Странник озадаченно посмотрел на Шельгу.
- Так его же убили…
Я подумала. Дернула пса за мягкое горячее ухо, поднялась, повернулась - пойти куда-то…
И оказалась почему-то на скамейке. Рядом испуганно мотался Странник. Надо мной - желтые растерянные глаза Шельги.
- Ты понимаешь, - сказала я им, этим глазам, - ты понимаешь, какое дело…
- Дина, - тихо шевельнулись его губы. - Дина, это ошибка, это не он.
День пятый
Он не сразу понял. Даже когда увидел стоящую у окна женщину. Даже когда она обернулась, и он увидел очень знакомое лицо. Это была не его Динго. Та налетела бы с воплями, с визгами, так что обернулись бы все прохожие, повисла б на шее, болтая ногами. Эта… эта шла навстречу, не снимая с тощего плеча автомат, и медленно улыбалась, словно тоже не могла его узнать. Остановилась, закинув голову.
- Ну здравствуй, Быков…
Он увидел ее тонкую шею, волосы, собранные на затылке, усталые плывущие глаза, исцарапанные руки со сбитыми ногтями и, преодолевая невесть откуда взявшуюся робость, шагнул навстречу:
- Привет, Динго…
Обнял здоровой рукой узкую теплую спину, приподнял, чувствуя под пальцами тугую маленькую грудь. Хотел поцеловаться, но со стесненным дыханием тронул губами жесткие пыльные волосы и одеревенело опустил на пол.
"Фу ты, черт!" - подумал неловко, пытаясь непослушными пальцами достать из пачки сигарету. Глянул исподлобья. Динка смотрела ему за спину.
- Вот это Быков!
- Знаю, - отозвался Шельга с чем-то таким в голосе, что он немедленно обернулся. И увидел напряженно сощурившиеся глаза. "Фу ты, черт!.."
А теперь каюсь - я все это выдумала. Просто Быков мне обрадовался. А у Шельги просто было с утра плохое настроение. Вот и все.
Мы устроились в маленькой комнатушке одной из квартир. Окна для светомаскировки занавесили одеялом, хотя зажгли-то всего один фонарик.
- Болит? - хмуро спросила я.
Быков осторожно подвигал рукой.
- Есть немного.
- Так они ушли? - продолжал расспросы Шельга.
- Ну. Как нас на Театральной обстреляли, так я их больше не видел. А я вот эту красавицу остался искать. Она же тогда удрала, адреса не оставила.
- Можете вы мне объяснить - что вы все сюда лезете? Ну, мародеры - понятно. "Зеленые" тоже… Ну вы-то?
- Я? - Быков поглядел на меня. - Я бы, наверное, сюда не сунулся… если бы не это сокровище. Она кого угодно с толку собьет.
- Чуть что - сразу Косой… - проворчала я.
- Что ты обо всем этом думаешь, Николай?
- Не знаю, - тихо сказал Шельга, - пока не знаю. Но авария на заводе…
- Где? - легко сказал Быков. - Где она, родимая? Кто ее ликвидирует? Почему тут дома… резвятся? Почему не работают приемники и телевизоры? И вообще, может мы все здесь немного того?
- Не знаю, - сказал Шельга, - в порядке ли у нас психика, но Комитет все-таки существует. И опасность серьезной аварии тоже существует. А мы не можем послать сюда ремонтников, потому что они поставили ультиматум и не слышат наших предупреждений. Они знать ничего не хотят. Взрыв на комбинате - это репетиция. На десерт они приготовили основные цеха…
- Десант.
- Думали, - отмахнулся Шельга, - но если у взрывного устройства фанат… Вся котловина будет отравлена в течение считанных часов. Что можно успеть сделать? Там эвакуируют Кировский и Куйбышевский. Сотни тысяч человек…
- Что требуют?
- В принципе невозможного. В том-то все и дело. Мы можем только тянуть время.
- А ты?
- Что?
- Ты здесь зачем?
- Частично - для переговоров.
- И как же ты с ними будешь переговариваться?
- Они знают, как меня найти.
- Они возьмут тебя в заложники.
- У них в заложниках вся котловина.
