Кто в костюмах, а кто и без - самоубийцы, видимо считающие, что раз радиация не ощущается, то она и не убивает, все громко орут, обнимают друг друга и с чем-то поздравляют. Шум и гам, словно на базаре. Из обрывков фраз я понимаю, что отряд Мадьяра, закрепившийся в лесу на восточном направлении, разбит на голову, при чем малой кровью… Но причину того, что завод взорвал практически над своей территорией перехватчик, я все равно пока не понимаю. Впрочем, особых разрушений нет. Пластиковые метеовышки, естественно, разметало, хотя я не помню, устанавливали ли их вообще, после нашествия белок. По-моему всем было не до них. Стены периметра устояли, в чем можно было и не сомневаться - уж если Великая Китайская стена простояла… а черт его знает, сколько веков, то великая Новосибирская простоит еще много лет после того, как погибнет последний человек в стране. Ну это, конечно, при условии, что прямо по ней не шарахнет термоядерный заряд…
Я различаю в толпе медсестру, которую часто видела с Сашкой, и, спрыгнув со снегохода, подбегаю к ней.
- Где Сырецкий? В палате, или у себя?
Она смотрит на меня, словно таракан на тапок, но все же отвечает.
- В палате, минус третий этаж…
- Спасибо, знаю. - обрываю я ее. VIP палату, как и бегуний лазарет, знают все.
Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но тут вслед мне раздается звонкий женский голос:
- Бегунья, я надеюсь, ты не обвешана взрывчаткой?
- Что? - оборачиваясь спрашиваю я.
- У меня внизу ребенок, и если ты его хоть пальцем тронешь, я тебе глаза выцарапаю. - говорит мне в лицо девушка, лет двадцати от роду.
- Не надо, Надя… - дергает ее за рукав медсестричка, но уже поздно. Во-первых, девушку уже несет, во-вторых, к нам подтягиваются другие, а в третьих я начинаю понимать, что здесь происходит - причину бросаемых на нас взглядов, полных ненависти.
Легенды о том, что мы пьем кровь младенцев, бродили по заводу и окрестным бункерам всегда, но никогда их не принимали всерьез. И уж тем более никто не решался бросить подобный вызов кому-то из нас. Бегуны всегда были над людьми. Неприкасаемыми и в индийском смысле этого слова, и в американском. До тех пор, пока Катя не взорвала свою чертову бомбу в убежище. До тех пор, пока легенды, вдруг, не стали явью.
- Слышишь меня, бегунья? - продолжает сверлить меня взглядом девушка. Поняв, что дело пахнет керосином, спешивается и Марат… - И ты, бегун… вам лучше убраться отсюда подальше. Бегите в свое Безмолвие, иначе за вас возьмемся мы…
- Кто это, "МЫ"? - с нажимом спрашиваю я.
- Люди. - коротко отвечает она. - У многих из нас там, в убежище, погибли друзья и родственники.
Я делаю молниеносный выпад и хватаю ее за воротник куртки - эта идиотка без защитного костюма, и мне остается лишь надеяться, что она, как и многие другие, выбрались на поверхность чтобы порадоваться и поликовать лишь на несколько минут. Иначе через пару часов весь завод сляжет с лучевой болезнью.
- А теперь послушай меня. - вкрадчиво, но громко, говорю я, - Это не я подложила бомбу, и не он. Ту тварь, что сделала, мы убили, разрезали на мелкие куски, и сожрали на обед.
- Чушь! - выкрикивает стоявший рядом мужчина. - Я был на западной стене! Не верьте ей. Они разыграли там целое представление, и дали той бегунье уйти! Я видел!
- Она сумела уйти. - парируя я, - Но умерла через несколько минут. Один из нас отстрелил ей руку…
Однако, веры моим словам уже нет. Я понимаю, что проигрываю этот раунд - вокруг нас собирается толпа, по которой проносится не предвещающий ничего хорошего рокот. Нехотя я отпускаю воротник.
