Нава скакала рядом и восторженно, материнским тоном просвещала мою дремучесть. Остальные тоже за словом в карман не лезли.
- Ты, Молчун, шерсть на носу, в болото лучше не лезь, - советовал Кулак. - По болоту только мертвяки, как посуху, ходить могут да крокодилы с лягухами ядовитыми. Еще неизвестно, кто страшней - крокодилы или лягухи. Крокодил тебя перекусит пополам, сразу помрешь, мучиться не будешь, а лягуха плюнет, так заживо гнить будешь, если из болота выберешься, а не выберешься, они тебя заплюют и, пока разлагается твое мясо, живьем тебя поедать будут. Чем громче кричишь, тем им веселей тебя есть. Или пиявки летающие монстрозубые…
- Да кончай человека пугать, - осадил его Колченог. - Человек без нужды в болото не полезет, а нужда заставит, так и лягух с крокодилами не заметит, и гиппоцета не испугается.
- Ты как хочешь, а я человека предупредить должен, - насупился Кулак. - У них там в летающих деревнях никаких болот быть не может. Откуда ж ему знать, как себя с болотом вести.
- А подальше от него держаться надо, так и вести, - вставил свое слово Хвост. - С болотом как раз просто и понятно: ты сам по себе, оно само по себе. Страшней с теми, которые вроде бы как люди, а на самом деле невесть кто. Я лес знаю, как ни один крокодил не знает. Я в десяти деревнях был и у заморенных был - вот где страх страхолюдный ребра пересчитывает да кишки в узлы завязывает, - прям скелеты, кожей обтянутые, разве что не прозрачные, а сквозь некоторых иногда, кажется, и свет просвечивает. Ничего не едят, а голые ходят и солнцу подставляют то спину, то пузо. Питаются они так - от солнца, как растения. Говорят вроде нашими словами, а понять ничего невозможно. Случайно я на них набрел, когда заблудился, думал, покормят да путь укажут, а как понял, что к чему, сам сбежал не разбирая дороги. Еще заразят своей дуростью, человеком быть перестану. Не хочу я солнцем питаться. Когда от них бежал, на озеро с утопленницами набрел, дух от него, как от похлебки. Вот куда, наверное, мертвяки наших женщин таскают. У женщин мясо мягкое, потому мертвяки мужчин и не таскают - зубов-то нет, так они женщин еще и вымачивают до размягчения, чтобы жевать не надо было… Только в озере за Тростниками никаких утопленниц нет, там рыба на шевеление пальцев ловится. Думает, что это червяки такие крупные. Тут главное - вовремя схватить ее, чтобы не ускользнула.
- А ты лучше хвост свой смолой намажь и в воду сунь, - засмеялась Нава. - Схватят и прилипнут. А на палец много не поймаешь.
- А еще лучше, - хмыкнул Кулак, - другого твоего червяка в воду сунуть, тогда двумя руками рыбу сможешь хватать, гы-ы…
Под этот веселый болботеж мы и шагали по дороге. Потом хорошая дорога кончилась, она вела к Выселкам, а нам надо было в другую сторону, и началась узкая тропа, которая временами пропадала, и я удивлялся, как мужики снова на нее выходили. Тут уже и Нава меня за руку взяла, и сам я был начеку. Мало ли кто может вылезти из чащобы. А мужикам хоть бы хны - без умолку лясы языками точат. Впрочем, Нава тоже не замолкала, но она старалась со мной говорить, морально поддерживать. А то, может, и себя подбадривала?
- Ты смотри, чтобы на тебя сверху змея не свалилась, - предупреждала она. - Так-то они сами людей не трогают, но с испугу могут и укусить. Прививки я тебе от змеиного яда сделала, не помрешь, но мучиться будешь. Наступать на змей тоже не надо - точно цапнет. И ты бы цапнул, если бы тебе на спину наступили, любой цапнет.
Я шел, стреляя глазами то вверх, то под ноги, не зная, куда смотреть. При этом надо же было и по сторонам не зевать.
- Да ладно, ты не напрягайся, - противоречила себе Нава. - Я слежу - крикну, если что.