- Это неважно. Главное для подонков - сознание всесильности. Хотя бы в отношении одного человека. Суметь поставить его на колени.
- Меня никто не поставит на колени.
- Есть много способов поставить человека на колени, - возразил Быков.
Мне этот спор надоел. Вот когда будут ставить, тогда и посмотрим. Открыла Грина. Люблю, да! Могу дочитать до конца, перевернуть и начать сначала. И мир становится тихим. И ты в сотый раз ждешь чуда, которое никогда не происходит…
Я прислонилась головой к стене. Тихий разговор мужиков, на кухне капает вода, тихо греет воздух на моей головой фонарик. А где-то до галлюцинации ясные, существуют алые паруса, доброе море, Грэй и Ассоль с детскими глазами. И белые чайки режут сильными крыльями синее высокое небо…
Я открыла глаза. Мужики молча смотрели на меня. А я терпеть не могу, когда меня разглядывают. Тем более, что с правой стороны мой профиль еще хуже, чем с левой.
- Чего вы? - хмуро спросила я.
Шельга встал.
- Ну, я пошел.
- Куда? - удивились мы с Быковым.
- Спать.
- Так вот же…
- Спокойной ночи.
Шельга растворился в темноте коридора.
Быков уставился на меня в затруднении.
- Дина… ты давно на себя в зеркало смотрела?
- Чего это? - агрессивно спросила я.
Быков открыл дверцу шкафа, молча поманил меня. Я нехотя подплелась. Быков неожиданно взял меня двумя руками за голову и придвинул к темному зеркалу. Я неохотно посмотрела. Изображение ответило мне таким же неприязненным взглядом. Мы друг другу активно не нравились. Я подняла глаза на уткнувшегося в мой затылок Быкова.
- Ну?
- В тебе что-то изменилось…
- Форма носа? - съехидничала я.
Быков явно растерялся.
- Носа? Может быть…
- Ты что, совсем?
Быков повел плечом и отпустил меня. Задрал угол "светомаскировки".
- Вот это да!
Я подлетела и ахнула. Город горел.
Пылали белым огнем блоки домов и паребрики тротуаров, светились желтым паутина проводов и трещины в асфальте. Гигантскими голубыми свечами горели столбы и деревья. И над этим городом-привидением плыла зеленая луна, то и дело ныряя в стремительно несущиеся чернильные тучи.
День шестой
Наутро мы разделились. Почти поровну. Потому что мы с Быковым и Псом стоили столько же, сколько один Шельга. Правда, мужики все утро пытались засадить меня под замок, но мы с Псом прорвались.
Забрели мы в частный сектор - тот, что посередине города. Чахлые заборчики, облезлые дома, черные одно-двухэтажные бараки…
Быков шлепал на стены рукописные объявления, совал нос во всякие закоулки, напевал и бормотал - в общем, вел активный образ жизни.
А Пес вдруг взвыл. Он остановился у ничем не примечательного домишки, наклонил низко лобастую голову и выл. Но не похоронно, а словно звал кого, подумала - меня - подошла, нет, только глаз скосил, грустный и требовательный глаз.
- Чего он? - нетерпеливо спросил Быков, выскакивая из проулка.
- Чего ты? - спросила я у Пса. Он понюхал каменный фундамент и взвыл с новой силой.
- Глянем? - предложил Быков.
- А вдруг там… как та бабка?
Его аж перекосило. Вчера рассказывал, как забрел в квартиру, а там на диване - полуразложившийся труп старухи. Забыли…
Быков полновесно шлепнул Пса по твердому заду - тот поджался, сел, и, задрав голову, посмотрел на Быкова.
- Хватит! - сурово сказал Быков. - Пошли смотреть.
Я еще не успела удивиться, что дверь заперта изнутри, как Быков с привычной легкостью ее взломал. Вот и еще специальность - с голоду не помрет. Дом-то… Веранда, сенки, да маленькая комнатушка. И ни души.
- Ну и что ты вопил? - спросила я у Пса. Тот ткнулся носом в пол и сдержанно рявкнул.
- Погоди-ка… - сказал Быков. И я увидела содранные с пола половики и квадрат крышки подпола. Быков осторожно потянул - крышка подалась.
