- Так тогда отец Мирослава - Гневред веред учинил да боги его за то наказали - помер в повалуше яки пес смердящий, как жил бесславно, так и к Моране в терем попал. А с Любодаром у нас сговор и с Маликом - князем поляничей. Любодар аще со Светогором сговорился, тот княжит у венедов, а тот с беличами. Ежели чего - упредят нас.
- А их кто упредит?
- Это как получится.
- Плохо получится. О-очень! Вас всех взять за пару месяцев можно, только память о племенах останется. Вы же каждый за себя - значит, сами по себе, значит слабые, незащищенные. Пусти на вас со стороны степняков и со стороны Вышаты, да с Белыни войско покрепче - и привет!
- Какой такой привет? - вытянулось лицо у Гневомира.
- Полный! Всем! Если роски с лютичами сговорились - не к добру это. Им только и осталось степняков ваших подговорить, и тогда возьмут вас всех легко, без особого напряжения, и ума много для того не надо.
- Роски от скудости да недоумия с лютичами сговариваются, а степнякам недосуг. Чего им здеся? Сроду не захаживали, - скривился презрительно Миролюб.
- А если?
- Любавичи да поляничи подмогнут.
- А если не помогут? Не успеют или передумают? Если на них самих нападут?
- Мы подмогнем.
- А другим?
- Сами пущай! - вставил Гневомир.
- Вот-вот, - недовольно качнула головой Халена. - А много ли их?
- Ну, с тьму будет.
- Это сколько? - озадачилась девушка, но по лицам поняла - доходчивей не объяснят, и рукой махнула. - Неважно. Важно, что поляжет ваша тьма просто так, а могла с умом, если все вместе будете. У вас вон один городок человек семьсот, не больше.
- Чего один-то? Вехи вона за лесом и Кудесня за купальней.
- Да? - удивилась девушка. - Не знала. Сколько же там воинов?
- С полтьмы в кажном будет.
- А сколько лютичей?
- Кто ж их считать будет? - переглянулись парни и замерли - на крыльце князь стоял и сверху на них поглядывал. Халена на парней посмотрела: что примолкли? И тоже Мирослава увидела. Нахмурилась, соображая - давно ли стоит? Не принял ли разговор за крамолу или выведывание? Ишь, хмурится не добро, знать, серчает, опять Халена не туда своим носом полезла.
- Пойду я, - тихо молвил Миролюб и зашагал со двора.
Гневомир в спину сотоварища глянул, потом на князя, поклонился:
- Здрав будь, княже. Ну, тожа пойду, дела… - и потопал.
`Что за привычка у них, чуть что - сразу в сторону. Побратимы тоже мне! - вздохнула Халена и ногой карту затерла.
Мирослав плечами повел, спустился молча, по лицу не поймешь - что думает.
И зашагал по улице.
К вечеру, когда темнеть начало, все городище у святилища собралось. Девушки стайкой сбились у кострищ, переглядывались, рдея румянцем, те, кто посмелей, молодцев оглядывал, себе под стать выискивая.
Звенел их смех над поляной, зазывал. Дружники поодаль стояли, не дичась, молодкам подмигивали, улыбались. Грудь колесом, плечи саженные, рубахи новые - женихались. Пожилые да малые у столов вертелись - уставляли снедью: грибы, лепешки, караваи, кувшины с простоквашей да саломатой, пироги, овощи, мяса вдоволь.
Дивилась Халена на столпотворенье, за спиной Гневомир да Миролюб стояли, свысока на всех поглядывали, ни на шаг от девушки не отходили. Побратим ей рубаху принес с красивой зеленой вышивкой по рукавам и вороту, ладно ей она пришлась, а Миролюба презент отдать пришлось - очень красивая, с затейливым рисунком - словно разноцветье по подолу разбросано. Только в ту рубаху, как минимум три Халены вошло б.
Недовольный остался Миролюб, хмурился, на Гневомира поглядывая, а тот сиял, гордость не скрывая - его рубаху вздела, знать, его крепче ценит!