Но я все равно крепко держал свою палку. Аж ладонь заболела. И нога от страха сильнее прихрамывать стала. Но виду я старался не подавать. Засмеют и уважать не будут. Я твердо знал, что должен попасть на место, где меня нашли. Я надеялся, что память вернется, пусть не совсем, а чуть-чуть, - лишь бы начала возвращаться, потому что человек без памяти, как река без воды.
А мужики нисколько не боялись, бубнили и шагали по лесу. Они были дома. А я?.. В блужданиях и сомнениях.
После нескольких часов попирания травы и раздвигания кустов Колченог наконец закричал:
- Кажись, здесь!.. Колченогая нога подсказывает.
- Здоров же Обида-Мученик! - запоздало восхитилась Нава. - Из такой дали Молчуна на себе тащил.
- И не отдыхал ни разу, - добавил с уважением Колченог. - Говорил, что спешить надо. Хороший был мужик, жаль, что вопросов много задавал, а так хороший. Не задавал бы много вопросов, сейчас с нами был бы и порадовался, что Молчун сам сюда дошел. Как твоя нога, Молчун? Которая колченогая…
- На месте, не отвалилась, - сообщил я. - И не колченожей твоей.
- И вовсе у него нога не колченогая, очень даже ровная нога. Рана совсем затянулась, скоро без палки ходить будет, - добавила Нава. На темы, касающиеся меня, она промолчать не могла.
Я озирался и приглядывался. Вроде лес как лес. Вот и болото рядом. Хотя оно здесь все время рядом. Не то, так другое. Но что-то во мне шевельнулось, узнавающе.
- Вот здесь мы стояли с Обидой-Мучеником, - рассказывал Колченог. - Я дочку свою искал, может, сбежала от воров или отпустили. А он жен своих - может, хоть одной, как Наве, удалось от них улизнуть, а дороги в деревню найти не могут. Как ее найти, если никогда отсюда туда не ходили. Вот мы тут стояли и рассматривали, нет ли следов женских. И вдруг сначала издалека зарокотало, будто гиппоцет заржал, самку почуяв: "Ур-ру-ру-ру… Ур-ру-ру-ру…" Потом все громче и громче - тут уж никакому гиппоцету не справиться с таким ржанием, даже стаду гиппоцетов. Хотя они стадами не ходят… Даже кишки задрожали. Испугался я, честно скажу, любой испугается, потому что от летающих деревень никто еще ничего хорошего не видел. А что это летающая деревня, я догадался. Когда маленький был, прилетала одна такая, села на площади, когда все взрослые на поле были. А из нее люди вышли. Ну, вроде как люди, только не люди это вовсе, потому что одеты они были в то, что в лесу не растет.
- Как Молчун? - влезла Нава.
- Нет, по-другому они одеты были, хотя на Молчуне тоже было то, что в лесу не растет… Ну вот, вылезли они из летающей деревни и давай детей хватать, ну прямо как мертвяки. Только мертвяки только женщин и девчонок хватают, а эти всех подряд - и мальчишек, и девчонок. А я как раз в тот момент в кустики побежал по нужде. И когда деревня летающая на площадь села, я в кустах и затаился. Испугался очень. А если бы не испугался, то утащили бы меня в летающую деревню, и не разговаривал бы я сейчас с вами. Может, и совсем не разговаривал бы. Кто их знает, что они с детьми делают? Только думаю, что тот, кто детей у родителей ворует, ничего хорошего делать не может.
- Ты, Молчун, скажи нам, шерсть на носу, мох на заднице, что вы в летающих деревнях с детьми делаете? Зачем их у родителей воруете? - грозно надвинулся на меня Кулак, будто впервые слышал от Колченога этот рассказ. Может, до него впервые дошло, что теперь есть у кого спросить?
- Откуда ж я знаю, Кулак? - воскликнул я. - Ничего ж не помню! И что такое твоя "летающая деревня", с трудом представляю. Может, не было никакой летающей деревни? Нет, наверное, была, раз Колченог говорит. Только я не помню.