- Думай, что хочешь. - говорю я, собираясь уйти. - Но я скажу одно. Бегуны не враги заводу. Я тоже сегодня натерпелась немало, воюя, между прочим, и за вас тоже. И я обещаю вам всем, что я лично убью того, кто виновен в смерти ваших близких. Я убью Мадьяра…
В том, что им знакомо это имя я не сомневаюсь - сплетни и слухи распространяются очень быстро, особенно в такой "паучье банке", как завод с его подземными катакомбами. Я уверена, что благодаря этому все давно в курсе, с кем мы воюем, и какие последние вести с фронтов.
- Мадьяр мертв! - выкрикивает кто-то из гущи толпы.
- Нет, он жив. - отвечаю я. - Он еще не знает о том, что мы разгромили его людей, а когда узнает, бросит на нас все свои силы. Сейчас он в полусотне километров от завода, и в его распоряжении около тысячи бойцов. Подозреваю, что и техники не мало…
- Это ложь! - восклицает Надя, та, что первой влезла в перепалку со мной.
- Слушай… - я начинаю понемногу выходить из себя. - Не зли меня, хорошо? Меньше часа назад в Безмолвии погиб мой близкий друг, а теперь еще и вы все с вашими идиотскими представлениями о нас. Я могу и сорваться.
- Твой друг был бегуном? - спрашивает Надя.
- Да. - отвечаю я, предпочтя не заметить сарказма в ее голосе.
- Тогда поделом ему.
На долю секунды я теряю контроль над собой. Мое сознание вытесняет другая женщина, до этого ютившаяся где-то в самой черной части моей души. Она овладевает мной лишь на доли секунды, но при моей силе и реакции, многократно увеличенных повышенным радиационным фоном, этого вполне хватает. Поэтому, когда я вновь обретаю контроль над собой, стараясь сдержать рвущийся наружу огонь ярости, делать это уже поздно. Надя лежит на снегу в паре метров от меня, нокаутированная с одного удара мощным ударом в лицо.
Я встряхиваю рукой, прогоняя боль в костяшках пальцев, и эта боль напоминает мне о том, что я била не кулаком… Я ударила точно в переносицу ладонью, сложенной топориком, "когтями тигра", как называли этот удар Шаолиньские монахи. Положение пальцев, предназначенное для нанесения смертельных ударов. Один из таких ударов должен быть направлен в лицо, и при достаточной силе и скорости удара без труда ломает переносицу, убивая человека еще до того, как его тело коснется земли.
Люди затихают, испуганно глядя на лежащую на земле женщину. Наконец, кто-то наклоняется над ней, чтобы помочь встать… Я то знаю, что это уже бесполезно, поэтому легонько трогаю Марата за локоть, и шепчу ему на ухо: "Пойдем, только медленно…" Он, кажется, понимает все и без моих слов, и, держа руку на рукояти пистолета, протискивается вместе со мной через собравшуюся толпу. Большинство людей еще не понимает, что произошло, но скоро поймут… Поймут, что еще одна бегунья убила одного из жителей завода…
- Ну, Ира, ты даешь… - говорит Марат, когда мы выходим из плотного людского круга, расступающегося перед нами.
- А ты бы что сделал? - огрызаюсь я. - Ты слышал, что она сказала?
- Слышал… Но чтоб за это убивать…
Словно подтверждая его слова где-то в центре собравшейся толпы, которая уже позабыла о празднике и веселье, раздается робкий шепоток, затем быстро превращающийся в ровный гул голосов. От ряда к ряду, кто наклоняясь к уху, а кто - говоря в полный голос, передаются несколько слов… "Бегун", "труп" и "убийца" встречаются среди них гораздо чаще, нежели даже чисто русское "Ты прикинь, бля?!", или "Да ну, на…"
- Я просто вышла из себя. - тихо говорю я, словно оправдываясь. - Я сама не знаю, как это получилось.
- Рефлекс сработал?! - спрашивает Марат, и я поднимаю на него взгляд, не понимая, издевается он надо мной, или нет. Оказывается, что нет - его глаза полны сочувствия - он понимает, в какое дерьмо я нас втравила, но понимает и то, что иного выхода из этой ситуации не было. Судьба…
- Если они кинутся на нас. - продолжает он, - Не забудь о своих рефлексах. Я хочу забрать с собой на тот свет как можно больше народу…
Но на нас не нападают - должно быть, мой удар сработал одновременно и как катализатор ситуации, и как сдерживающий фактор. Страшно нападать на того, кто может убить тебя одним ударом - раньше, чем ты успеешь понять, что произошло… А когда это дополняется жуткими историями о каннибализме и прочих прелестях жизни бегунов… В общем, никто не хотел повторить подвиг крейсера "Варяг" и погибнуть в заведомо неравной схватке.