- Есть кто-нибудь? - крикнул вниз. Молчок. Быков помедлил, нащупывая ступени, спустился вниз, что-то там свалил, ругнулся.
- Динго, щелкни выключателем, тут лампочка… Ага!
Пес топтался по краю, заглядывая вниз и поскуливая.
- Что там?
- Ничего особен… Дин… иди сюда…
Смотрю - сидит на корточках над… ну, словом, будто погреб в погребе. Так вот, сидит Быков и по крышке постукивает. Негромко так. Вежливо.
- Ты чего?
- Там вроде голоса…
Я опустилась на колени, прижалась ухом к холодной железной крышке. Тихо. Побарабанила, да еще Быков своим кулаком мощно вдарил. Тихо. Нет… вроде шорох. Или это Быков шевельнулся?
Подождали. Посидели. Быков пожал плечами и встал. И в этом время крышка стала медленно подыматься. Быков попятился, отодвигая меня себе за спину - я немедленно сунулась ему под мышку, уставившись в щель между крышкой и досками настила. Кто-то на нас оттуда таращился. Ну и мы, естественно, таращимся. Крышка пошла выше - появилась голова мужика. А лицо-то… как если бы я увидела перед собой свою умершую бабушку. Челюсть до пупа, глаза - полушками, красные, рожа небритая, серо-белая…
- Привет, - молвил, наконец, Быков. - Ты чего там… сидишь?
Мужик откашлялся, просипел:
- Здравствуйте…
- И все.
И мы молчим, мнемся. И он молчит, смотрит. А потом вдруг - более-менее твердо:
- Ребята, вы простите, некуда, нас трое…
Я глаза вытаращила - мы что, к нему в гости набиваемся?
- Да мы и не стремимся, - пробурчал Быков.
А мужик совсем духом пал, аж жаль берет.
- Вот продуктов могу дать… банку консервов. Говядина.
- Да мы сами сколько угодно дадим! - сказала я.
А он все свое талдычит, жену с ребенком приплел, че к чему, че по чем?
- Эй! - не выдержала я. - Да нужен нам ваш погреб!
Он сгорбился, вниз смотрит.
- Простите… у меня приемник там, кручу-кручу - молчит. Думаем - все. А тут голоса. Жена… она в обмороке… Как же вы уцелели?
- Уцелели, - эхом отзывается Быков. Он как будто что-то понимает.
- А как… - колеблясь, спрашивает человек, - там… что-нибудь осталось?
- Осталось, - говорит Быков, походит и садится на корточки. Мужик отшатывается, впивается руками в крышку. Быков говорит спокойно и мирно:
- Все цело. Только небольшие повреждения на заводе. Зачем вы залезли в погреб?
- Я строил, - говорит мужик, - я давно его строил. По книжке. "Гражданская оборона". Там все написано. И воду провел, и продукты… Соседи смеялись… досмеялись… А кто-нибудь живой остался? Рядом - хоть кто-нибудь?
- Всех эвакуировали, - сказала я, - а вы чего тут?
- Я думал - не успеем… Как закричали - война, мол, эвакуация, я - жену и Вовку - и вниз. Я ж готов был всегда… Знал, что добром не кончится. Слушайте, но если… может, можно уже выходить? Я счет дням потерял. Может, спала уже радиация?
Быков повернулся и посмотрел на меня - поняла ли я? Я поняла - и мне даже плохо стало.
- Не было… - сказала я. - Не было никакой радиации… не было. И войны не было.
Человек глядел так, словно я помешалась.
- Как? - спросил он.
- Быков, ну скажи!
Быков молчал. И смотрел на мужика. А тот смотрел на него. У него было совершенно пустое лицо. Облизнул черные губы.
- Не было? - переспросил тихо.
Быков кивнул.
- Не было… кричали - война… страшно так… как не было? Вы же сказали - эвакуация. Как не было?! Нельзя так, ребята… мы тут сидим, последние, может… потом голоса… Нине плохо… вы говорите - не было?
- Слушайте, - раздельно сказал Быков и бегающие глаза человека устремились к нему, - слушайте меня. Войны не было. Была авария на комбинате. Эвакуация. Скоро все вернутся. Не было войны, понимаете? Кто-то пошутил…
Человек дернулся - со странным всхрипом:
- Боже мой… пошутили… и вы здоровые, и не было… А мы… мы сидим и потихоньку сходим с ума… Нина! Они говорят - не было, Нина!