- Конечно, была! - воодушевился Колченог. - Как не быть, если так грохотала, что я даже присел и уши коленками зажал - одних ладоней не хватало!.. Р-ру-р-ры-у-гу-гу-гу-у… - зареготал он изо всех сил, размахивая руками и подпрыгивая. Будто взлететь пытался.
- Да ладно, Колченог, не пугай лягушек, шерсть на носу, верим мы тебе, - прервал его потуги Кулак. - Откуда иначе Молчуну было прилететь? Он же прилетел, а не пришел?
- Прилетел, - подтвердил Колченог.
- А может, его гиппоцет лягнул? - предположил Хвост. - Вот он и полетел. Я видел однажды, как гиппоцет крокодила лягнул, - вот уж полетал зубастый!.. Только потом ползать не мог.
- Если б гиппоцет, - встряла Нава, - то у него след от копыта должен был на теле остаться, а следа не было. Я ж видела.
- Точно не было, - подтвердил Колченог. - Я ж его первый раздевал, когда Обида-Мученик свалился на площади и не поднимался. Силы его оставили. А мы с мужиками Молчуна на носилки положили и, как Староста велел, к Навиному дому отнесли. Там я его и раздел, а Нава раны обработала и перевязала заново. Ей же поручили выхаживать Молчуна, вот она и обработала. А я раздел его и никаких следов от копыта не увидел. А одежду разрезал и закопал - думал, когда поправится, ему понадобится новая - пусть вырастет, пока он поправляется. Ничего не выросло, я уж ходил, наблюдал. Потом понял, что не могло вырасти, если не в лесу родилось. Ты уж прости, Молчун, что одежду твою порезал.
- Да ладно, Колченог, - отмахнулся я. - Все равно она, наверное, порвалась так, что ее уже носить невозможно.
- Это уж точно! - обрадовался оправданию Колченог. - Даже если б целая была - невозможно. Ею только детей пугать да женщин. А мужик и зашибить может, если в лесу встретит. Решит, что урод какой-нибудь новый появился в лесу. У нас с уродами разговор короткий: если хочешь быть уродом, будь, но к нам не лезь.
- Они ж не виноваты, - вступилась вдруг за уродов Нава. - Уродами рождаются, а не становятся.
- Х-хе, - возник Кулак. - Мертвяками тоже рождаются, но мы их как поливали травобоем, так и будем поливать.
- Так то мертвяки, а уродам женщины не нужны. Наверное, мы для них и не женщины вовсе, - предположила она.
А я тем временем изучал лес. И нашел следы! Сам нашел, без подсказки Колченога и других мужиков. Я чувствовал, что они давно их видят, но дают мне возможность самому сообразить. Ведь для того и пришли сюда, чтобы моя запоминалка и соображалка заработали. Кажется, начинают…
Сначала я разглядел проплешину в древесных кронах, сросшихся над болотом. Везде по сторонам кроны были густые, зеленые, не пробиваемые взглядом и почти не просвечиваемые светом, а тут почти ровная полоса поломанных и побуревших от смерти ветвей и листвы, сквозь которые просвечивало синее небо с редкими облачками. Некоторые из обломанных ветвей были весьма толстыми, ветром или прочими естественными ломателями их так не поломаешь.
- Р-ру-р-ры-у-гу-гу-гу-у… - опять зареготал Колченог. - Бу-у-ум-с-с… Р-р-р-ру-вз-з-зи-и-и…
Я вздрогнул. Очень на что-то похоже было. Я это точно слышал!.. В бреду, когда впервые в сознании начало брезжить. Значит, слышал и раньше, если бредил этим.
- Бу-у-ум-с-с… Р-р-р-ру-вз-з-зи-и-и… - повторил Колченог. Похоже, ему нравилось, как у него получается. - Будто врезалось во что-то, - рассказывал он. - Потом недолго, на раз-два, тишина и - хруст ветвей, а потом бо-ольшой плюх! Жирный такой плюх. Никогда раньше такого не слышал. Никогда раньше ничего такого громадного в болото не падало. В это время Молчун и вылетел сквозь ветви, продрав их вот тут, - показал он на небольшую дырку в стене зарослей, затянутую свежей паутиной, на которой сидел ярко-зеленый паук с мою ладонь размером и заинтересованно следил за нами одним глазом, вторым присматривая за агонией маленькой птички красно-голубого окраса, которая все больше запутывалась в липкой паутине.