Провожаемые десятками взглядов, полных ненависти и желания испепелить нас на месте, мы подходим к входу в бункер, и исчезаем за его дверью. Только там мы можем вздохнуть свободно…
- А ведь они правы. - говорит Марат, когда мы спускаемся по узким лестницам, направляясь в VIP-палату, палату для начальства.
- В чем?
- Нашем место в Безмолвии.
Я не отвечаю, думая о белом волке. Об одиночестве и тоске в его глазах… О волке-бегуне, лишенном дома, родных и близких. Как я похожа на него… Последним, что оставалось у меня, был Коля, и теперь он в руках Мадьяра.
- Марат, - говорю я, останавливая его у самых дверей палаты, - А может Мадьяр прав? Может быть мы сможем ТАК остановить войну?
- Может и сможем. - соглашается он. - Его идея бредовая, но не лишена смысла. Сплоченному отряду бегунов не нужна даже поддержка ядерного комплекса завода - мы могли бы просто захватывать штатовские ядерные центры и обрушивать их же оружие на них.
- Так может быть…
- Примкнуть к нему? - заканчивает за меня Марат. - Я думал об этом. Особенно в последние несколько минут. Ты не находишь, что в мире людей нам не совсем рады? Мы можем пойти к нему, можем попытаться оставить от Америки выжженную землю. А что потом?
- Мир под властью бегунов.
- Бегуна. - поправляет меня Марат. - Одного бегуна, а точнее - Ночной Кошки. Мадьяр, если он действительно таков, каким ты нам его описывала, не станет делиться властью.
- Может это не так уж и плохо?
Мы молча смотрим друг другу в глаза, пытаясь прочесть в них ответы на свои вопросы.
- Закончим этот разговор потом. - предлагаю я, наконец. - В конце концов, это не только наше с тобой дело. Остальные тоже должны принять решение. Серега, Толя, и даже Эзук…
Я спотыкаюсь на слове, осознавая, что я только что сказала. Толя… Кажется, только сейчас до меня начинает доходить то, что его больше нет. Сердце отказывается признать, что бегун мог погибнуть в своем мире, в Безмолвии…
- Да. - как-то странно севшим голосом соглашается Марат, словно и не заметивший моей оплошности. - Поговорим в лазарете…
Он дергает на себя дверь палаты, окунаясь в запахи спирта и лекарств. За исключением Сырецкого, лежащего на кровати с перебинтованной ногой, в палате больше никого нет, а запах спирта, как оказывается, исходит вовсе не от стерилизованных инструментов, а от бутылки водки довоенного разлива, стоящей у изголовья кровати.
Увидев нас Петр Михайлович, театрально кряхтя, усаживается на кровати, жестом приглашая нас присесть на стоящие рядом стулья. На губах его играет довольная улыбка, а запах спиртного легко ощущается и без улучшенного обоняния бегуна.
- Ну здравствуйте, путешественнички! - приветствует он нас. - Где были, что видали? Хотя нет, не рассказывайте. Сначала я! Я не знаю, как дела там в "восьмерке". Зато у нас просто великолепно. Отряд Мадьяра разбит на голову, и весь уничтожен. Весь, понимаете, ребята! Никто не ушел живым. И Мадьяр, по всей видимости, тоже, только в лицо мы его не знаем… Просто свалили все тела в кучу и спалили… Бензина извели хренову тучу, но это был их бензин, из их баков…
Мы недоуменно переглядываемся, пытаясь понять, как наш несгибаемый директор нализался до состояния птичьей болезни, и с чего он решил, что такой боец, как Мадьяр, мог погибнуть в бою с простыми людьми. Но лицо Сырецкого светится такой искренней радостью по поводу победы, что у нас языки не поворачиваются прервать его излияния. Пусть порадуется еще хоть несколько минут, а то после вестей, которые принесли ему мы, он протрезвеет за считанные секунды.
