотыкаясь о взорванные корнями деревьев куски асфальта бывшей аллеи, углубились в чащу, он вдруг перешел к угрозам.
"Услышал то, что я давно вычислил, - понял Таксон. - Пора".
- Вот здесь и будем лясы тачать, - проговорил он, останавливаясь у покосившегося, насквозь проржавевшего фонарного столба. ("И как он еще не упал, - отстранено пронеслась мысль, - ведь одна труха…")
- Да, здесь, - сипло сказала выросшая за спиной тень. - Только говорить буду я.
- Это сколько угодно, - согласился Таксон и резко развернулся вместе с карманником к третьему сообщнику, действия которого предугадал еще спускаясь по лестнице. И почувствовал, как дрогнуло тело вора, насадившись на лезвие ножа. Тогда Таксон отпустил его руку, выхватил из-под мышки пистолет и выстрелил через голову оседающего карманника в лицо нападавшему.
- А-а! - дико закричал чуть в стороне вор с переломанным носом и стал в панике ломиться сквозь кусты к дороге.
Таксон хладнокровно выстрелил ему в спину.
- Тремя мразями меньше… - спокойно констатировал он, пряча пистолет. Двое были мертвы, третий, с ножом в брюшине, лежал тихо, боясь пошевелиться. Он понял, на кого они напоролись.
"Жил шакалом и подохнешь собакой", - подумал Таксон, перешагивая через него. Жить карманнику оставалось недолго - не более получаса.
И тогда сзади мягко, поддерживаемый ветвями, рухнул фонарный столб, расплющившись по земле ровной дорожкой ржавчины. Наконец-то он не выдержал.
Лед, сковавший рассудок, начал постепенно таять, расплывалась четкость восприятия, и, когда Таксон выбрался из парка, он уже не видел в ночи ни зги.
На трассе он сел в паробус, идущий в обратную сторону, и поехал на работу кружным путем. Опоздал почти на час. Кроме того, остановка этого маршрута располагалась на параллельной улице, и пришлось месить грязь, пробираясь через квартал заброшенных девятиэтажек. Впрочем, не совсем заброшенных. Когда отключили газ и отопление, на первых этажах жильцы остались. Соорудили в квартирах печурки, вырубили окрест деревья на дрова и кое-как перебивались зимами. Хорошо, электричество редко, с перебоями, но подавали. Гидроэлектростанции еще работали, чего нельзя было сказать о котельной в центре следующего квартала, куда и шел Таксон. Здесь находился пункт кабельного телевидения, где он работал. Смешно, но телевидение в стране функционировало. И когда отключали электричество, жильцы садились на самодельные велогенераторы, крутили педали и с неуемной ностальгией смотрели фильмы Золотого Века, когда были и газ, и вода, и еще много такого, о чем уже не помнили, и о назначении которого на следующий день ожесточенно, до хрипоты, спорили, доказывая друг другу свою правоту. До следующего фильма.
- Оп'адывашь, - обиженно встретил его Андрик, когда Таксон открыл дверь. Андрик исполнял роль вахтера, сидел в прихожей за старинным конторским столом и от нечего делать чистил ногти длинным узким ножом, выточенным из куска арматуры. Одна рука его была трехпалой, другая четырех. Керосиновая лампа тускло освещала несуразную фигуру, словно состоящую только из углов, и все его движения были такими же угловатыми, резкими, как бы разложенными в пространстве по векторам. Видимая несуразность телодвижений вызывала у постороннего обманчивую уверенность в его физической неполноценности. И напрасно. В бою Андрик обладал феноменальной реакцией. Когда он дрался, человеческий глаз был не в состоянии уловить перемещений его тела.
- Привет, - буркнул Таксон.
- П'ивет, - осветился дебильной радостью Андрик. - Су'огат бушь? - Он достал из-под стола чайник без носика. - Го'ячий!
Его плоское безобразное лицо, практически безносое, с одной вздрагивающей ноздрей посреди и навечно застывшим приоткрытым ртом родился он с нижней челюстью, намертво сросшейся с черепом, - производило впечатление театральной маски. Лишь глаза жили.
- Спасибо, нет, - отказался Таксон. - Меня кто-нибудь спрашивал?
Андрик обиженно засопел. Скучно ему было сидеть в одиночестве.
- Пет'ус тебя ис'ал.
- Случилось что? - спросил Таксон.
- Не с'аю. У меня в'е с'о'ойно.
- И отлично, - подбодрил его Таксон.
Не умел Андрик обижаться надолго. Стоило приветливо улыбнуться, как он сразу отходил. Имей он возможность улыбаться, рот бы его сейчас растянулся до ушей.
- У меня в'ег'а тип-топ! - самодовольно подтвердил он. Лицо просто лучилось собачьей преданностью. Так и хотелось подойти к нему и ободряюще потрепать по шевелюре. Но делать этого не следовало. Андрик не выносил жалости. Странное, несогласуемое сочетание готовности услужить, быть кому-то полезным и гипертрофированного болезненного достоинства единственных черт его характера - бросало настроение Андрика из крайности в крайность.
Таксон подмигнул Андрику и сунулся было в аппаратную, но Андрик остановил его.
- Он в коте'ной.
Дверь в котельную напоминала люк бомбоубежища. Таксон попытался повернуть штурвал, но он, как и положено, не поддался. Тогда Таксон достал из кармана ключ и постучал условным стуком: три удара и царапина по бугристой поверхности двери. Через некоторое время послышался щелчок разблокировки штурвала, он завращался, и дверь медленно распахнулась. На пороге стоял Петруз.
- Привет, - кивнул Таксон.
Петруз не ответил. Молча окинул взглядом фигуру Таксона, затем посторонился.
- Проходи.
Лицо его не обещало ничего хорошего.
В огромном зале котельной было сыро, холодно и темно. Только из дальнего угла струился рассеянный свет, оконтуривая ряд огромных, давно мертвых котлов, да в титане у стены сквозь заслонку мерцал огонь. Здесь кипятили воду для суррогата.
Петруз тщательно запер дверь, заблокировал штурвал.
- Ты, - утвердительно сказал он.
- Я, - согласился Таксон.
Петруз хмыкнул.
- Я имею в виду троих карманников в парке.
- Я - тоже.
Петруз повозился в темноте у стеллажа и швырнул под ноги Таксону пару стоптанных ботинок.
- Переобувайся.