У трех валунов - богов мирян стояли Ханга и Мирослав. Лица торжественные, серьезные, бровью округ не вели, ждали, когда гомон смолкнет. Повисла тишина. Купала в зеленой, как трава, рубахе передал князю факел, тот и запалил четыре разложенных по сторонам от истуканов кострища. Вспыхнул огонь мгновенно - постарались, дрова сухие натаскали.
К Ханге Устинья подошла, корзину с поклоном подала. Та в ответ склонилась и пошла от костра к костру по часовой стрелке да в каждый кидала: в первый - цветы, во второй - ягоды да грибы, в третий - зерна, в четвертый - молоко вылила.
- Что она делает? - тихо спросила Халена у Гневомира, с удивлением наблюдая за старухой.
- Дары Солнцевороту приносит, - шепотом ответил тот, чуть склоняясь к девушке, - чтоб год урожайный был да стынь не одолевала, чтоб морось не набегала да весна поранее пришла.
- И что, помогает?
- Как же, боги ведают, что их чтят, и обид не чинят. В один год осенний костер затух, так морось замучила, почитай, все городище перехворало, а нынче гляди - все ладно, знатный год будет, не серчает Солнцеворот, дары принял, ишь как справно огонь пышет.
Поляна светом до краев залилась. Полыхали костры жарко. Высоко огонь в небо искры кидал, отсвечивает сполохами на лицах мирян, играет красным заревом на силуэте Ханги. Села ведунья посередине, меж кострищ на низкую лавку, за спиной истуканы каменные серыми тенями высятся. На одном, самом высоком, венок из цветов. На том, что справа - джид навешан. К тому, что слева, копье приставлено, лики вырезаны причудливые, не поймешь: то ли сердятся божки, то ли выселятся; то ли женский образ, то ли мужской.
Потянулись к кострам миряне, подходили, кланялись в пояс, кидали в огонь, кто с шепотками да мольбой, кто отходил после, к столу двигался, а кто-то к Ханге приближался, уже ей в пояс, как кострищу, поклон клал, на колено вставал. Ведунья ладонь к темени прикладывала, говорила что-то и отпускала. Одни словно светлее лицами становились, на других будто хмарь нападала, и никто меж собой не говорил, молча все, и в очередь, с почтеньем к старице и с уважением к другим. Однако Халена заметила, что в большинстве своем девчата к Ханге в очередь стоят, молодки да пара молодцев всего-то.
- Зачем им Ханга? - спросила она у Гневомира.
- Знамо зачем, - хмыкнул тот насмешливо. - Суженного девчата ворожат, что им еще-то надобно, одно на уме - молодца привабить, да чтоб справный попался, и ликом, и статью видный, да хорошо б еще и подворье не самое худое было, родня б здрава была, маманя не серчала, отец не злобился, любому не супротивничал. Дитяти чтоб крепкие народились. Все, почитай.
- Да, что ж еще? - улыбнулась Халена. - А Ханга знает, что их ждет или предполагает?
- Ведунья она, ей все ведомо и воля богов, и мысли смертных, - серьезно ответил Гневомир.
Халена посмотрела на отрешенный лик ведуньи и поверила, сердце трепыхнулось в надежде, забилось сильней: может, знает женщина кто она? И он - тот синеглазый.
Неудобно было в ряд с девицами вставать, вроде дружница она, а княжьим воинам ерундой заниматься не по чину, насмех еще поднимут, но увидев Славко, решилась. Ему можно, почему ж ей тогда нельзя? В конце концов, ее пол никто не отменял - девка она, а узнать свое прошлое не зазорно, а вот не знать - стыдно.
Халена решительно шагнула к кострищам, за спиной Славко пристроилась.
Гневомир только крякнул досадливо: богиня, а туда же! Еще б на ромашке поворожила, воительница! И на Миролюба глянул пытливо: ты-то, мол, что мерекаешь?
Тот, ежели что и думал - при себе держал, бровью не повел, пошла к Ханге, знать так тому и быть, и следом шагнул. Гневомир того не ожидал, растерялся, округ взглядом обвел - видали, дескать, что деиться? Хмыкнул и за Миролюбом встал - не отставать же. Да и знать ему не меньше девок хотелось. Был у него один вопрос важный, желание и уж такое тайное, что казалось и от самого себя в секрете держит. И не ведал, что было б зеркало, он бы это желание у себя на лице прочитал со всеми знаками препинания, безошибочно.