Он крикнул и перешел на невнятный шепот-бормотание, уткнувшись лбом в край люка. Он стукался головой в скобу и все шептал, шептал что-то… У него тряслись плечи.
Быков похлопал его по руке:
- Вылезайте, берите свою Нину…
Человек медленно поднял голову - все лицо у него тряслось - и вдруг закаменело.
- А чем вы докажете?
- Что? - не понял Быков.
- Что войны не было.
Быков медленно поднялся, покачался на онемевших ногах. Сказал затрудненно:
- Н-ну… дорогой товарищ… вылезайте и посмотрите сами. А мы уйдем.
И мы ушли.
- Не скоро очухаются, - заметила я.
- Ужасно, - сказал Быков.
И это было действительно ужасно, потому что Быков таких слов сроду-роду не употреблял.
Город жил. В нем каждый день, каждый час что-то менялось. Мы возвращались по той же улице - но она была другой. Здесь несколько часов назад стояла кафе-стекляшка, откуда мы утром сперли зачерствевшие сырки. Сейчас от него остались лишь балки и фермы. Все остальное словно стекло с них, горами громоздилось внутри здания и вокруг. Мы остановились поглядеть. Было тихо.
- Как будто сотня лет прошла…
Я оглянулась. Соседние здания были целы и невредимы.
Ветер был внезапен. Он налетел, собирая в кисти ветки деревьев с едва проклюнувшимися листьями, загремел крышами домов, карнизами, застучал полетевшим картоном. Полетел, натужно махая крыльями, запоздало прячущийся голубь. Вслед за ветром пришла туча, и небо стало цвета свежераскатанного асфальта. Пахнуло холодом. Мы одновременно застегнули куртки.
Молния прорезала все небо, и громыхнуло так, что я аж присела, ухватившись за Быкова.
- Ое-ей!
Хлестанул. Быков рванул под козырек подъезда. Я плясала на улице под такими густыми и толстыми струями дождя, что вокруг ничего не было видно. Что-то треснуло меня по макушке. Я схватилась за голову и увидела, что об асфальт забарабанили твердые круглые камешки. Град! Меня подхватили и рванули вперед и вверх. Сразу стало сухо - спаситель Быков умыкнул меня под козырек подъезда.
Стена дождя отвесно рычала с трех сторон, рыжие градины стучались, тонули в потоке, подпрыгивали, достигнув асфальта, и неслись мимо, как стремительные ледяные рыбы. Я отжимала волосы, тяжело дыша и не сводя глаз со взбесившейся улицы. Меня колотило.
Быков кинул на меня свою куртку, молча обхватил поперек груди, ткнулся подбородком в мой затылок и тоже стал смотреть на улицу. Град стал мельче и реже, но по асфальту неслись все те же потоки воды - я ногой измерила их - чуть ли не по колено. Слегка посветлело, ушла туча, но небо осталось каким было до грозы - бледно-белым.
Я вздернула голову - щеку уколола жесткая щетина Быкова.
- Пошли?
Он помедлил - я плечом чувствовала его мерно бьющееся сердце - отпустил меня, спустился со ступенек, из-под козырька выглядывая в небо:
- Пошли.
- Чай греть? - спросил Шельга, когда мы возникли на пороге.
- А как же, - сказала я. - С ромом.
- Рома нет, - огорченно поведал Шельга. Вот и пойми - то ли человек без юмора, то ли он это так издевается…
Я скинула промокшие кроссовки и забралась с ногами под одеяло. Шельга, не торопясь, расставлял стаканы. Быков, сопя, стаскивал мокрую одежду.
- Прошу к столу.
Я перебралась на стул, вцепилась обеими руками в горячий стакан. Блеск! Тепло, светло и мухи не кусают… И поймала быстрый взгляд Шельги. Необычный какой-то. Очень, знаете, мужской…
Опустила глаза. М-да… грудь под мокрой майкой просвечивает, как сквозь тюль. Я свела локти вместе. И услышала гмыканье Быкова. Вот, гад, все замечает.