Я тоже понаблюдал за своей крылатой сестричкой. И даже протянул руку, чтобы ее освободить.
- Не трогай! - остановила меня Нава. - Паутина ядовитая. Ожог будет. Она все равно уже умрет.
Я отдернул руку. Интересно, я приготовил место для ее смерти.
- Так вот эдак: плю-ю-ух, потом ча-авк и хлюп, - продолжал красочно изображать Колченог. Он и раньше мне это неоднократно рассказывал, но там, в деревне, это не выходило так убедительно и зримо. - А Молчун вылетает вон оттуда, раскинув руки, как птица. Нет чтобы перед головой их держать - может, не так бы сильно голову повредил… И вот в это дерево - шандарах! Я подумал, что дерево упадет, но упал только Молчун. Что интересно, он и тогда молчал! Другой бы орал, как кабан, крокодилом цапнутый, или как девка в лапах мертвяка. А он и летел молча, и по стволу сполз молча. Молчун - он и есть Молчун. Я тогда его так про себя и назвал - Молчун. А кто он есть, если не Молчун, когда летел молча и о дерево ударился молча?
Я внимательно изучил кору дерева - хорошо было видно содранное место. Такое невозможно сделать голой головой. По крайней мере после этого уже не встают.
- А на голове у меня что-нибудь было? - обернулся я к Колченогу.
- Зачем ты спросил? - обиделся он. - Лучше бы ты не спрашивал! Я тогда сразу подумал, что ты - летающий мертвяк, потому что голова у тебя была большая, гладкая, как у мертвяка, и красного цвета, как кровь. Таких голов у мертвяков не бывает. А когда ты сполз по стволу и голова набок свесилась, потому что держалась неизвестно на чем - когда летел, тебе ее какой-то веткой и обрезало, - вот тогда, когда свесилась, полголовы твоей и свалилось на траву. И мы с Обидой-Мучеником увидели, что вторая половина головы у тебя, как у всех людей, только плохо на шее держится.
Обида-Мученик поднял ту гладкую половину твоей головы, заглянул внутрь и вдруг как завизжит! Я тоже заглянул, но не завизжал. Потому что Обида-Мученик за двоих визжал, а если б он визжал за одного, я бы тоже завизжал, потому что это было страшно: внутри головы не было ничего живого, а было что-то черное и страшное. Я видел, что внутри головы у человека бывает, когда одному мужику на голову прыгающее дерево прыгнуло и тоже полголовы снесло, - там все живое было, а тут - ничего живого. Обида-Мученик и отбросил от себя половину головы твоей. Так сильно отбросил, что где-то в болоте плюхнуло… Может, поэтому ты ничего не помнишь, что полголовы твоей выбросили в болото? Ты уж не обижайся на нас, на Обиду-Мученика теперь вообще нельзя обижаться, обидели мы его все, жалко мне его. Вон как тебя тащил, ни разу не пожаловался…
- Вопросов слишком много задавал, - напомнил Кулак, махнув кулаком.
- Да, вопросов много, - согласился Колченог. - Он и тогда сначала крикнул: "А почему?" А потом завизжал и отбросил полголовы Молчуна. Вот он теперь и молчит. Наверное, говорильная часть у него в той половине осталась…
- Шлем, - вдруг произнес я незнакомое слово, неизвестно откуда выскочившее.
Я даже сам испугался этого сочетания звуков, а мои спутники и вовсе отшатнулись.
- Ты что это такое сказал? - осторожно спросила Нава.
- Не знаю, - признался я. - Но мне показалось, что так называется то, что выбросил Обида-Мученик. Это не полголовы, а такая штука, чтобы голову от ударов защищать, - уже осмелев, извлекал я откуда-то объяснения. - Если б не она, тебе не пришлось бы меня выхаживать… Это как если бы котелок на голову надеть, - попытался объяснить я. - Ведь если палкой по голове ударить, когда на ней котелок или чашка, тогда не так больно будет, правда же?! И не так вредно для жизни… А?