Миролюб недовольно покосился на сотоварища и вздохнул: вопрос у них, по всему видать, один на двоих.
Только, как ответ поровну делить станут?
Мирослав глянул на Халену и дружников, чуть качнул головой укоризненно да за стол сел: пора и пир начинать, кому ворожить охота - его дело, а праздник своим чередом идти должен, алабор для того и надобен. Ему хоть ворожи, хоть нет, вся жизнь уже сворожена, не переворожишь, а что гридни воспрошать бажат и без Ханги ясно - на лицах писано. Почитай, каждый неоженок на Халену косится, кто не таясь, а кто словно невзначай, смущаясь и робея.
Неладно то, девчата вон как захорошели с весны, в самый цвет вошли, сговаривать пора, по осени б избы новые покрыли, срубы-то вон сколь отстаиваются, пора б и в дело, было б место для молодых, а к следующему лету, глядишь, и дитё народилось, племени прибыток…
Эх, Солнцеяр, почто дщерь свою к нам послал? Морок один, душе смута, девка-то со всех сторон ладная, а не подступишься! Вот и смута на сердце великая, маята - углядеть бы. Оно, конечно, бережат ее побратимы крепко, да и охальников скверных в аймаке не сыщется, по чести живут миряне, но спокою все одно - нет. Норовиста девка, шалая, горяча не в меру, что кострище Солнцеворотово. Бередит лик ее душу, глазища по ночам блазнятся… А думал - стар уже, видать, приспело и ему женихаться, только где ж смертную под стать Халене сыскать? Вот ведь и не думал, а задела…
Халена к Ханге, робея, шагнула, на колено, как другие встала, та ежели и удивилась, то виду не подала, глянула пронзительно и вздохнула то ли с сожалением, то ли с укоризной:
- Тебе-то что надобно?
У той вопросов много да все в кучу сбились от волнения, смешались, в горле сухо стало и по спине холодок пополз, только и вымолвила:
- Не помню ничего…глаза синие. Кто он? Почему?…
- Ишь ты, - прищурилась женщина недоверчиво. - Не надобно тебе того знать, вместе вам боле не бывать. Судьба твоя здесь княжить, почести ждут великие…
- Не нужны мне почести, Ханга, про него скажи, - качнула головой девушка.
- Шальная ты, глупая. Его Морана караулит, а тебе жить.
- Морана? Богиня смерти? - недоверчиво переспросила Халена, сердце зашлось от тревоги и волнения. - Он умрет? Значит, он не плод моей фантазии, а живой человек?
- Суженый твой, живой что ни на есть.
- А причем тут Морана?
- Уж тебе ли не знать? Она за тобой, почитай, с рождения ходит, токмо здесь ей тебя не взять, вот и живи.
- А он?!
- Возьмет она его.
- Нет! - Халена качнулась от этой вести, и помнить она его не помнила, и имени не ведала, а мысль, что случится беда с синеглазым, как стрела в сердце вошла, пронзила, горем душу до краев наполнила. - Как же так?..
- Так боги порешили.
- Боги?! - вскинулась девушка, глаза что сталь. - Не верю! Наверняка есть какой-нибудь способ предупредить его, исправить, изменить, уберечь? Ты ведь - ведунья.
Отпрянула Ханга, нахмурилась:
- Стара я с богами спорить.
- Но можешь?
Ведунья молчала с минуту, сверлила девушку странным взглядом- то ли сердилась, то ли жалела, наконец, кивнула нехотя:
- Могу, но плата за то непомерная, по себе знаю.
- Все равно помоги!
- Да знаешь ли ты, что просишь? - наклонилась женщина к Халене, в глаза пристально глянула и сердито вздохнула. - Глупая… Здесь бы любой была, закняжила.
- Нет, нет! Ему помоги!
- Будь по-твоему, дщерь Солнцеярова, помогу, - после минутного молчания сказала ведунья. - Но прежде, послушай: ты тем и себе, и ему судьбу поменяешь, а как оно будет - богам ведомо. Одно скажу - его спасешь, но для себя потеряешь, а смерть его с тебя спрашивать станет.
- Я согласна! - и секунды не думала Халена. Ханга головой укоризненно качнула, вытащила из-за пазухи мешочек кожаный на веревке, развязала и извлекла из него две склянки маленькие словно игрушечные - одна темная, вторая светлая, протянула:
- Темную изопьешь - его в ту же ночь узришь, как наяву, а поутру судьбы ваши навеки изменятся - жить он будет да тебя боле не признает, не услышит, а ты Моране за то дань платить станешь горькую, жуткую…Но ежели поутру из светлой изопьешь, все как должно останется, не повернуть. Он уйдет, да ты останешься, и горе тебя не коснется, Морана не найдет, им насытится. Думай, девонька, крепко - стоит ли он того, чтоб ты муки принимала? Не стоит - поверь.
- Не нам судить, - ответила Халена и пузырьки в ладони зажала - не отберешь.
- Жаль мне тебя, ежели б в другой день пришла - не упросила б… Сердце у тебя большое, а ум что волос - короток. Судьба у мужей такая, за род свой голову складывать, а бабья доля- род длить.
- А я слышала, что цена жизни одинакова и для мужчины, и для женщины. У каждого она одна. И неважно чем платишь, важно - на что ее тратишь, - Халена поднялась с колена и низко поклонилась. - Спасибо!
- А я б благодарить поостереглась, - задумчиво заметила Ханга, глядя ей в спину.
Девушка подождала побратимов, поглядывая на склянки в руке, быстро те управились, минут десять на двоих, и по всему было видно - не рады гридни, что за посестрой к Ханге встали. Лица потерянные, взгляды смурные, Гневомир словно со смертью встретился - белый весь.
- Плохое сказала? - спросила девушка.
- Так…За стол пошли, - даже не глянул на нее побратим и заспешил к столу.
Халену меж собой усадили - справа Миролюб, слева Гневомир и, словно сговорившись, за одним кувшином потянулись. Гневомир первым поспел, налил до краев в глиняные кружки пахучую густую, как мед, золотистую жидкость, на посестру глянул:
- Здрава будь на многие лета! - и выпил до дна, рукавом утерся, кус мяса да лепешку себе в миску кинул. Миролюб грустно на него поглядел, потом на Халену и кивнул:
- Будь здрава! - выпил и крякнул.
Халена принюхалась, с опаской поглядывая на жидкость. Запах знатный, травный, острый шел, на вкус попробовала - что компот с мятой, и выпила до дна - вкусно!
У костров молодежь вовсю веселилась, хороводы водила. Девушки в венках из колокольчиков да ромашек песни пели, протяжные, пищал надрывно какой-то музыкальный инструмент, смех, разговоры. Халена смотрела на веселье и сильней сжимала склянки в кулаке, решаясь, веря и не веря словам ведуньи, а звуки `пищалки' и смех не в радость были, в тоску загоняли.
- А что, Халена Солнцеяровна, не пойти ли и нам в хоровод? - щербато улыбнулся сидящий напротив рыжий парень, плечи расправил, осанку молодецкую выказывая, а лицо открытое, бесхитростное, конопушками усыпанное. Мальчик совсем.
Девушка удивленно бровь вскинула, но рта открыть не успела, побратим влез. Уставился исподлобья на Братилу, словно валуном придавил, спросил недобро:
- Боле ничё те не надобно?
- А чего? - растерялся парень. - Я ж по-людски, без умыслу…
- Вота и ступай!
- Не задирайся, пущай веселятся, - разливая медовуху, вставил сидящий рядом с парнишкой Вельигор, видный мужчина лет 30.
Сосед его, Горузд, темноволосый гридень, снисходительно улыбаясь и покручивая пышные усы, лукаво щурился, внимательно поглядывая на парней и девушку.
- Недосуг ей! - буркнул Гневомир недовольно.
- Что девицу неволишь? Молода она, чтоб у твоих портов просиживать, да и ты ей чай не указ, сама решит, что ей по сердцу.
- Вот и я говорю… - обрадовался Братило заступничеству старшего.
- Осади, сказал! - сверкнул глазами Гневомир.
Парнишка сник, насупился, но связываться не стал, вылез из-за стола к кострам пошел. Девчат много, цветник, одно слово, было из-за чего с Гневомиром собачиться, совсем сказился вотлак, на людей кидается.