- Их было около сотни, - продолжает разглагольствовать Сырецкий, - Они, видимо, уже поняли, что план с диверсией пошел коту под хвост, и поняли, что им ничего не остается, как терпеливо ждать своей участи. Ну они там, в лесу, и копались! Построили целые баррикады, так что их и целой армией было бы не взять. Ну а мы поступили проще - как только разведка доложила, что они там, при чем всей сотней, да еще и в одном месте, пусть и хорошо укрепленные, я отдал приказ ударить по ним с воздуха.
- Перехватчик?! - начинаю понимать я, - Вы сбросили на них ядерную бомбу?!
- Ну, почему же сбросили? - удовлетворенно говорит Сырецкий, наливая водки в стакан. - Не хотите дезактивироваться? Чистая, из моих личных запасов. И огурчик свежий…
Свежих овощей я не ела уже несколько месяцев - их, конечно, выращивают на одном из самых глубоких уровней бункера, но урожай слишком мал, чтобы пустить его в обиход. Поэтому овощи, настоящие, не синтезированные из белка, выдают только в качестве премий особо отличившимся, либо в качестве компенсации сильно пострадавшим. Или, как я вижу сейчас, в качестве закуски шефу, в честь большого праздника. Вспоминается уже давно ставшая история об одном из генсеков СССР, Леониде Ильиче Брежневе, которому медаль героя Советского Союза подарили просто на день рождения…
- Нет, спасибо, - отвечаю я, - Мы предпочитаем свежее мясо.
Сырецкий вздрагивает, видимо, моментально трезвея, и продолжает уже спокойнее, без легкого пьяного бахвальства.
- Мы запустили перехватчик, и взорвали его в нескольких сотнях метров от земли, прямо над ними. Завод, конечно, основательно тряхнуло, но серьезных разрушений нет, слишком маленькая мощность. А вот мадьяровцам досталось, так досталось - многих пришлось буквально отскребать от земли. Разумеется, погибли далеко не все, но через десять минут после взрыва мобильный отряд был уже там. Пусть он и поредел в предыдущем бою, пусть ребята и устали, но все же… В общем, мадьяровцев просто забросали гранатами с близкого расстояния - они даже толком оклематься-то после взрыва не успели. Контуженные, обгоревшие, а тут еще и мы. Пленных не брали, никто не ушел.
- Уверены? - спрашивает Марат.
- Уверен. - наши ребята из мобильного, хоть и не бегуны, но следы на снегу читать умеют.
- На каком снегу?! Там же, после ядерного взрыва, болото должно было быть! Все растаяло и растеклось! Какие следы, там не то, что люди, мы бы ничего не нашли.
- Мне так доложили. - упрямо отвечает Сырецкий. - Никто не ушел. Если Мадьяр и был там, то теперь его нет. Ну а даже если он и смог уйти…
- Мадьяра там не было! - перебиваю я. - Сейчас он в своем штабе, в полусотне километров от нас, и мой сын у него. Думаю, что о последних событиях он не знает, поэтому какое-то время у нас есть, но как только он узнает о том, что его войска разбиты, он бросит против нас все свои силы, и это будет концом.
Сырецкий трезвеет на глазах, вновь превращаясь в того железного шефа завода, которого мы хорошо знаем. Исчезает довольная улыбка, игравшая на его губах, исчезает пьяный огонек в глазах… На ум мне приходит аналогия с роботом-терминатором, который только что чистил картошку на кухне, но вдруг в его электронном мозгу что-то щелкает, и вновь запускается программа боевых действий.
- Откуда данные? - спрашивает он.
Марат обстоятельно и доходчиво выкладывает ему историю нашей встречи с бегуном Мадьяра и поединок с аморфом, в котором мы теряем Толю, естественно, опустив описание дороги, охоты и знакомства с белым волком.
- Анатолий погиб… - тихо говорит Сырецкий, опустив взгляд в пол. - Мне очень жаль.
- Вам - может быть, - я не смогла удержаться от колкости, - А вот тем, кто наверху - нет.
Уловив в моем голосе холод, Сырецкий смотрит на меня, но не в глаза, а просто на лицо, не решаясь встретиться со мной взглядом.
- Что ты имеешь в виду?
- Разыскивая вас мы остановились у небольшой группы людей, чтобы спросить, где вы. Просто одна девушка из этой веселой компании показалась мне знакомой… В общем, какая-то кралья тонко намекнула мне в самых ласковых выражениях, что нам, бегунам, стоит убраться с завода подобру-поздорову.
- И что? - в голосе Сырецкого сквозило напряжение. Кажется, он уже прекрасно понял, чем кончилось дело. Тут, собственно, особой смекалки не требовалось - чем могла кончиться ссора с бегуном?
- Я долго терпела, а потом тонко намекнула ей, что пока они тут радуются непонятной мне победе, я отмахала десятки километров по Безмолвию, и успела в аккурат к тому моменту, когда от "восьмерки" осталась только гора трупов, а мой сын был увезен в штаб Мадьяра. Сказала ей, что меньше часа назад я встретила такого аморфа, какой ей в страшном сне не приснится, и что эта тварь сожрала одного из моих лучших друзей. И знаете, что она сказал мне в ответ?
- Догадываюсь. - тихо произносит Сырецкий. - Она сказала, что туда ему и дорога? После взрыва в убежище народ озлоблен. Люди видят в бегунах только врагов… Тем более, еще и этот Мадьяр… Он, ведь, тоже из вашего племени.
- Тогда уж, нашего вида. - язвительно подмечает Марат.
- Не важно. И что? Ты ее ударила?
- Я ее убила. - холодно отвечаю я.
На этот раз Сырецкий смотрит мне прямо в глаза, а затем, поднявшись с кровати, отвешивает мне мощную пощечину.
- Идиотка! - восклицает он, - Мало того, что Таранова размазала несколько сотен человек по стенам, так теперь еще и ты приняла у нее эстафету! Ты знаешь, что ты наделала? Если раньше люди просто боялись вас, то сейчас, после тебя и Кати, будут ненавидеть! Ты не сможешь даже спокойно пройти по заводу, не опасаясь того, что кто-то влепит очередь тебе в спину, не говоря уже о том, чтобы отправиться за добычей с человеком!
- Я и не собиралась куда-то ехать с людьми. Они мне чужие!
- Ты кем себя возомнила?! - взрывается тот, - Ты что, думаешь, что ты выше их всех?! Выше меня?
- Да. Не выше вас, но выше любого из ничтожеств, которые способны только на то, чтобы влепить мне очередь в спину. Заметьте, Петр Михайлович, это ваши слова! Даже не в лицо, а в спину! На большее никто из них не способен! Большинство из них никогда не были на открытом просторе Безмолвия, никогда не видели ядерного взрыва… Даже вы прячетесь в бункерах, вместо того, чтобы… - я осекаюсь, не зная, чем продолжить свою тираду.
- Что бы что? - подбадривает меня Сырецкий, - Вместо того, чтобы выйти вместе с вами на охоту? Нестись по Безмолвию вместе с бегунами? И сколько бы я пробежал рядом с тобой, бегунья? Час, два? А после этого растекся бы лужей протоплазмы по черному снегу! Это ваш мир, Ира! А наш - здесь, в бункерах, в стенах завода… И мы будем защищать его от любого вторжения! И пойми же ты, наконец, теперь вы стали здесь чужими! Это от вас люди будут защищать завод!
Я поднимаюсь, чтобы уйти, но Сырецкий хватает меня за плечо и силой усаживает меня обратно.
- Ира, пойми, я тебе не враг. И жители завода не враги! Просто любому живому существу свойственно защищать свою территорию.
- Любому, кроме бегунов. - возражает Марат.
- Потому, что ваша территория - все Безмолвие! Вы свободны, словно ветер, в отличие от нас, привязанных к бункерам, и боящихся радиации.
Я снова поднимаюсь, и на этот раз Сырецкий не пытается меня остановить.
- Вы правы, Петр Михайлович, - говорю я, - И они правы… Нам не место в стенах завода.
Я выжидающе смотрю на Марата и он, поняв, о чем я, кивает.
- Мы уйдем. - говорит он.
- Никуда вы не уйдете! Вы нужны заводу! Вы должны помочь нам справиться с Мадьяром…
- А может мы перейдем на его сторону? - спрашиваю я, - Как вам такой вариант?
- Ира, он же похитил твоего сына.