- А дело говорит Молчун, - вдруг согласился Хвост. - Я когда у чудаков в деревне оказался, они все на головы глиняные горшки понадевали и на меня с палками пошли. Ну, я и ринулся обратно в лес. Не люблю я, когда чудаки меня палками… а сами с горшками на головах.
- А можно из коры сплести, из тонкой, а сверху толстую приклеить, - предложила Нава. - Тогда, если с ворами драться вам придется, они вас не побьют. Может, удастся и Колченогову дочку освободить? Жену твою, Кулак… Если б у тебя на голове такая штука была, они бы у тебя не смогли жену украсть. Они тебя бумс по кумполу, а ты их хрясть по лбу, вместо того чтобы на траве валяться как бревно… Эх, зря Обида-Мученик котелок Молчуна в болото выбросил, он тогда меня от любых воров защитить бы сумел.
- Я тебя и так никому не отдам, - пообещал я, вдруг почувствовав уверенность в том, что говорю.
- Я знаю, Молчун, - улыбнулась Нава. - Только и Кулак не собирался жену отдавать, но, когда мужик без памяти лежит, защитник из него никакой. Надо вам, мужики, котелки на голову делать.
Вдруг меня пошатнуло, в глазах потемнело - не до черноты, а словно сумерки наступили, и мне показалось, что я смотрю сверху на лес сквозь круглую прозрачную дырку. Потом из видения обратно швырнуло, да так сильно, что я даже схватился за ствол, о который когда-то ударился головой. Постепенно картина леса всплыла перед взором.
- Ты чё, Молчун? - тревожно спросила Нава.
- Да так, в глазах потемнело, - ответил я, опасаясь говорить полную правду, которой и сам еще не понял до конца.
- На, соку попей, - заботливо протянула она мне деревянный сосуд.
- Это не травобой, случаем? - нервно шутя, поинтересовался я.
- Еще раз такое спросишь - травобоя налью! - пригрозила Нава.
Я испил сладкого напитка, и правда полегчало - голова перестала кружиться.
- Да будет свободен твой путь в лесу, Нава, - поблагодарил я. - Легче стало, не шатает.
Рано похвастался, потому что услышал слегка знакомый зовущий голос:
- Кандид! Канди-ид! Какого хрена?..
Я вынужден был опять схватиться за ствол, тут и Нава подскочила, обняла, заметив мое шаткое состояние.
- Ты кто? - крикнул я, озираясь.
- Нава я! Нава! - принялась ускоренно балаболить моя заботливая девочка. - Разве ты меня не узнаешь, Молчун? Жена я твоя!
- Да узнаю я тебя! - быстро буркнул я ей. - Не тебя спрашиваю.
- А кого же? - удивилась она. - Вот Колченог, Кулак и Хвост…
- Их тоже узнаю!
- А больше никого нет.
- А кто говорит?
- Не валяй дурака, Кандидушка! Я понимаю, что головой стукнулся, но работать пора! По сюжету иди, по сюжету!..
Я не устоял на ногах, и Нава не удержала - сполз, держась за ствол, на землю.
- Ты чё здесь листопад изображаешь, Молчун, шерсть на носу? - склонился надо мной Кулак. - Ты лиан ползучий, что ли, чтоб по деревьям сползать. Ты у меня смотри, а то враз меж глаз схлопочешь, сразу ползать расхочешь.
- Ты, Кулак, слышишь, что несешь? - ворчнула на него Нава.
- А мне зачем слышать? Пусть Молчун слышит, а то у него сейчас мох на заднице прорастет, если долго на нем сидеть будет, на мху-то, - огрызнулся тот.
- Да не ругайтесь вы, - просипел я, открыв глаза. - Слышу я вас. И промеж глаз мне шерсть не надо… Мне сказали, как меня зовут…
- Кто сказал?! - насторожилась Нава и оглянулась по сторонам.
Колченог тоже насторожился и принялся зыркать вправо-влево.
- Да не озирайтесь вы! - пресек я их тщетные мучения. - Кто Слухачу говорит?..