- Ты белены что ли отведал? - спросила Халена у побратима. - Я сама говорить умею, без переводчиков обойдусь.
- Не по чину княжьему человеку хороводиться, гридень ты, не девка на выданье!
- Да ты что?! - ехидно скривилась девушка, раздражаясь. - То-то, я смотрю, гридни отплясывают - мираж, да? Со зрением что-то?
- Их дело!
- А не серчай ты на него, Халена Солнцеяровна, - встрял Горузд, отсалютовав девушке глиняной кружкой. - Давай за деда твово изопьем, Солнцеворота. Знатный ноне год обещает светлый бог! Чтоб так тому и быть!
Девушка хмуро глянула на мужичка, кружку взяла…
- Не пей боле, свалит! - влез опять побратим. Халена дернулась, уставилась зло на него, кружку на столешницу с треском опустила и зашипела:
- Оставь меня в покое, `нянюшка'! Я девочка большая, сама как-нибудь разберусь.
- Ты к медовухе не приучена, да и хлипка, в голову вдарит и к завтрему не очухаешься!
Халена сморщилась, но спорить не стала. Разжала ладонь, светлую склянку в карман брюк сунула, у темной сургуч на горлышке сковырнула и вылила в себя ее содержимое без раздумий - будь что будет! Синие глаза Гневомира душу ей бередили, не давая забыть другие, почти такие же, но родные, от которых и укор в радость.
Выпила и чуть не задохнулась, горло обожгло, перехватило, а во рту, словно костер вспыхнул. Жидкость в склянке крепче спирта оказалась, ядреная, горько пряная, отдающая мускатом и чем-то неимоверно противным, как столетником с лимонной коркой. Халена поспешно схватила кружку с медовухой и хлебнула, желая избавиться от этого привкуса. В голове зашумело и звенело тоненько, как хрусталь, и вдруг лопнуло, рассыпалось на мелкие осколки, мелкими звездочками поплыло перед глазами, туманя лица сотрапезников. Побратим хмуро посмотрел на нее и вздохнул:
- Ох, и норов…. Чудишь?
- Оставь ты меня в покое, - устало качнула головой Халена и уткнулась носом в кружку.
Такая тоска навалилась - хоть вой, душу выворачивало, сбежать бы от нее на край света. Звездочки рассеялись и хрустальный звон, истаивая, отдалялся, уходил, оставляя горький осадок чего-то неизбежного, непоправимого.
Ей стало вдруг очень холодно и неуютно на этом празднике, пищалки, смех и говор врезались в мозг какофонией, доставляя почти физическую боль, заставляя морщиться, зажимать уши.
Минута и девушка встала с лавки, вышла из-за стола и побрела в княжий терем, к себе. Гневомир только вслед глянул недоуменно, но не пошел проводить, расценив, что осерчала на него Солнцеяровна, а сердить боле не хотелось, с нее станется, вовсе рассорится. Миролюб губы утер, встал, сотоварищу кивнул- провожу от греха, темно все ж, не заплутала б.
Халена, нетвердо ступая, дошла до терема, к себе за занавесь прошмыгнула и плюхнулась на лавку. В голове шумело, плыли перед глазами радужные круги, укачивали, синие глаза мерещились, в тоску вгоняли. Она вытащила светлую склянку, покрутила перед носом, пытаясь разглядеть в темноте, и поставила на сундук у лавки, разделась и под одеяло нырнула, и вдруг расплакалась, как ребенок: Где же ты, где?!
Миролюб сидел за занавеской, привалившись спиной к входному косяку, и слушал ее всхлипы не в силах ни уйти, ни к ней зайти, чтоб успокоить. И больно было оттого, что не по нему она себе душу рвет, а по тому, что далече и не слышит ее, не успокоит.
Отчего ж так устроен мир? Вот он, бери голыми руками, что хошь делай, жизнь отдаст, да еще и поблагодарит, а тот, кто знает - люба ли она ему так? Нужна ли?
Всхлипы давно стихли за занавеской, а Миролюб все сидел, глядел в темень через открытую на улицу дверь и слушал дыхание Халены, радуясь и этой малости.
Г Л А В А 18