- Ну как? - спросил Шельга.
Быков доложился.
- Думаете, они сюда придут?
- Этот город как трясина, - сказала я, - здесь никто не встречается во второй раз.
- Кроме нас, - мягко возразил Шельга.
- Ну, мы-то… одной веревочкой повязаны.
- На всю оставшуюся жизнь.
Быков глянул исподлобья.
- Никогда не говори за всю жизнь, Николай.
- Я не суеверен.
- Зато очень самоуверен.
Шельга аккуратно поставил стакан.
- Я уверен в себе, а это разные вещи.
- Даже уверенность в себе не всегда приносит свои плоды.
- Возможно. Но я попробую.
- Да хватит вам! Пошлите лучше погуляем, дождь кончился.
- Нет уж, - сказал Быков, - Хватит, нагулялся. Переполнился впечатлениями. Вон Шельге нужны оперданные, пусть он и гуляет.
- Во! - сказала я. - И я с ним. Да, Шельга?
Шельга внимательно поглядел на демонстративно улегшегося на кровать Быкова. Кивнул.
- Только переоденьтесь.
Шельга поводил головой, разглядывая трухлявые, словно изъеденные какими-то жуками-камнеедами вчера еще целые-здоровые дома. По обочинам перли рыжие травы, черные трещины бежали по асфальту - то здесь, то там - и асфальт скрипел под ногами, как песок.
- Во дает, да?
Шельга посмотрел странно:
- Вас это радует?
- Интересно же!
Шельга запнулся. Сказал устало:
- Интересно. Очень. А что со всем это делать, Дина?
- Не знаю… - пожала я плечами. - Изучать, наверное.
К цехам было не добраться. Цеха словно плавали в красном море - волны песка накатывались на здания, на трубы, на все эти заводские штуковины… Шельга попытался было ступить на одну из волн, но нога его так быстро стала проваливаться, что он решил воспользоваться палкой. Взял какую-то железяку и стал ее втыкать. Прут все погружался, погружался, погружался… Шельга присел на корточки, внимательно уставившись на то место, где только что скрылся конец штыря. На лице его было такое отчаянье…
- Я сойду с ума, - тихо сказал он.
Мы попытались проникнуть дальше не территорию завода. Не удалось. Один из складов нам устроил веселый камнепад. Вернее, кирпичепад. Мне здорово съездило по плечу, да и Шельга вроде бы дернулся.
Мы последний раз оглянулись.
- Страшно? - спросила я.
- Да, - сказал Шельга просто. - Вы еще совсем юная (спасибо, не сказал - девчонка), и не понимаете, насколько это серьезно. Гораздо серьезнее, чем… те.
- Слушайте, а ведь скоро им, наверное, нечего будет взрывать! Песок все и так сожрет.
Шельга беспомощно улыбнулся и сказал:
- Вы знаете, я что-то устал. Если есть бинт, перевяжите, пожалуйста.
Я посмотрела не его склоненный борцовский затылок - по нему медленной густой струйкой текла кровь. Шельга искоса взглянул на меня и поспешно сказал:
- Ничего страшного, просто кожу содрало.
Я изрядно повозилась, прежде чем соорудила на его голове подобие чепчика. Шельга потрогал на затылке бинт и уткнулся лицом в колени. На пыльной шее засыхала бордовая полоса. Я достала платок, начала осторожно вытирать. Шельга неожиданно повернул голову, взял мою руку - я только таращилась в изумлении - и потянул к себе. Прикоснулся губами к лицу, глазам…
Я, очухавшись, рванулась - его руки тут же разжались.
- Простите, - сказал Шельга медленно. - Я обидел вас?
Ни капельки. Очень даже вежливо. Только это было так неожиданно…
- Пойдемте, а? - сказала я.
- …Не трогай ее! - Шельга рванулся, но парни перехватили его сильнее, навалились с обеих сторон на плечи, а он все рвался вперед, страшно оскалив от боли напряжения белые зубы, мотал головой и хрипел. - Не трогай!
Рыжий вдруг отпустил меня, наклонился над скорченным Шельгой - тот глядел на него снизу, тяжело дыша - и очень просто, буднично сказал: